Саттри - Кормак Маккарти Страница 55

щипцами, крытая черепицей в виде рыбьей чешуи. Поискал звонок, но там из дырки лишь висели провода, поэтому он постучал в стекло боковой створки. В свинцовых штапиках оно подавалось мягко и беззвучно. Он постучал в саму дверь. Немного погодя нажал на ручку. Дверь оказалась не заперта, и он вошел. В холодный узкий коридор. Захлопнул за собой дверь и прошел дальше в полутьме, выкликая кого-нибудь. Никого. Он помедлил у свитого кольцами столбика балюстрады и всмотрелся в холодный черный лестничный пролет. Прислушался. Шаркают. Кто-то сплюнул. Он вернулся по коридору и открыл какую-то дверь. В гостиную, забитую отщепенцами. Выглядело так, будто старичье тут замышляло бунт, это сборище истерзанных на хлипких этих стульях, вокруг патентованной железной печки, сизые на вид старики горбились у тепла в голой комнате, клюя носами, и бормоча, и схаркивая плюхи слюней, забитые пылью и кровью, на горячее железо, где те шипели и смердели. Тряпичник нахохлился в углу на старом очаге, почти за печкой. Саттри заметил, как он поднял взгляд, далеко глаза его не видели. Тряпичник не знал, кто вошел, пока Саттри не назвал его по имени.

Кто там? спросил он, выгибая шею и взглядывая вверх.

Саттри.

А, сказал тряпичник.

Саттри улыбнулся. В комнате висел теплый дух мерзости, прошитый вонью мочи.

Что делаешь?

Плесневею. Ты?

Дубею.

Это лишь начало. Ожидаю, река вся перемерзнет. Ты б вытащил переметы свои. Их льдом обрежет. Потом больше не найдешь. Я такое уже видал. Можешь со мной поспорить.

Саттри присел на корточки и протянул руки к огню. Человек с лиловым лицом, как лица у мертвых, смотрел на него сверху вниз.

Ты тут сколько уже? спросил Саттри.

С двух дней назад.

Саттри огляделся. Лиловый смотрел на дырку в полу. С нижней губы у него на полдороге к башмаку повисла дрожащая нитка слюней.

И сколько собираешься пробыть?

Тряпичник пожал плечами грифа. Сколько б холодина ни продержалась. Мне все равно. Помереть бы только, всяко лучше будет.

Этим Саттри пренебрег. Такое он и раньше слышал. Сколько у них тут обитает? спросил он.

Тряпичник махнул рукой. Не ведаю. Сколько ни есть, все тут, кажись. Никакого другого теплого места в доме нет, чтоб я знал.

А комнаты где, наверху?

Ага, там. Все кровати разобрали.

Лиловый к ним прислушивался. Сесилову не разобрали, сказал он.

Ну. Сесилову не брали.

Кто это, Сесил?

Просто старый Сесил. Умер он.

А.

Но не в той постели он умер.

А где?

В верхнем городе. Слишком надрался и не вернулся, кажись, там где-то и выключился. Замерз насмерть, сказали. Не знаю.

Он замерз, подтвердил Лиловый. Замерз старый Сесил.

Сесил замерз.

Старый Сесил замерз с головы до пят

Окоченел, как черепаха

Хоть и кирял процеженный жар в банке

И разбавлял «аква фортис»

От всего этого у себя в ушах Саттри отмахнулся. Сесила обсуждало все общество. Все соглашались с тем, что в день его смерти было очень холодно. Сегодня еще холоднее. Холоднее, чем жопа у копателя колодцев, сказал один, другой сказал: Ведьмина титька. Монашкина манда, сказал третий. В Великую пятницу.

Саттри нагнулся и тронул старика за руку. Пальто с проеденными локтями. Тряпичник отдернулся и оборотил к нему злобный красный глаз.

С кем тут насчет комнаты?

Его тут нет.

Пятьдесят центов, да?

За ночь. Снимать можно понедельно, тогда дешевше выйдет. Два пятьдесят. Если раздобудешь. А с твоим-то местом что не так? Тебя ж оттуль не вышвырнули, правда?

Это не мне.

Ну тогда скажи ему, чтобы приходил. В такую-то погоду. Нельзя ж смотреть, что ни день, как помирает кто.

А этот, как его, когда вернется?

Не могу сказать.

Можно, я наверху посмотрю?

Где тебе заблагорассудится можно смотреть, потому как его тут нет.

Тебе нужно что-нибудь?

Мне все нужно.

Саттри поднялся.

Принеси что-нибудь для котла, сказал тряпичник, и сам можешь подсесть. Он показал куда-то вверх серой рукой, оплетенной лохмотьями носка. На одном глазу железной печки шипело ведерко, и форма для пирога с камнем в ней поднялась вдоль одного края, словно тонкая лягушачья челюсть, и изрыгнула выхлоп пара, и захлопнулась вновь.

Погляжу, что можно сделать, сказал Саттри. Он обогнул по краю этих полупомешанных и пропитанных ромом пожилых маразматиков и поднялся по лестнице.

Приглушенный свет падал в окно в конце коридора. Все двери здесь сняли с петель и унесли. Саттри заглянул в старый будуар с матрасами вдоль стен. Драные серые армейские одеяла. У окна сидел на корточках человечек и мастурбировал. Взгляда от Саттри он не оторвал, как не прекратил дергать за свой вялый и обвисший хер. В комнате было смертельно холодно, Саттри повернулся и пошел обратно и вниз по лестнице.

Дверь открыла миссис Руфус.

Вам холода хватает? спросил Саттри.

Она поманила его внутрь.

Хэррогейт сидел у печки с кучкой черных, все они были пьяны или трудились над этим. Когда Хэррогейт повернулся и поднял голову, Саттри увидел, что и сам городской крыс уже пошатывается.

Как тебе, к черту, удалось так быстро надраться? спросил он.

Виски пил, вот как. Хлебни проклятущего сам, Сат. Дай ему выпить, Клео.

Мосластый черный с зубами врастопырку протянул квартовую банку из-под пикулей, полуполную самогонки. Саттри отмахнулся.

Где Руфус?

Нет его тут.

Это я вижу.

Я говорила этому дурню не давать ему нисколько виски, произнесла у него из-за спины миссис Руфус, приглушенно взвизгнув.

Я ж ему в глотку насильно не заливал, ответил темный карлик у печной дверцы.

Саттри огляделся. Ну и нахуй, сказал он.

Что это за кошак? спросил смуглый веснушчатый полукровка. Мелкий череп, весь в обрезках медной проволоки.

Он клевый, дядя, клевый он, сказал Хэррогейт, легко влившись в то, как оно тут принято.

Саттри повернулся и вышел. Дверь за собой он затворил и прошагал по гаревой дорожке мимо свинарника, пара рыл обрабатывала ячеи ограды, стараясь уловить его дух. Длинные уши загибались, бледные глаза наблюдали из своих угодий перемерзшей трясины. Он выбрался на дорогу и по виадуку двинулся в городок. Падал легчайший дождик сажи, и вокруг него вдруг вспорхнула горсть мелких птичек, со слабым скрежетом перемещаясь по злющему воздуху. Саттри посмотрел вниз, как вихрится ручей черной воды, на серые панели фестончатого льда. Двинулся дальше к городку, миру бесцветному в этот зимний день, где у всего тот зернистый вид старых пленок, а здания высятся в неясность пророческую и проникновенную.

Он прошел вверх по Центральной, ссутулясь и сунув руки поглубже в карманы. Безглазый нищий, от холода растерянный,