Алексей Салмин - Буря на Волге Страница 13

— Здравствуй, Митька! — крикнул подошедший, окинув пытливым взором дом и хозяина.

Пронин вздрогнул.

— А, Трофим, здравствуй! — протянул костлявую руку Пронин, оглядываясь по сторонам и так же пытливо осматривая наряд подошедшего.

— Где это ты пропадал, мил человек? Куда подался от меня? Али в святые подрядился? Поди-ка, правду ищешь...

— Ой, нет! Кривым путем больше выгоды... — отшутился Трофим.

— Оно, пожалуй, так, — согласился Пронин. — Пословица гласит: «Не пустишь душу в ад, не будешь богат». А где эту хламиду подцепил? Да почти новая... Может, продашь?

— Дом-то построил новый, а ремесло осталось старое...

— Какое старое? — с обидой спросил Пронин.

— Барахольное, — пояснил Трофим. — Нет, Митря, подрясник я тебе не продам, себе нужен, да и дорого мне обошелся, чуть было собственной жизни не лишился из-за этой поповской хламиды. Ты вот чего, купи у меня холсты.

— Холсты? Какие?

— Известно, не деревянные.

— Да не об этом. Может, они краденые?

— Ишь ты, — улыбнулся Трофим. — Давно таким стал? Наверное, как разбогател.

— Я всегда такой! — гордо выпрямился Пронин.

— Ну, уж нет, — осадил его Трофим. — А помнишь, канаты у Пушкарева покупал, да иконы с золотыми ризами прихватил из кладовой? Чай, с них и в гору полез... Молиться я не особенно любитель, думаю: «Берет добрый человек, ну и пусть на них молится...» А после спохватился, когда хозяин меня пропыжил: «Дурак, - говорит, — ты Трофим, как же иконки-то проворонил? Они ведь по пять тысяч каждая. Ты не знаешь, сколько на них золота...» Шибко я промахнулся, что тебя скрыл. Да уж поздно было, пришлось бы и самому за соучастие в каменный мешок с тобой лезть, поэтому и язык прикусил...

— Брось, Трофим, старое вспоминать. Об деле говори, — прервал его Пронин. — Сколько у тебя холста?

— Леший его мерял, да аршин сломал, так без меры и отдал.

— А сколько хотел взять? 

— Полсотку. Только с тебя. По старой дружбе.

— Нет, много. Возьми сороковку.

— Ну-ка что, и сороковка деньги, водка будет, и девка найдется... — весело подмигнул единственным глазом Трофим.

— Это тебе, кривому-то?

— Ничего, что кривой... Ты сам-то какой?

— А у меня деньги...

— Ну, для бабы это еще не все... Ты вот чего, зубы мне поздно заговаривать, я это и сам хорошо умею... Выкладывай сороковку-то, коли возьмешь.

Пронин снял шапку, порылся пальцами за подкладкой тульи и подал Трофиму четыре красненьких.

— Давно бы так! Вот за это люблю!

— Ну, как жизнь тянешь? — спросил Пронин, подсаживаясь поближе к Трофиму.

— Превосходно! День ем, три голодный... Видишь, во имя Христа собираю куски холста...

— А ты бы нанялся да работал.

— Поди-ка сам наймись. Да разве ты можешь понять, ты ведь вот, — Трофим показал туго сжатый кулак.

— Ну ладно, Трофим, не сердись, — сказал Пронин, желая повернуть разговор в другую сторону. — Ты мне так и не сказал, где холсты эти достал?

— Мало интересного, — тихо, как бы про себя сказал Трофим.— Моим ремеслом хочешь воспользоваться?

- Нет, зачем, просто так...

А тебе бы это шло, даже лучше, чем мне... Фигура у тебя самая подходящая для этого дела, ты бы, гляди, больше разжалобил... Оно хоть для совести и не совсем приятно, а главное выгодно. Да положим, есть ли она у тебя?.. Hy, слушай. В Тетюшах у кожевника я работал. Хозяину моя сила нравилась. Сыромятину он выделывал. Бывало, нажимаю, когда кожи мну, только беляк трещит. Да недолго пришлось поработать, вижу - урядник начал похаживать к хозяину, думаю: «Чего-то нюхают». — «Вот чего, Трофим, валяй-ка восвояси, тобой интересуются», — сказал хозяин. «И в самом деле, думаю, надо сматываться». — «A как же за работу?» спрашиваю хозяина. А он как взревет дурным голосом: «Это тебе, беспачпортному-то, за работу? Молись богу, что уряднику в зубы не отдал...» — Так и выгнал без гроша. Иду и думаю: «Чем же теперь буду промышлять, чтоб не подохнуть с голоду?» — Ну, придумалась одна штука... Кое-как дотянул до Салтык, завернул ночевать к знакомому татарину. Он принял, как родного брата. Вечером сели чай пить, слышу — под окнами гнусавил «Подайте на погорело место!» Закир, мой приятель, ругается: «Какой ява черт, горела места, майданский он, всегда горела места клянчам: давай хлеб, давай мука! Мы сам мука с базара тащим». Я говорю ему «Ты думаешь, Закир, они спроста, по привычке, на побирку идут? Нет, брат, тут совсем другое... Майданский мужик все лето проработал, хлеб обмолотил, оброк отдал, а пришла зима — самому жрать нечего. Хорошо, если ремесло в руках держит, а нет ничего — куда ему? Окромя как на побирку и некуда». — «Ай-яй, Трофимка, оброк-та крепка жимает: стражник, урядник, старшина, все из дом тащит, а как дерется каянный...» — жалуется Закир. Утром будит он меня: «Вставай, Трофим-ка, горячий картошка ашайт, наверно, дорога пойдешь!» Заправился я горячей картошкой, поблагодарил Закира и — в дорогу. A думку все держу в голове... Как и где начать применять мой новый способ? Тут, брат, нужна смекалка.

