Ненависть навсегда - Николай Александрович Масленников Страница 20

Следующие часа полтора Войнов Глеб провел в наблюдении, как пролетают поля, леса и станции, и ликовал внутри: «ЕДУ ДОМОЙ, Я ЕДУ ДОМОЙ!» Он решил, что проведет не больше дня в Москве, переночует у мамы, а следующим утром отправится в Санкт-Петербург – город, ставший за последние годы настоящим домом. Теперь, когда поезд мчал его к семье, воображению все чаще представлялись домашние занятия. Мелочные, но такие приятные. То Войнов Глеб грезил о горячей ванне, то о кружке сладкого кофе и завтраке в семейном кругу, где брат неумело размазывает шоколадную пасту по хлебу, а мама наблюдает за сыновьями любовными глазами. Представлял также, как курит на балконе. Будет стоять в одних тапочках, и плевать, что холодно. Затянется крепким дымом, стряхнет пепел вниз, с четырнадцатого этажа, навстречу бескрайнему ковру деревьев Московской области. Он вздохнет, расправит руки и, как Володя, крикнет, сколько сил хватит: «ВО-О-ОЛЯ».

За окном реже встречались леса, все чаще – краны и растущие, будто ульи, дома. Война пихнул клюющего носом друга.

– Не спать, заключенный!

– Что, где мы? – Володя испуганно встрепенулся.

– Коренной житель, а родного дома не узнает! Мы в Москве!

На перроне Киевского вокзала мельтешило так много радостных лиц и улыбок, что возникало ощущение, будто все празднуют возвращение двух легенд из воспитательной колонии. Еще в тамбуре, не успел Война с Жемчужным Володей выйти из вагона, их подхватило общим движением толпы. Старушки, переваливаясь с одной ноги на другую, немного замедляли скорость потока, но заторов не создавали. От мужчин тянулся шлейф терпких духов. Попадалось много фриков и бомжей. Но глаза видели только девочек. Эти прелестные мифические существа, о существовании которых Война успел позабыть. Одна находилась перед ним вплотную, и, перебирая своими маленькими ножками, распространяла стук каблуков на несколько метров в округе. Чуть дальше шла другая, пофигуристей, но Война не успел присмотреться хорошенько – куда-то сильно опаздывающий мужик с коробкой потеснил ее.

Рельефная подошва цепко соприкасалась с плиткой перрона. Войнов Глеб передвигал бордовыми сапогами и получал от этого невыразимое удовольствие, весьма странное для обычного человека. Удовольствие от того, что идет. Не каждый способен понять это могучее свободное чувство: ОН САМ ИДЕТ. Если захочет, он может повернуть направо, захочет – налево. И никто ему не запретит, нигде не встретит дубинки или автомата. Война поднял голову, проскользил взглядом поверх толпы. Нигде. Нигде нет фуражек. Не это ли истинная свобода?

Глава 20

Володя ткнул пальцем, указывая на скопление людей возле стеклянной витрины. Разбившись по кучкам, народ пыхтел сигаретами, дым курчавился у них над головами и, подобно облаку, застилал вывеску заведения. Издалека было невозможно разобрать, что там написано, но Володя подсказал Войне – «Рюмочная».

Дорогу пришлось прокладывать плечом. Война вежливо отодвинул одного, второго, третьего. Вежливо. Если его так потеснили, он бы совсем не обиделся.

Дверь отворилась, навстречу ударил теплый воздух. Как оказалось, снаружи была еще лишь малая часть празднества – основная суета происходила в помещении. Кто-то поднимался по лестнице с сигаретой в зубах, кто-то встал посередине прохода, о чем-то заспорившись, кто-то пытался их обойти. Отсюда, с верхней ступеньки, представлялась хорошая возможность оценить заведение, но Володя поторапливал толчками в спину, и Война, не имея выбора, шагнул навстречу красному сверкающему пространству.

Только на ходу он сумел осмотрелся. Горело много ламп и огней. Сводчатый потолок, а также стены из кирпича отливали рыжим. Сверху, настолько высоко, чтобы пьяные не дотянулись, висело множество аксессуаров: картины, плакаты, футболки спортивных команд. На одной Войнов Глеб прочел «Овечкин», на другой – «Акинфеев». В дальнем углу, будто икона, располагался портрет кудрявого Есенина. Войнов Глеб засиял. Не зря он ходил в школу! Так-то еще помнит, как выглядит Пушкин, Маяковский и Толстой, но их здесь не было.

Чем глубже продвигались, тем сильнее возникало ощущение, будто все перемешано в этих стенах: как запахи, так и звуки. По воздуху плыл аромат пива, мяса и пряностей. При виде тарелки поджаренных колбас рот у Войны наполнился слюной, однако их никто не торопился есть. Компания за столиком безостановочно болтала. Некоторые крутили головами, не успевая слушать с разных сторон, некоторые смотрели в потолок, то ли вникая в суть разговора, то ли задумавшись о чем-то своем. Смех девочек дразнил слух. Точно взрывы, опускались друг об дружку пивные кружки, брякали подносы, звенели стеклянные рюмки. И где-то из колонок доносились заглушенные, но тяжеловесные обороты рока.

Пробежавшись по лицам людей, Война приспустил с плеч бомбер. Разгульное, возбужденное настроение овладело им, когда понял, что никто из присутствующих не сможет противопоставить ему в случае ссоры. Все парни были такие милые, улыбчивые и такие щупленькие, будто нечто среднее между мужчиной и женщиной.

– Фраерки! – бросил он всем и никому одновременно.

– Война, пожалуйста, давай без сленга, – Володя навис над ухом, переходя на шепот, – мы теперь в приличном месте, сам понимаешь!

– Понимаю. – И, правда, что он опять за старое! Атмосфера сводчатого кирпичного потолка очаровывала. – У меня такое ощущение, будто мы в средневековом замке.

– Есть такое. Я бы лучше сказал, в погребе замка, где выпивка хранится бочками. Сейчас мы будем их взрывать.

Володя хотел пройти, но кто-то толкнул так, что он качнулся. Они с Войной одновременно повернули голову. Патлатый парень, с трудом удерживающий три кружки пива, дружелюбно попросил прощения. Жемчужный Володя ответил не менее дружелюбным кивком.

– Здесь всегда так много народу? – поинтересовался Война.

– Не всегда, просто выходной. У нормальных людей не принято пить по будням.

Бляха муха, подумал Война, у него уже из головы вылетело, что отсчет может происходить в буднях, а неделя делится на рабочие и выходные. В последнее время он привык считать только голые числа.

Жемчужный Володя направился к барной стойке, жестом приглашая Войну следовать за собой. Все места за красными кожаными диванами были заняты, но бросить сумки и встать за длинный миниатюрный стол, что находился у стены напротив бара, возможность имелась. Выше, чем остальные люди, Жемчужный Володя поднял руку, и бармен с ярко выраженным грузинским носом встретил его, как родного – смачным рукопожатием.

– Где пропадал, дядь?

– На курорте.

– А загар где?

– Там, где светит солнце. Я же в Можайске отдыхал.

– Ого, – удивился Грузин. – И как? Осенняя хандра, случаем, не замучила?

Володя почесал короткостриженую голову.

– Ну, можно и так сказать.

– Понимаю. – На зубах у Грузина сверкнули брекеты, когда тот улыбнулся. – Как говорил классик: «гоним мы осеннюю хандру бутылками, драками, кровавыми улыбками». Не парься. Все мы в одной лодке под названием…

– Унылая Россия, – вставил Володя.

– Великая Россия, – вынес палец Грузин, держа в этой же руке бутылку. – Вот у меня на родине море,