Жорж Санд - Деревенские повести Страница 44

У Франсуа не было никакой причины любить или оплакивать Бланшэ. И если у него было столько благожелательства в сердце, что, когда он услыхал это известие, глаза его стали влажными, а голова тяжелой, будто он сейчас заплачет, то лишь потому, что он подумал о Мадлене, которая оплакивала в этот час своего мужа, прощая ему все и помня лишь, что он был отцом ее ребенка. И сожаления о Мадлене отзывались в его душе и заставляли его плакать об ее горе.

Ему захотелось тотчас же сесть на лошадь и помчаться к ней; но он подумал, что должен испросить на это разрешения у своего хозяина.

XV

— Хозяин, — сказал он Жану Верто, — мне нужно уйти от вас на некоторое время, длинное или короткое, я за это не поручусь. У меня есть дела на моем прежнем месте, и я вам предлагаю дружески меня отпустить, так как, говоря по правде, если вы не дадите мне этого разрешения, я не смогу вас послушаться и уйду против вашей воли. Извините меня, что я говорю вам все так, как оно есть. Если я вас сержу, меня это очень огорчает, и потому я прошу у вас, как единственную благодарность за все мои услуги, не принимать это за обиду и простить мне мою теперешнюю вину, что я оставляю вашу работу. Может, я вернусь и в конце недели, если там, куда я иду, не нуждаются во мне. Но может статься, что я вернусь только к концу года или совсем не вернусь, я не хочу вас обманывать. И все же, как только смогу, я приду, при случае, помочь вам в том, чего вы не можете распутать без меня. И перед тем как уйти, я найду вам хорошего работника, который бы меня заменил и которому, если это нужно, чтобы его уговорить, я оставлю все мое жалованье с прошлого Иванова дня. Таким образом все может устроиться, не причиняя вам особого вреда, и вы подадите мне свою руку на счастье, и чтобы облегчить немного мое прощание с вами.

Жан Верто прекрасно знал, что у подкидыша не часто являлись желания, но за то, когда чего-нибудь он хотел, то уж так сильно, что ни бог, ни дьявол не могли ему помешать.

— Пусть будет по-твоему, паренек, — сказал он, протягивая ему руку: — я солгал бы, если бы сказал, что мне это безразлично. Но вместо того, чтобы спорить с тобой, я выражаю согласие на все.

Франсуа употребил весь следующий день на поиски своего заместителя на мельнице и повстречал одного очень усердного и честного человека, который вернулся из армии и был рад найти хорошо оплачиваемую работу у доброго хозяина, так как Жан Верто имел хорошую славу и никогда не причинил никому вреда.

У Франсуа было в мыслях пуститься в путь на рассвете следующего дня, и перед ужином он захотел проститься с Жанетой Верто. Она сидела в дверях риги, сказав, что у нее болит голова, и она не придет ужинать. Он заметил, что она плакала, и это его мучило. Он не знал, с какой стороны к ней подойти, чтобы поблагодарить ее за ее доброту и сказать ей, что он уходит. Он сел рядом с ней на ствол ольхи, находившейся там, и напрягал все усилия, чтобы ей что-нибудь сказать, но не находил ни одного хотя бы самого жалкого слова. Она видела его, хотя и не смотрела на него, и вдруг поднесла свой платок к глазам. Он поднял было руку, будто хотел коснуться ее руки и утешить ее, но его остановила мысль, что он не сможет сказать ей по совести то, чего она от него ожидала. И, когда бедная Жанета увидала, что он спокойно сидит, ей стало стыдно своего горя, она тихонько встала и, не выказывая обиды, прошла в амбар, чтобы там хорошенько выплакаться.

Она оставалась там некоторое время, думая, что он может быть придет и решится сказать ей несколько добрых слов, но он не позволил себе этого и пошел ужинать, довольно грустный и не говоря ни слова.

Было бы ложью сказать, что он ничего не почувствовал к ней, увидав, как она плачет. Сердце его немного защемило, и он подумал, что мог бы быть очень счастливым с женщиной, пользующейся столь доброю славой; к тому же он так нравился ей, и ласкать ее было бы совсем не неприятно. Но он остерегался этих мыслей, думая о Мадлене, которая могла сейчас нуждаться в друге, в совете и в слуге; ведь когда он был всего лишь жалким, оборванным ребенком, пожираемым лихорадкой, она столько для него перетерпела, работала и стольким пренебрегла, как никто на свете.

