Алексей Салмин - Буря на Волге Страница 12

— Да, пропустите.

— Михайло Семеныч! Постой-ка, — крикнул Пронин задевая лаптями за обрезки котельного железа на заводском дворе. — Это кому же такой мастерят.

— Филиппу Булычеву! — остановился инженер у железного корпуса, который клепали котельщики.

— А... вятскому, знаю. Не велик же сам, да и речушка у него мелководная.

Вокруг Пронина и главного инженера, бросив работ, собрались котельщики. В порыжевшей от ржавчины одежде, с желтыми угрюмыми лицами они пристально смотрели на будущего пароходчика. А тот беспокоился:

— Вы уж постарайтесь, чтобы мой пароход того..

— Обязательно сделаем, — пообещали рабочие.

— Чего собрались? По местам! — бросил в сторону рабочих главный инженер.

Рабочие разошлись, и грохот котельного железа еще ожесточеннее разнесся по заводскому двору, отчего Пронин вздрогнул и нахлобучил глубже на уши свою дырявую шапку. Главный инженер, увлекая Пронина в глубь двора за мастерские котельного цеха любезно говорил, что все уладит и построит ему пароход небывалой прочности.

Пронин улыбался и шарил в кармане штанов, вытаскивая одну за другой синенькие бумажки. Четыре из них сунул Баринову. «Не подмажешь, не поедешь», — успокаивал он себя.

- Да! Вот чего забыл — нельзя ли укоротить срок постройки?

- С удовольствием бы, но это невозможно. В порядке очереди. Очень уж заказав много... Хозяйство бурно растет на Волге.

— Ну что ж, ладно. В таком случае, до свиданья, — Пронин крепко пожал руку Баринова и бодро зашагал к пристани. Пустой пещер подпрыгивал на спине.

Глава девятая

Жаркий полдень. По небу плывут белые облака, отражаясь в зеркальной Волге. Из голубой прогалины между редкими облаками светит яркое солнце, обжигая лучами на крутояре теньковской пристани увядающие травы. На савинской конторке густой запах сосновой смолы от раскалившейся черной палубы. Ниже конторки, в тихой заводи, укрепленная двумя якорями, мерно покачивается на тихих волнах пронинская рыбница. На рыбнице — сколоченная из неструганых досок маленькая будка с дощатой кроватью и небольшим столиком, приткнутым к стене. Около столика сидит пронинский компаньон — Сергей Данилович Куренев. Широко раздвинув колени и свесив живот, он аппетитно пьет чай из блюдечка, часто вытирает рукавом рубахи выступающий крупными каплями пот на толстой шее и одутловатом безбородом лице с маленькими поросячьими глазами.

К рыбнице быстро подплыла и беззвучно приткнулась маленькая рыбачья лодка; из нее ловко выпрыгнул на палубу рыбак-черноснастник Тарашка; он накинул причал на деревянную стойку и направился к будке.

— Приятного аппетита вашей милости! — крикнул Торошин, заглядывая в дверцу.

— Спасибо, — крикнул Куренев. — Не хочешь ли стаканчик?

— Благодарю, не избалован чаями, мне бы чего покрепче, с устатку...

— Ну, как нынче улов?

— Ничего, привез немножко.

— Посмотрим, что ты привез? — читая молитву и крестясь, поднялся Куренев.

— Одна штучка хороша! Остальные не очень важные, мелочи много нацепилось, мало становится крупной рыбы в Волге, — вздохнул Торошин. — Вот она! Тютелька в тютельку, аршин, — поднял он за плавники большую стерлядь.

— Хорошо... — сквозь зубы процедил Куренев — Аршина-то, пожалуй, не будет.

— Прикинь.

— Чего прикидывать, я и так вижу, — ответил Куренев, облапив стерлядь толстыми пальцами и примеряя к аршину.

— Стоп! Куда махалку гнешь? — закричал Тарашка.

— Куда я гну? Никуда не гну! Сам гляди, аршин-то не выходит. За тройника уплачу.

— Как бы не так, жирно будет! — кричит возмущенный Тарашка.

Показался Пронин.

— Что за шум? — вмешался он в разговор.

— Видишь ли, Митрий Ларионыч! Рыбина трехчетвертная, а он утверждает — аршин.

— Ну да, аршин! — настаивает Тарашка.

— Побойся бога-то, где ж аршин?

— Надо по совести принимать, а он ее гнет сикось-накось, так никогда в меру не выйдет. Коли так — я сдавать не буду.

— Ну и ловить не будешь, — строго заметил Пронин.

— Ловить буду, а сдавать не привезу.

— Судом заставим...

— Чихал я на ваш суд...

Получив за тройника, Тарашка клянет все на свете и быстро бежит в трактир Чуркова — выпить с горя.

