Андрей Венков - Гроза Кавказа. Жизнь и подвиги генерала Бакланова Страница 12

Полк до половины 1836 года, судя по ряду источников, нес кордонную службу. Стоял в пяти верстах от Прохладной, посты имел от Усть-Джагуты до Каменного моста на реке Малке.

Как и всякий пограничник, несущий кордонную службу, вслушивался и всматривался Бакланов в ту сторону. Там у них своя жизнь. Со стороны — все на одно лицо. Но местные линейцы кропотливо выведывают — кто с кем в родстве, между кем кровь. Сохраняют в памяти причудливую мозаику отношений. Такие знания иногда жизни стоят.

Сегодня он тебе белозубо улыбается. Искренне. А завтра ночью из-за Кубани приплывет.

И линейцы посмеиваются, с черкесами по-ихнему говорят (те аж прихорашиваются, уважение в этом видят), а как до дела — не помилуют. Да и сами на ту сторону ходят. Табуны, скот угоняют. Есть — дружат с махошевцами и воруют у абадзехов Есть — куначатся с абадзехами и темиргоевцев обирают. И не поймешь, когда он на службе, а когда — на льготе.

На Дону, наверное, скоро сто лет исполнится, как такого и в помине нет. Осмелели казаки, и станицы стоят разгороженные. Командиры казачьи, кто побоевитее, в беспокойстве — навыки теряются, и нет в донцах прежней лихости.

Расспрашивал Бакланов о черкесах офицеров, прибывших сюда с самим полком. Те уже обжились, кое-что разузнали.

— Посчитали их там недавно. Генерального штаба поручик Новицкий посчитал — миллион восемьдесят две тысячи двести душ, — объяснял опытнейший Сысоев.

— Как же он их всех посчитал? — недоверчиво вопрошал Бакланов.

— Так и посчитал. Обрил себе голову, отрастил бороду, в рубище оделся. Два шапсуга его за деньги провели от Прочного окопа до самой Анапы, как своего глухонемого нукера. Рисковый поручик… Так что их там точно — больше миллиона. Если полезет вся эта махина через Кубань, никакое Черноморское войско не устоит. Да и Линейное… Их в десять раз больше. Одно спасение — разобщены, а из-за Кубани кое-какие уздени набегают, по-ихнему уэрки, да молодежь балует.

— Где ж они там умещаются? — с сомнением спрашивал Бакланов, вглядываясь в закубанскую равнину.

— А там, за Белой, за Черными горами, говорили, один сплошной аул. Земля вся возделанная, каждый клочок. Сады, пчельники… Прямо рай на земле… Два главнейших народа у них там — шапсуги и абадзехи, а в ту сторону — натхокайцы.

— Что ж за люди? Откуда пришли?

В степи население зыбкое. Все откуда-то пришли, куда-то уйдут.

— Да откуда ж им приходить? Спокон веков тут жили. От Степи Кубанью загораживались. Князья их, действительно, из Египта пришли.

— Мамелюки, что ли?

— Может, и мамелюки. Мне один рассказывал, что главный их князь выбил кому-то там глаз в Египте. И ему должны были — то же самое — глаз выбить. Но он со всей родней бежал к греческому императору…

— А у греков император есть?

— Тогда, говорят, был… Ну, вот. А оттуда, от императора, прибежал сюда, на Кавказ.

— Когда ж это было?

— Давно… У них письменности нет. От какого-то Инала по именам, по поколениям считают. А так — плохо помнят. Без грамоты — никуда.

— Да уж… — вздыхал Бакланов, вспоминая свои мучения с рапортичками.

— У нас не в пример лучше. На каждого чиновника по каждому поводу — послужной список. И все — как на ладони. А так разве упомнишь? — рассуждал Сысоев.

— Ха, список… — фыркал грамотнейший Астахов. — Бывает, такого напишут… Учили мы из гиштории, что князь Мстислав Тьмутараканский воевал с ясами и косогами и зарезал их князя Редедю перед полками косожскими. А косоги это, стало быть, нынешние черкесы. Я ихних узденей спрашиваю: «Был у вас князь Редедя?» — «Нет, — говорят, — не было». — «Точно не было?» — «Точно». — «А имя вообще такое есть?». Они говорят: «Нету». — «А само слово такое есть?». Они думали-думали: «Есть у нас, — говорят, — припев в песне: Ай-де-де, ай-ре-де-де!»

Джамбулат Айтеко был великий воин.Ай-де-де, ай-ре-де-де!Ездил он на белом коне и бурку носил белую.Ай-де-де, ай-ре-де-де!Сто уэрков ехали за ним, храбрые как барсы.Ай-де-де, ай-ре-де-де!..

«Это, наверное, и есть „Редедя“. Ваши, — говорят, — неправильно поняли».

— Да как их понять? То косоги, то черкесы…

— А ближе, из мелких кто тут? — дотошно продолжал выспрашивать Бакланов.

