Саттри - Кормак Маккарти Страница 56

сидел на опустевшей праздничной улице и распевал кантику своей вечной ночи, и тянул юродивый свой замерзший коготь за тем, что б ни перепало ему в смысле подаянья. Саттри отхаркнул и цыркнул сгустком слизи на заколоченную витрину магазина и двинулся через дорогу. При этом взгляд его упал на проездной жетон в канаве. Нагнулся за ним. Мелкая латунная монета, проштампованная буквой Н. Он перешел через дорогу и заскочил в открытую дверь стоявшего трамвая, кинул жетон в стеклянную клетку и прошел дальше по салону. Водитель наблюдал за ним в зеркальце. Саттри втиснулся на холодное кожаное сиденье и выглянул наружу.

Над лавками загорались огни, вон неоновая вывеска, внезапные жалкие блесточки против сине-серых сумерек. А вон легендарная мешанина в витрине ссудной кассы. Дверь клацнула и нишкнула, закрывшись, и трамвай дернулся вперед. Бледные купола света в верхних рядах полукруглых окон пожелтели. Сиденья в передней части салона оставались незаняты, однако двое черных свисали каждый на одной руке, словно гиббоны, с хромированного поручня над головой и покачивались с набираемой скоростью. Пяткой ладони Саттри прочистил окошечко в обледенелом стекле и выглянул на немногие фигурки, удалявшиеся по тротуарам. Его сограждане в этом осажденном зимой городе. Его собственную печальную физиономию в стекле омыла проплывшая стойка жаркого неона. Он прислонил лоб к холодному окну, глядя, как пешеходы с трудом перебираются от лужицы к лужице фонарного света, влача за собой пряди пара, согбенные фигурки, по пути домой. Он чуял запах старого лакированного дерева скользящей рамы и латуни задвижек. Трамвай сбросил ход, снова дернулся. Ниже проезжали машины, сминающий шелест шин по кирпичу. Назад отваливались здания. Ехали по мерзлой заливной низине, лунной, голой, исчерченной окаменелыми собачьими следами. Под огнями рекламных щитов расползались созвездия слюды.

Плоскими прогибами от столба к столбу мимо раскачивались осветительные провода, и в желудке у него яйцом ехало одиночество.

Лязгнул колокольчик. Этот ископаемый корабль со скрежетом приостанавливается. Люди шаркают наружу через складывающуюся дверь. Влажный пневматический шип, снова клацает и приходит в движение. Ваше лицо среди бурых пакетов, старушка. Ждет перехода. Моргает при смене этих полупустых кадров, хлопающих мимо. За ними в желтосветном домашнем окне – два лица, обращенные друг к другу и вечно в некой домашней превратности. Споро перемещенье его, кто обращает этих невинных в окаменевшую историю.

Они проскочили мимо опустевшего парка, аллеи аттракционов, колеса обозрения, что, словно выгоревшая арматура, стояло черное и холодное против дальних уличных фонарей. Трамвай поддал ходу у кирпичной стены и погрохотал по переулку, где мимо окон мелькали посылы нахуй, накарябанные мелом, уже смытые дождем, в потрескивающем голубом стробоскопе от токоприемника. Они прокатились сквозь долгий трампарк и встали на остановке с потускнелыми огнями.

Конец линии, кореш, крикнул назад водитель.

Я с вами обратно в город поеду, ответил Саттри.

Ну так придется подойти сюда и жетон в кассу опустить.

Я думал, за один жетон можно сколько угодно ездить.

На этом маршруте – нет.

Саттри встал и двинулся по проходу, глаза его шарили по полу, не отыщется ли случайной монеты или жетона среди спичечных стебельков и оберток от жвачки. Послушайте, сказал он, а можно я просто так поеду?

Билет в один конец, ответил водитель.

У меня нет другого жетона.

Пять за тридцать центов. Или можешь кинуть дайм.

У меня вообще нет денег.

Ох, ну что ж, сказал водитель. Он достал кожаную сумку и поднялся. Приятный был бы мир, если бы всем можно было только кататься и кататься.

Он спустился по ступенькам с этим своим ранцем и пересек тусклый электрический сумрак терминала к конторе диспетчера. Саттри вышел на улицу.

Из мрака совино вынырнуло и снова скрылось несколько автомобильных фар. Он стоял под фонарем, вытянув руку и отставив палец. В тоненькой куртке он продрог до кости через несколько мгновений. Из парка извергся трамвай и, всосанный мягким желтым дулом своей фары, прокатил с перестуком мимо. В кадрах-картинках окон клевали носами черные. Вагончик с куклами или мерзлыми мертвецами.

Одной ногой в канаве, Саттри онемело зыркал вслед водителю без руля, а тележки со сношенными рессорами стонали и переваливались на своих тягах, и голубая хвостовая звездочка пощелкивала в проводах, и трамвай удалялся в ночь. Саттри схватился за ляжки сквозь истертые карманы и пустился в путь по заросшей бурьяном пешеходной дорожке. В слабом полусвете к западу дрожали огни Ноксвилла, как наверняка бывает с руинами многих городов постарше, какие видят пастухи с холмов, племена варваров, шаркающие по дорогам. Саттри с теми милями, что ему предстояло пройти, взгляда от земли не отрывал, слезливый и ворчливый в кусачем ознобе, под одиноким светом фонаря.

* * *

Старый железнодорожник растопил железную печурку и передвинул кровать к ней поперек, для тепла. Саттри плотно затворил дверь. Сзади на путях серые развалины летнего бурьяна смотрелись сморщенными и очень старыми.

Иди к огоньку присядь, сказал старик. Не знал, что там такой холод.

Я весь его с собой принес. Как оно у тебя?

Мерзко, как водится. Сам как справляешься?

Чуть весь не вымерз. Подумал вот тебя проверить, поглядеть, жив ли еще.

Старик хмыкнул себе под нос. Ну господи, сказал он. Легкий морозец меня не убьет, прикидываю. Усаживайся.

Он приподнялся и чуть качнулся вбок, словно чтобы подвинуться, а затем осел на то же место. Саттри опустился на край койки. До странного почти такой же, как у него. Грубое армейское одеяло. Старик читал книжку без обложки, и теперь отложил ее и снял очки, и сжал пальцами переносицу. У стены стоял письменный столик, и в ячейках его бюро были пожелтевшие расписания, путевые листы и тарные ведомости. В дальнем углу здоровенная стопа старых газет и журналов. Должно быть, старик проследил глазами за его взглядом. Газеты читать я бросил, сказал он.

Что так?

Никогда не читал такой, где кого-нибудь бы не убили или не пристрелили, или еще что-нибудь такое. Никогда не знал места, где столько подлости.

А когда-нибудь было иначе?

Чего-чего?

Говорю, иначе когда-нибудь было.

Нет. Прикидываю, не было.

Ну и в газетах всегда про такое писали, нет?

Да. Я просто бросил все это дело. Старею и не хочу об этом слышать. Люди чудны́е. Не желают слушать, до чего все приятно. Нет-нет. У них ежли кого в газете не убьют, так день потерян. Сам-то я бросил. Видал уже все это. Там все одно и то ж. Поезда с рельс сходят, конечно. Природные бедствия. Когда на чугунке авария, поневоле о многом задумаешься.