Готфрид Келлер - Мартин Заландер Страница 31

— А затем только, чтобы обеспечить двоим цветущим сыновьям, коих Вседержитель Господь по щедрости своей даровал им в христианском супружестве, возможность приобщиться благодати школьного просвещения, — обеспечить с тем же неустанным самопожертвованием, с каким наш народ учреждал школы и сохраняет их во всех бурях. И каковы же плоды означенной благодати? Знаменательный пример на все времена! Едва эти юноши — да — да, юноши! — вошли в возраст, народ призвал их на важные посты, тщательное исполнение коих бесконечно много значит для сельского хозяйства. И это еще не все; народ послал обоих сразу в наш высший орган власти, который имеет над собою лишь всю нацию и Бога, а более не страшится никого, — подобная честь вряд ли когда-либо выпадала столь скромному семейству. Смотрите, вот они, родители и сыновья, во всем достоинстве, словно это ничуть их не касается!

Они неотрывно смотрели на оратора, когда все присутствующие устремили на них взоры и закричали «ура». Тут только отец отвернулся и смущенно потупил глаза; мать смахнула набежавшие слезы и сплела ладони; сыновья подле своих невест слегка поклонились восклицающему народу и оратору, а тот продолжал:

— Обратимся теперь к семье невест, что мы видим там? Опять же мужа, вышедшего из народа, поднявшегося благодаря усердию и уму и, наперекор всем ударам судьбы, поднимавшегося вновь, и выше прежнего. Он боролся за существование в далеких краях, но снова и снова с праведным трофеем возвращался к своим близким, к детям, которых добросовестно воспитывала ему супруга, образец благородной женственности. Почтенный коммерсант, ныне он богач, сильный среди сильных. Что же он делает? Строит себе дворцы и виллы? Разъезжает в каретах, держит лошадей, как другие ему подобные? Нет, он знает радости прекраснее! Стремится к идеалам своей юности, неуклонно, теперь, как и прежде, дорожит ими, думает о них денно и нощно, ради них трудится и живет! Что же это за идеалы, в чем они заключаются? Они связаны с тобою, о народ! Твое благо, твое просвещение, твои права, твоя свобода — вот чему он целиком посвящает свое время и труды, отвоеванные у коммерческих забот. А чего он просит взамен? Похвал? Почетных должностей? Титулов и званий? Нет, друзья мои, насколько мне известно! Вот он сидит среди нас вместе с почтенною супругой, такой же скромный, как самый малый из людей, и предлагает народу лучшее свое достояние, предлагает юным сынам и представителям народа — любимых своих дочерей! Знаменательная свадьба! Пожелал ли он отпраздновать ее в разубранных цветами и коврами кафедральных соборах, в роскошных залах столицы? Нет, его влекло в наши сельские края; старая деревенская церквушка, эта вот зеленая лужайка, тенистая сень этих фруктовых деревьев — вот какое место он выбрал, чтобы отпраздновать сей торжественный день среди народа, возле его сердца; здесь ему хорошо, и здесь вовеки будет хорошо и новым семьям; над их крышами не могут сиять звезды более яркие, чем идеалы нашего друга Мартина Заландера! Посмотрите же на прелестных невест под фатою, в миртовых венках, посмотрите на благородных родителей и пожеланиями счастья, здоровья и благополучия поддержите мою горячую здравицу в честь четверых породнившихся радушных хозяев!

Пока затихали восторженные возгласы и звон бокалов, хористы заняли места на подмостках и исполнили патриотическую песню, общепринятую при политических и иных официальных актах. Священник, спустившись в залу, со своим импровизированным бокалом в руках — стрелковым кубком трактирщика, — протиснулся к торцу стола, где сидели виновники торжества и он сам тоже.

Заландер как раз говорил жене, которая покраснела ровно вишня и не поднимала глаз, что г-н пастор сделал совершенно невозможной речь, какую он намеревался произнести; из-за этакой неприкрытой лести все пункты ее сместились… Но тут его перебил пастор, подошедший со своим кубком. Заландер замолчал и чокнулся с ним.

— Сердечно вас благодарю за доброе намерение! — сказал он, пожимая священнику руку.

— За доброе намерение? Разве же я покривил душой? — возразил пастор воинственным тоном, к какому подобные натуры прибегают в такого рода непредвиденных случаях.

Сделав еще один шаг и чокаясь с г-жой Марией Заландер, он сказал:

— А как вы, сударыня? Тоже недовольны моим тостом?

— Напротив, более чем довольна, господин пастор, — отвечала она, — хотя благодарю вас лишь за то, что действительно мне подобает!