— Ближе? Тчемргойцы, ххатикоайцы, мохсхошцы, бейсленейцы, черченейцы, дальше хашшейцы… — загибал Астахов пальцы. — Бейсленейцы из них самые воинственные и многочисленные. Там у них один Айтек Каноков чего стоит… Эти все под князьями живут. С ними легче. Если князей к нам на службу взять или денег им дать — ничего, служат… Ногайские князья нам служат, все пятеро… С абадзехами и шапсугами хуже — у них главных нет. Вернее — каждый сам себе главный. Договариваться трудно… Кабардинцы тут есть беглые. Эти — лучшие наездники и хищники первейшие, дерзновеннейшие. Свинцом засевают, подковой косят, шашкой жнут. Их все боятся. «Эти кабардинцы, — говорят, — бешеные собаки». Даже если они замирятся, не велено их обратно в Кабарду пускать, разве что на Урупе по одному расселить, и то опасно. Их или всех выбить или выселить куда-нибудь к туркам. Иначе — никак.

— А какой же они веры?

— Да тут по-всякому. Вроде магометане, а есть, что в Троицу верят, но называют по-другому. У наездников свой покровитель — Зейкут какой-то. Вроде Георгия Победоносца.

О боевых качествах черкесов говорили с уважением:

— Добрые вояки, удалые, неутомимые, шрамов на своем теле не считают, и лошади под ними добрые. Тут их нарочно выводят — есть завод Шолок, есть Трам, Есени, Лоо, Бечкан. Кони сроду не кованные, копыта у них стаканчиком, крепкие как кость. С таким конем… Это они теперь присмирели, а лет десять назад задавали бои! Выезжали тысяч по пять, панцерников много. Эти — на серых, эти — на темно-гнедых…

О лошадях говорить всегда интересно. Есть лошади знаменитые, на всю Черкесию славные. В те годы лучшей лошадью на Правом фланге считали белого жеребца завода Трам, на котором ездил беглый кабардинец Магомет Аш-Атажукин…

Начальники же в войне с черкесами не видели ничего нового, особо примечательного. Выезжают джигиты и ведут стрельбу конной цепью или, если слабинку где углядят, в шашки бросаются.

Доносят русские командиры, что противник в открытом бою отличается малой стойкостью, впечатлительностью, трудно управляем. Но в лесах, в зарослях, в партизанской войне практически неуязвим, а потери наносит. Из-за деревьев стреляют, стараются убивать так, чтоб их самих не видно было.

Потери у врага выяснить трудно. После перестрелки бросается наша пехота в штыки, находит кровь, потерянные шапки в крови, иногда оружие черкесское подбирает.

Орудий у них нет, изредка употребляют фальконеты — малые пушки на железных рогатинах. Если пушка появляется, возятся с ней, как нянька с ребенком. Пороху мало. Делают они его сами, но без примеси настоящего порох их очень слаб. Надеялись русские офицеры, что отрежут черкесов от моря, тогда они вообще без пороха останутся. Пуль тоже недостаток. Замечали, что они русские пули из деревьев вырубают.

Бакланов сам на переговоры с черкесами выходил, когда приезжали они тела убитых выкупить или разменять. Приезжали безбоязненно. На тюркском языке, языке международного общения, есть такая фраза: «Келегиче ёлюм жок» — «Для посла смерти нет». Интересно на настоящих черкесов вблизи поглядеть.

— А это кто?

— Это очень уважаемый человек. 80 лет разбойничал и воровал, ни разу пойман не был. Настоящий хырсыз.

Генерал Ермолов, особо среди кавказских войск почитаемый, смотрел на здешнюю войну, как на осаду крепости. Настойчиво, но без спешки, должны были русские подниматься в предгорья и в сами горы, вырубая леса, прокладывая дороги, закрепляя за собой укреплениями каждый новый рубеж. Каждодневная упорная работа — вот средство покорения Кавказа. Но русские, когда их наездники особо раздразнят, увлекались, бросали работы и сами уходили в экспедиции, набеги.

Командовал на Линии с 1831 года генерал Вельяминов. Сама Линия делилась на два фланга во главе с начальниками: правый — по Кубани и по Малке до Каменного Моста и левый — по Сунже и Тереку.

На левом фланге, в Дагестане, — имамат (объединение). Местные объединились вокруг имамов, стали создавать литейные и пороховые заводы, крепости возводить. Пытаются создать регулярную армию. Наездников разделили на сотни — значки по 200 шашек, во главе каждой сотни — юзбаши. От имама в каждой земле наместники — наибы.

До 1832 года имамом был Кази-мулла. Под его началом горцы погромили Кизляр, что очень высоко подняло его авторитет в глазах удальцов, бьющихся из-за добычи. Они признали его шейхом (святым) и имамом (пророком) и под его водительством готовы были идти на «газават», священную войну против неверных. «И как было не идти за таким учителем, который по пути грабежа и беспощадного мщения вел к вратам рая каждого правоверного, посвятившего себя на истребление гяуров», — писал Торнау. Слово «газават» — множественное число от арабского «газва» — набег. Это русские сразу почувствовали. С Кази-муллой «правоверные» пустились в бесчисленные набеги, нападали на Бурную и Внезапную, но были отбиты. Генералы Панкратьев и Вельяминов загнали имама в горный аул Гимры. Вельяминов достал его и там.