Алистер Кроули - Дневник наркомана Страница 14

     Мы   не  нуждались  в  общении  посредством  членораздельной  речи.  Мы прекрасно понимали и  так;  и  мы выражали  это  понимание  в  каждом нежном взгляде и жесте.

     Мир  неожиданно  застыл в гробовой  тишине. Мы  были  наедине с ночью и безмолвными  вещами. Наше место было  в вечности, и мы узнали об этом  неким необъяснимым путем; и эта бесконечная тишина расцветала загадочно объятиями.

     Героин подействовал.  Мы почувствовали себя  коронованными колоссальным спокойствием. Мы  были господами; мы  пустили ростки из  ничто  в  бытие!  И теперь  бытие  медленно  пробуждало  нас  к действию.  В  наших натурах была необходимость,  и  она требовала  выражения,  и  после первого  интенсивного взаимопроникновения  наших индивидуальностей мы  достигли равнодействия всех составляющих нас сил.

     В  определенном смысле счастье наше было так громадно, что мы не смогли его  вынести; и незаметно мы  скользили к пониманию необходимости  выражения несказанных таинств посредством тайных же священнодействий.

     Но все это происходило  на огромном  расстоянии от реальности. Сокрытая цепь ассоциаций связывала эту новую истину с очевидно банальным фактом,  что Монмартр находится  под боком,  что за  окнами ночь, и самое  время  выйти и продолжить кутеж.

     Мы одевались, как мне кажется, с тем самым чувством, которое испытывает свежеиспеченный епископ, впервые надевая свое облачение.

     Но ничего из этого не углядел бы и даже не заподозрил никто из тех, кто видел нас в  тот  момент. Одеваясь,  мы  смеялись,  напевали  и обменивались веселыми  пустяками.  Спускаясь  по  ступеням  вниз,   мы  чувствовали  себя божествами, сходящими на землю из запредельного бессмертия.

     Под  кокаином мы замечали,  как странно  улыбаются, глядя на нас, люди. Наш энтузиазм бросался в глаза. Нас даже слегка раздражало, от чего все  они не двигаются в едином темпе; но на этот  раз все было совсем  иначе. Чувство нашего  превосходства  над остальным человечеством присутствовало постоянно. Наше величие нельзя было  описать  словами. Наши  голоса  звучали отдаленно, очень  отдаленно. Мы были  серьезно убеждены,  что портье  сознает - поймать такси ему велят Юпитер и Юнона.

     Мы  не  сомневались,  что  наш шофер  также  знает,  что  он  управляет солнечной колесницей.

     -  Совершенно чудесное вещество, -  сказал я  Лу, проезжая Триумфальную Арку. -  Не знаю, что ты имела в  виду, говоря,  что оно не оказало  на тебя никакого особенного эффекта, но выглядишь ты абсолютно божественно!

     - Еще  бы, - рассмеялась Лу. - Королевская дочь  вся сияет изнутри;  ее наряд  шит золотом,  и  лицо  ее  подставлено поцелуям,  словно  комета, что несется  к солнцу... А  ты и не знал, что  я  королевская  дочка?  -  и  она улыбнулась с таким изысканным соблазном, что  я чуть было не упал в  обморок от восторга.

     -  Спокойно,  Петушок,  - щебетала  она. -  Все  в порядке.  Ты  - верх совершенства. Я - верх совершенства. И я твоя женушка.

     Я вполне мог ободрать обшивку такси. Я считал себя великаном. Гаргантюа передо мною был пигмеем. Мне ужасно хотелось разнести что-нибудь  в щепки, и это меня совсем взбесило, потому что больше  всего мне хотелось распотрошить не  кого-нибудь, а Лу, и  в то же время она была самым драгоценным  и нежным фарфоровым  изделием, какой  делали в эпоху  династии Мин, или как  там еще называлась эта чертовая эпоха.

     Самая  хрупкая, утонченная  красота! Коснуться ее  означало осквернить. Внезапно я почувствовал весь скотский смысл супружества.

     Тогда еще я не  имел  понятия об уничтожающих любовь свойствах героина, которые  и были  причиной  внезапной  перемены  чувств -  я  не  постиг  это загадочное  предзнаменование. Такие определенно стимулирующие вещества,  как алкоголь, гашиш и кокаин дают Купидону развернуться. Разрушительный эффект в смысле  желания наступает только  при  обратном  действии. Ты,  так сказать, влезаешь в долги, потому что живешь не по средствам.

     Но наркотики, если можно так выразиться, философического типа, каковыми принципиально  являются морфий и героин,  непосредственно враждебны активным эмоциям и эмоционально  активным действиям. Нормальные  человеческие чувства претворяются в то, что внешне выглядит как  нечто  равноценное им  по  духу. Обычная  доброжелательность  принимает  космические  размеры,  оборачивается безграничной, терпимой  филантропией  в  силу того,  что  к ней не  подходит никакой моральный кодекс. Более чем сатанинская гордыня распирает грудь. Как сказано  у Бодлера: "Знакомо ли тебе беспредельное презрение, которое делает душу столь доброй?"