«Полно! — сказал он утром, просыпаясь еще до рассвета, — мне не до любви, спокойствие и богатство тоже не для меня. Ты охотно забыл бы, что ты подкидыш, и вложил бы свое прошлое в заячье ухо, как делают это многие другие, принимающие все хорошее мимоходом и не оглядывающиеся назад. Да, но Мадлена Бланшэ тут, она стоит в твоей памяти и говорит тебе: берегись, не будь забывчивым и подумай о том, что я сделала для тебя. Итак, в дорогу, и пусть господь наградит вас, Жанета, возлюбленным более любезным, чем ваш слуга!»

Так думал он, проходя под окном своей славной хозяйки, и ему захотелось, если бы было подходящее время, оставить у оконного стекла цветок или листочек в знак прощания; но это было на другой день после крещения; земля была покрыта снегом, и не было ни одного листочка на ветках, ни одной самой маленькой фиалочки в траве.

Он придумал завязать в уголок белого платка тот боб, который он выиграл накануне в пироге, и привязать этот платок к раме Жанетиного окна, чтобы показать ей, что он выбрал бы ее своей королевой, если бы только она показалась за ужином.

«Боб — ведь это пустячная вещь, — говорил он себе, — это маленький знак вежливости и дружбы, и этим я как бы извинился перед нею за то, что не сумел как следует с нею попрощаться».

Но он услышал в себе как бы голос, который отсоветовал ему делать этот дар и твердил ему, что мужчина не должен поступать подобно тем молодым девушкам, которые хотят, чтобы их любили, думали о них и сожалели, когда они сами и не думают отвечать этим чувством.

«Нет, нет, — оказал он себе, кладя этот залог дружеского расположения обратно в карман и ускоряя свой шаг, — нужно твердо знать, чего хочешь, и дать о себе забыть, когда решаешь сам позабыть».

И после этого он пошел очень быстро; он не был еще на расстоянии и двух выстрелов от мельницы Жана Верто, как уже видел перед собою Мадлену, и ему казалось, что он слышит слабенький голос, который зовет его на помощь. И эта мечта вела его за собой, и он думал, что видит уже большую рябину, источник, луг Бланшэ, шлюзы, маленький мост и Жани, бегущего к нему навстречу; а от Жанеты Верто не оставалось ничего, что бы удерживало его за блузу и мешало бежать.

Он шел так скоро, что не чувствовал стужи и не подумал ни поесть, ни попить, ни передохнуть, пока не покинул большой дороги и, свернув в сторону Пресля, не достиг Плессийского креста.

Когда он очутился там, он стал на колени и поцеловал дерево креста с чувством истинного христианина, который встречает вновь своего хорошего знакомого. Затем он стал спускаться с откоса, имеющего вид дороги, но широкого, как поле; место это — одно из самых красивых на свете — и по своему прекрасному виду, и по вольному воздуху, и по открытому небу; но крутизна здесь такая, что, когда бывает лед, можно мчаться с большой быстротой даже в самой тяжелой телеге и очутиться внезапно внизу — в реке, которая никогда не предупреждает.

Франсуа, который не доверял этому месту, несколько раз снимал свои сабо и, ни разу не кувырнувшись, подошел к мостику. Он оставил Монтипурэ с левой стороны и приветствовал большую старую колокольню, этого всеобщего друга, который первым показывается всем возвращающимся в эти края и выводит их из затруднения, если они сбились с дороги.

Что касается дорог, я не желаю им зла, такие они веселые, зеленеющие и приветливые в жаркую погоду, есть и такие, где можно и не получить солнечного удара. Но эти-то как раз и есть самые предательские, они могут вести вас в Рим, когда вы думаете итти в Анжибо. По счастью, славная колокольня из Монтипурэ не скупится себя показывать, и нет ни одного просвета между деревьев, где бы ни появилась верхушка ее блестящей шапки, чтобы сказать вам, поворачиваете ли вы к северу или к северо-западу.

Но подкидышу не нужно было никакого маяка, чтобы ему указывать путь. Он так хорошо знал все боковые дорожки и тупички, все лошадиные и охотничьи тропы и тропки, вплоть до лазеек через живые изгороди, что даже глубокою ночью он отыскал бы кратчайший путь по земле, как голубь отыскивает его по небу.

Было приблизительно около полудня, когда он увидел крышу мельницы в Кормуэ; она виднелась сквозь оголенные ветки деревьев; маленький синий дымок, подымавшийся над домом, обрадовал его: значит, дом не был покинут на одних мышей.

Чтобы поскорее добраться, он обогнул луг Бланшэ поверху и оставил источник в стороне. Но деревья и кустарники не имели листвы, и он видел, как блестели на солнце резвые его воды, никогда не замерзавшие, так как там били ключи. Зато у мельницы все замерзло, и нужна была ловкость, чтобы бежать по скользким камням и откосу реки. Он увидал старое мельничное колесо, почерневшее от времени и воды; с него свисали большие ледяные сосульки, острые на концах как иглы.