Маскарад, или Искуситель - Герман Мелвилл Страница 27

– Это меня не удивляет.

– Почему?

– Едва ли кто верит моей истории, и поэтому большинству я говорю другое.

– Как, снова?

– Подождите здесь немного, и я покажу вам.

– С этими словами, сняв свою тряпичную кепку и поправив своё изодранное обмундирование, насколько это у него вышло, он пошёл прочь, тяжело ступая среди пассажиров в смежной части палубы, говоря весёлым голосом:

– Сэр, шиллинг для Счастливого Тома, который сражался в Буэна-Висте. Леди, что-нибудь для солдата генерала Скотта, который был дважды ранен в славной битве при Контрерасе.

Тут случилось так, что незнакомый калеке чопорный незнакомец подслушал часть его истории. Разглядев сначала его самого, затем его нищенские просьбы, этот человек, повернувшись к травяному доктору, с негодованием сказал:

– Не слишком ли он плох, сэр, для того, чтобы вот так по-мошеннически лгать?

– Милосердие никогда не бывает напрасным, мой добрый господин, – прозвучал ответ. – Порок этого неудачника простителен. Глядите, он лжёт не из шалости.

– Не из шалости. Я никогда не слышал более экстравагантной лжи. На едином духу скажу вам, что если бы она оказалась правдой, то в дальнейшем он сфальсифицировал бы и её.

– При этом я повторяю, что он лжёт не из шалости. Словно почтенный философ, выпущенный из великой Сорбонны в тяжёлые времена, он думает, что горе, о котором он рассказывает незнакомцам за деньги, должно быть наилучшим образом обсахарено. Хотя бесславный столбняк его колен из-за сырой темницы – это намного большее несчастье, чем быть раненным в славной битве при Контрерасе, он всё же придерживается того мнения, что эта более лёгкая и скверная ложь должна привлечь, в то время как более тяжёлая реальность могла бы отпугнуть.

– Ерунда, он принадлежит к полку дьявола, и я хотел бы проверить его.

– Позор вам. Не смейте проверять этого бедного неудачника, и клянусь небом – вы не сделаете этого, сэр.

Заметив что-то в поведении доктора, он, казалось, счёл более благоразумным удалиться, нежели возражать. Вскоре калека вернулся, и с ликованием, пожиная довольно хороший урожай.

– Вот, – он рассмеялся, – теперь вы знаете, какой я солдат.

– Да, тот, кто сражается не с глупым мексиканцем, но с противником, достойным вашей тактики, – Фортуной!

– Хи-хи! – зашумел калека, как простофиля в партере шестипенсового театра, затем сказал: – Я не понял всего, что вы имели в виду, но всё прошло хорошо.

Под конец выражение его лица причудливо напоминало облик угрюмого чудовища. На добродушные вопросы он не давал добродушных ответов. Нелицеприятные слова были брошены в адрес «свободной Амерек», как саркастически он называл свою страну. Они, казалось, встревожили травяного доктора и причинили ему боль, отчего после задумчивости он серьёзно обратился к нему с такими словами:

– Вы, мой достойный друг, к моему беспокойству, размышляли о правительстве, при котором вы живёте и страдаете. Где ваш патриотизм? Где ваша благодарность? Разве благодарность может найтись в ваших выражениях, чтобы в какой-то степени служить объяснением для ваших же измышлений? Даже при существующих фактах ваши измышления ни в коей мере не допустимы. Допустим в настоящий момент, что ваши испытания таковы, какими вы их преподносите; тогда я признал бы, что правительство может помыслить сделать что-то, что кажется более или менее нежелательным для него самого. Но никогда нельзя забывать, что человеческому правлению, будучи зависимым от божественного, нужно в меру своих сил разделять особенности правления божественного. Поэтому, в то время как в основе своей действующий ради счастья всемирный закон может, в некоторых случаях, представлять для разумного взгляда непонятное действие, так и в том же самом несовершенном представлении некоторые несоответствия могут проявиться в действиях закона небесного; однако для того, у кого есть истинная вера, окончательная милость в каждом случае столь же соответствует как одному закону, так и другому. Я объясняю точку зрения на некоем отрезке, поэтому эти соображения, мой бедный друг, если взвесить то, чего они заслуживают, позволят вам выдержать ваши весьма очевидные бедствия с неослабной верой.