     Пока мы  подъезжали к Бютт-Монмартр  по направлению  к Сакре Кер, мы не проронили ни звука; исчезнув в нашем тихом блаженстве. Вы должны понять, что мы и без  того достигли высшей точки возбуждения.  Поддерживать  нас  в этом состоянии и входило в обязанности героина.

     Нет, мы не рвались  на пылающих крыльях против ветра в  небо,  мы  были распростерты, паря в беспредельности  эфира. Время от времени  мы  принимали свежие дозы тусклой мягкой  пудры. Проделывали мы это без жадности, спешки и даже  без  желания.  То было  ощущение  бесконечной  власти,  которую  может позволить  бесконечная  осмотрительность.  Сама Воля чего-либо желать  была, казалось, упразднена. Мы  направлялись в никуда,  потому  что  нашей природе было свойственно так поступать.

     И  с  каждым  мгновением  все  больше и  больше абсолютизировалось наше блаженство.

     Под кокаином ты и  в самом деле хозяин всего; но это все имеет для тебя острейшее значение.

     Под героином чувство владычества возрастает до той  точки, когда вообще ничего не  имеет  значения.  Пропадает  даже  нежелание  делать то,  что  ты ненароком делаешь,  нежелание, которое  позволяет  не  шевелиться курильщику опиума.  Тело  предоставляется  самому  себе  настолько   всецело,  что  его естественные отправления вас больше не волнуют.

     Опять  же,  невзирая на сознаваемую  нами бесконечность, мы  сохраняем, параллельно ей, чувство совершеннейшей пропорции в отношении  всех обыденных дел.

     ГЛАВА V

     ГЕРОИНЯ НА ГЕРОИНЕ

     Я  велел  таксисту  высадить  нас  на  Пляс  Дю  Тертре.  Мы   захотели прогуляться по краешку Бютт и поглядеть оттуда на Париж.

     Роскошная стояла ночь. Нигде кроме Парижа не насладишься столь мягкой и вкрадчивой тишью; горячий воздух легок и сух; все не так как в Англии.

     От Сены  поднимался, струясь, самый нежный бриз, которому наша фантазия приписывала благоухание Юга. Сам Париж смотрелся  как матово-голубая клякса; из  чьих изгибов выглядывали Пантеон и  Эйфелева Башня. Они  символизировали историю   человечества;  благородное,   солидное   прошлое   и   деятельное, механизированное грядущее.

     Завороженный,  я оперся о  парпет. Рука  Лу  обвила  мою шею.  Мы  были неподвижны до такой степени, что я мог чувствовать тихий стук моего сердца.

     - Что за чудная встреча, Пендрагон!

     Несмотря на подразумеваемую неожиданность, голос был низок и обаятелен. Я оглянулся.

     Если  бы  меня  спросили,  то  я  бы  несомненно  ответил,  что  всякое беспокойство мне претило; и вот как раз накатило  и оно - внезапное, бурное, неприятное; и оно меня никак не беспокоит.

     В улыбке и выражении лица воскликнувшего мужчины было нечто испытующее. Я  мгновенно узнал  его,  хотя мы не виделись со школьных времен. Его  звали Эльгин Фекклз. Он учился в шестом  математическом,  когда я был в  начальных классах.

     К моему третьему семестру он был назначен старостой; он выиграл конкурс на  Оксфордскую  стипендию - лучше себе  и  представить  нельзя. И вдруг без всякого предупреждения исчезает из школы. Мало кому было  известно почему, и те, кто знали,  привторялись,  что  не знают. Но и в Оксфорде  он так  и  не появился.

     С тех  пор мне довелось  услышать  о нем  лишь однажды.  В  клубе.  Его фамилия всплыла в связи  со  слухами о  каком-то финансовом мошенничестве. Я запомнил,   но  довольно  смутно,  что   это  было  как-то   связано  с  тою неприятностью  в школе.  Он был  не из  тех мальчиков, которых исключают  по ординарному  поводу.  Тут определенно  был  замешан  его  тонкий  интеллект. Признаюсь вам, в школе он был для  меня чем-то вроде героя. Он обладал всеми недостающими мне наиценнейшими качествами в самом полном объеме.

     Я знал его не очень близко, но, тем не менее, был страшно шокирован его исчезновением. Оно  почему-то  отпечаталось в  моей памяти,  когда множество куда более важных вещей не оставили и следа.

     Он почти не переменился с тех пор, как я видел его в последний раз. При среднем росте, у него было долгое  и узкое лицо.  В выражении его  лица было нечто клерикальное.  Глаза были маленькие, серого цвета,  и он имел привычку моргать. Нос  большой и крючковатый, как  у  герцога  Веллингтона;  тонкие и сжатые губы. На лице его невозможно было отыскать ни малейшей морщины.