А хозяева, оставшись вдвоем, ведут приятную беседу:

— Ну как дела, Данилыч?

— Ничего, Митрий Ларионыч, слава богу, десятка два набрал... Хочу сегодня отправить, народ больно подлый стал. Все хитрят. Знаете, что я заметил: которая рыбина в меру не выходит, они ее вытягивают, а тянутая, она засыпает, хранить нельзя.

A ты не принимай такую.

- Как. ее узнаешь? Когда сдают, она жива, а пустишь в прорезь — извернется вверх брюхом.

— Да, трудновато стало работать, народ мошенник пошел, — заключил Пронин.

— Ты вот чего, Данилыч, когда закроешь всю эту лавочку, загляни вечерком ко мне, дело есть...

— Хорошо, зайду.

«О чем же он толковать хочет с мной?» — подумал Куренев, отправив рыбу на вечернем пароходе, Он запер свою лачугу и направился к Пронину.

— Добрый вечер, Митрий Ларионыч! — произнес Куренев, усаживаясь к столу на скамейку.

— Ну как, все в порядке? Рыбу отправил? — спросил Пронин, садясь к другому концу стола.

— Вот зачем я пригласил, Данилыч, — помолчав, сказал он. — Видишь ли, какое дело, я заказал пароход, но это между нами, без выносу, понял?

— Понятно, — мотнул головой Куренев.

— Теперь вот чего — мне нужны деньги. Если б я отказался от плеса, передан его тебе, сумел бы ты выплатить арендную плату за пять лет, которые мной уже оплачены, по триста рублей в год? И, кроме того, половину прибыли, которую ты получишь за пять лет?

— Аренду я уплачу, а насчет прибылей не знаю, — Куренев задумался.

— А это очень просто, сколько мы выручали в год?

— Года-то, Митрий Ларионыч, разные, прошлый год получили двенадцать тысяч, а позапрошлый — десять, нынешнее же лето неизвестно, может быть, выйдет на восемь.

— Вот и хорошо, в среднем — по десять получается. Из этого расчета и будем расквитываться: пять по пять, двадцать пять, да пять по триста — полторы, всего двадцать шесть с половиной, ну, половинку отбросим на всякий случай. Согласен?

— Да ведь, что ж, придется согласиться. Деньги-то, наверное, не в один срок? Если сразу, пожалуй, у меня сейчас не хватит.

Но Куренев врал Пронину, деньги у него были. Его собственная мера на прорези помогала ему сколачивать изрядный капитал.

Под конец осенней путины, когда Куренев окончательно рассчитался с Прониным, он получил на хозяйствование участок Волги, который оба считали золотым дном. Пронин же купил у княгини Гагариной землю, по которой протекала маленькая речка.

Зиму Дмитрий Илларионович провел в разъездах по каким-то хозяйственным делам.

Наступила весна. Первые предвестники ее — грачи, громко горланя в вершинах голых ветел, хлопотали около своих растрепанных зимними вьюгами гнезд. В это время на участок вновь приобретенной Прониным земли потянулись подводы с толстыми бревнами соснового накатника и другими строительными материалами. А когда земля начала покрываться зеленым ковром, на бугорке около самой речушки появились плотники из «Кукарки» — зазвенели пилы, застучали топоры, зашаркали рубанки, и не успели опериться молоденькие, зевластые грачата, как дом уже был готов. Наскоро красилась железная крыша, достраивались кладовые и надворные постройки.

Вечерело. Плотники, окончив работу, складывали инструмент, а Пронин заботливо сгребал в кучу щепы и следил за плотниками, чтобы те не утаскивали крупных чурбашек.

Когда плотники ушли, он сел на скамейку и, опершись на черенок лопатки узеньким подбородком, задумался. Рядом на ветле пищали грачата, хлопотливо кормила и охорашивала их в гнездышке грачиха.

Внизу, под крутояром, текла тихая речушка, на ее гладкую поверхность выплыла из мелких кустарников, покрякивая, утка с выводком утят. Они попискивали, игриво ныряли и хлопали куцыми крылышками, рассыпая на гладкую поверхность крупинки водяного бисера. Солнце выкатилось из-за серой тучи, тепло и ласково заиграли его лучи на стеклах нового пронинского дома.

И все это чуточку отогрело черствое окаменелое в жадности пронинское сердце.

— Эх, жизнь... Как ты хороша! — вздохнул он.

«Теперь у меня все есть: и новый дом, и много денег, скоро даже собственный пароход будет, а я одинок. Пожалуй, пора обзавестись семейством», — думал он, и тонкие хитрые губы его искривились в улыбке. Однако эти сладкие мысли были прерваны подошедшим человеком в поповском подряснике, в татарских лаптях и в смятом засаленном картузе:

— Здравствуй, Митька! — крикнул подошедший, окинув пытливым взором дом и хозяина.