– Для чего вы говорите со мной на своей поросячьей латыни? – закричал калека, который всем своим существом предался самому закоснелому невежеству и с разгневанным взглядом завертелся снова.

Идя иным путём, пока судорога у калеки не прошла, другой продолжал:

– Благо чудес не в том, что вы должны быть абсолютно твёрдо убеждены, друг мой, а в том, чтобы, не сомневаясь, верить в самого себя, едва начав дело; но не забудьте, что те, кто любит, уже наказаны.

– Не стоит наказывать их слишком сурово и слишком долго тоже, потому что их кожа и сердце становятся твёрдыми и не чувствуют ни боли, ни щекотки.

– Из-за простоты ваш случай смотрится каким-то жалким, само собой разумеется. Но никогда не унывайте; много вещей – выбор широк – для вас всё же остаются. Вы вдыхаете этот напоённый воздух, согретый этим добрым солнцем, и хотя вы и бедны, и одиноки, и, воистину, не столь проворны, как в дни вашей молодости, всё же как сладко бродить день за днём через рощи, трогая яркие мхи и цветы, пока сама безнадёжность не станет радостью, и с вашей простодушной независимостью вы пробьётесь к счастью.

– Прекрасный прыжок на пока ещё лошади – ха-ха!

– Прошу прощения, я забыл про костыли. Мой ум отобразил ваш облик после получения результата от моего искусства, разглядевшего вас таким, каким стоите передо мной.

– Ваше искусство? Вы называете себя костоправом – природным костоправом, не так ли? Пойдите, посконником исправьте мир и затем придите и посконником исправьте меня.

– Действительно, мой честный друг, я благодарю вас за новое обращение к моей оригинальной персоне. Позвольте мне обследовать вас, – склоняясь. – Ах, я вижу, вижу; во многом случай схож с тем, что у негра. Вы видели его? О нет, вы взошли на борт позже. Ну, его случай был чем-то немного схож с вашим. Я выписал ему рецепт, и я не должен удивляться вообще, если за очень короткое время он будет способен ходить почти так же, как и я. И теперь у вас нет никакой веры в моё искусство?

– Ха-ха!

Травяной доктор сдержал себя, но дикий смех, замерев, возобновился.

– Я не буду вселять в вас веру. Однако я охотно оказал бы вам дружескую услугу. Вот, возьмите эту коробку; просто втирайте эту жидкую мазь в суставы ночью и утром. Возьмите её. Не надо платить. Да благословит вас Господь. До свидания.

– Останьтесь, – перестав качаться, не оставшись равнодушным от столь неожиданного подарка, – останьтесь, благодарю, но это действительно принесёт мне пользу? Честное слово, теперь так и будет? Не обманывайте беднягу, – изменив выражение лица и сверкая глазами.

– Попробуйте его. До свидания.

– Останьтесь, останьтесь! Оно точно поможет мне?

– Возможно, возможно; никакого вреда от попытки.

– До свидания.

– Останьтесь, останьтесь; дайте мне ещё три коробки, и вот деньги.

– Друг мой, – возвращаясь к нему с печальным видом, – я рад зарождению вашей веры и оптимизма. Верьте мне, что, как и ваши костыли, вера и оптимизм будут долго поддерживать человека, когда его собственные ноги этого уже не смогут делать. Придерживайтесь веры и оптимизма, чтобы после того, как вы стали безумным из-за увечья, выбросить ваши костыли. Вы просите ещё три коробки моей жидкой мази. К счастью, у меня осталось как раз такое количество, оно здесь. Я продаю их по полдоллара за штуку. Но я ничего не возьму с вас. Итак, да благословит вас Господь снова, до свидания.

– Останьтесь, – потрясённым голосом и раскачиваясь, – останьтесь, останьтесь! Вы сделали меня лучше. Вы терпели меня, как добрый христианин, и всего того, что вы сказали, мне достаточно и без этих подаренных коробок. Вот деньги. Я не возьму их. Вот, вот, и пусть Всемогущее Благо пребудет с вами.

Как только травяной доктор ушёл, томительное раскачивание калеки постепенно переросло в плавное колебание. Возможно, в нём выражалось