— Я не могу определить это в точности, как вы понимаете, а потому буду считать, что вы благодарите меня за все сказанное. Народный оратор должен непременно предлагать нечто целостное, так сказать художественно завершенное. Подвергая себя опасности, погибнешь, не забывайте!

— Не будем спорить, господин пастор! Ваше здоровье!

Тем самым она как бы отпустила его, и он, обогнув верхний конец стола, важно прошагал к родителям женихов.

Якоб Вайделих, чокнувшись с ним, только поблагодарил за честь, после чего духовная особа обратилась к г-же Амалии:

— Довольны ли вы моею здравицей, госпожа Вайделих? Согласны ли с нею?

— Превосходная речь, господин пастор. Вот кабы я умела этак говорить! Разрази меня гром, наверняка ведь приятно доставить людям столько радости! Я, изволите видеть, не про себя говорю, я-то женщина неученая; но с мыслью о сыновьях мне все же радостно узнать подобные вещи! Доброго вам здоровьечка, господин пастор! И тыщу раз спасибо!

Священник смотрел на нее с благосклонной улыбкой. От удовольствия и от вина, к которому прикладывалась сегодня чаще обычного, она рдела, словно роза, пронизанная солнцем, и выглядела при этом как этакая губернаторша. По совету заландеровских дочек, она пригласила парикмахершу, и та красиво уложила ее по-прежнему каштановые волосы и приколола к прическе немного кружев. На новехоньком шелковом платье красовались часы и цепочка, а вдобавок брошь с переведенными на фарфор фотографическими портретами близнецов в детстве.

Она встала, а так как пастор со своим стрелковым кубком направился к самим новобрачным, живо пошла следом, тоже с бокалом в руке, чтобы чокнуться с ними и спросить, хорошо ли они себя чувствуют и довольны ли.

— Все хорошо! — взявшись за руки, отвечали обе пары со странной смесью счастья и смущения.

Юноши приняли речь пастора за чистую монету, хоть и угадывали, что не все там вполне правильно; раздумывая, не стоит ли им тоже сказать несколько слов, в этот миг они не придумали ничего достойного и решили, что нынче будет лучше помалкивать. Однако смазливые их лица сияли мальчишески опрометчивым тщеславием и самодовольством, отчего оба казались слегка незрелыми подле расцветших полной зрелостью невест, а те и на ярком дневном свете праздника испытывали странное ощущение, вроде того, что владеет богатой красавицей, которая совершенно сознательно отдала свою любовь бедному, невзрачному человеку и все ж таки хочет, чтобы свадебное торжество поскорее осталось позади.

Как раз подавали новую перемену блюд, и родительская пара Заландер, откушавшая покамест достаточно, решила пройтись меж столами и вокруг садовой лужайки. Вайделихи — старшие намеревались позднее последовать их примеру.

Когда Мария шла об руку с Заландером, у нее задним числом возникло желание высказаться касательно священника.

— Все-таки весьма забавный господин! — сказала она. — Сперва топорная лесть, а затем, когда он подходит за благодарностью и слышит в ответ лишь необходимую учтивость, сразу колкие слова, до смысла которых еще надобно докопаться. А с какой резкой грубостью он мгновенно тебе возразил! И мне с такою же любезностью дал понять, что дело идет не обо мне, а о художественно завершенной демократичной речи!

— Не стоит воспринимать это столь серьезно, — отозвался Мартин Заландер, — он постоянно воюет с собственной софистикой, которая упорно вторгается в его речь, хоть он ничего особенного в виду не имеет. Он нуждается в ней бессознательно, как в естественном защитном средстве, даже когда никто и не думает на него нападать. Как-то раз я говорил с ним об одном товарище по партии и посетовал, что тот очень уж много лжет. А он мне ответил, что этот человек — образцовый отец семейства и превосходно воспитывает своих детей. Дал мне отпор, потому что считал эту тему неудобной и не знал, в какой мере она может обернуться против него.

— Боже милостивый! — в простоте душевной воскликнула г-жа Мария. — Бедняга!

— Вовсе нет! Это просто манера! У каждого, кто много говорит, особенно в политике, своя манера, и есть такие, чьей манере свойственна лживость, при том что они могут и не иметь дурного умысла; вечно они норовят расставлять другим мелкие ловушки, ставить их в затруднительное положение, задавать щекотливые вопросы, а для них самих все это скорее защитный барьер, система отпугивания, чем средство нападения. Но что за разговоры мы ведем на свадьбе!