— Во всяком деле,— подтвердил Пронин.

— Вошел в село Шонгуты, вижу — старуха стоит у крайней покосившейся избенки, колотит хворостинкой по земле. «Здравствуй, бабуся! Чего это вас пуста, нее окна заколочены?» — «Уехали сыночек, все!» - «Куда уехал?» — «Бают в Грозный, да в Баку, нефту качать Вот Гладковы — Коська и Мотька, да и Подгусловы все, да и Ивана Маркелыча, так того стражники кудай-то посадили... Ну, и мало народу в нашей улице осталось». Вот, думаю, тут и попробую свой способ... «Бабуся!» - «Горе у меня большое...» — «Какое батюшка?» — «С богомолья мы шли с другом, а он дошел до вашей деревни да помер». - «Как это он, батюшка, в дороге-то?» — «Вот так, бабуся, захворал горячкой, да не говоря ни слова, взял да и умер>, — «Далеко ходили-то?» — «На Афон, бабуся». — «И с чего это на вас прихоть такая нашла, здесь разве бога нет?» — рассердилась старуха. «Да ведь как же, бабуся каждому охота душу в рай проводить». - «Эх, родной, да разве нам достанется рай, чай богачи давным-давно все райские пачпорта расхватали». Вот думаю: «Здорово, а я и здесь без пачпорта околачиваюсь».

— Узнает урядник, он тебе покажет райские пачпорта... — не вытерпев, сказал Пронин.

— Ты что ли донесешь?

— Нет. Зачем? Я к примеру сказал.

- Ну, тогда слушай. «Как же хоронить-то будешь?» - спросила старуха. «Не знай, — говорю — бабуся, вот и сам думаю, может быть, миром помогут». — «Вряд ли, батюшка», — безнадежно покачала головой она. - «А хороший-то какой земляк, да и такой добрый, что и слов сказать не найдешь...» — «Есть ли у тебя деньги-то?» - «Какие, бабушка, деньги, вот грошика ломаного нет». — «Чем же тебе помочь?» — «Да хоша бы холста дала на саван, да опять и рубаха вся худая, если схоронить в чем есть, бог-то, наверное, обидится, он не любит рваных-то принимать». — «Ой, батюшка, как же быть? - забеспокоилась старушка. - Все, батюшка, будем там, все!» — «Правильно, бабуся, все туда уйдем»  - «Ты подожди-ка тут», — старуха, скрючившись, полезла в лачугу. «Как звать земляка-то?» — вылезая из лачуги, спросила она. «Митрофаном, бабуся! Шапкин фамилия». - «Упокой душу раба Митрофана, — крестилась старуха, подавая сверток холста. — Да вот, батюшка, зайди-ка тут, — показала хворостинкой на большой кирпичный дом. — Лавочник живет, он, може, деньгами даст? Наш батюшка, окромя денег, ничего не берет». — «Значит, говорю, денежку любит?» — «Ну и любит, ой, как любит»,— качала седой головой старуха, «Ну, спасибо, бабуси, твоя молитва дойдет до самого бога, и моему земляку будет полегче на том свете».

Поблагодарил я старуху, иду дальше, думаю: «Ничего дело пошло...» К богачу в кирпичный дом я не зашел, знаю, что ни богач, то и скряга, выжиrа...

Пронин покосился на Трофима, поерзал на скамейке, но смолчал. А Трофим продолжал:

— С радости ли, что мое дело пошло хорошо, и на заметил, как затесался на поповский двор. Только успел захлопнуть за собой воротцы, как, оскалив длинные клыки и рыча, вцепилась в меня поповская собака. Я ее утюжу, а она меня рвет, только клочья летят. Из-за двери выскочил поп, с сеновала спрыгнул работник, растащили нас. Я кричу: «Что вы, отец духовный. Такую свободу собаке дали? Она человека жрет, а вам и горя мало... Нет на вас божьего-то благословленья... У меня вот одна эта хламида, а погляди, как ее твоя стерва исполысонила? Да и половину пупка оттяпала. А я по глазам вижу, что она бешеная... Сейчас пойду к дохтуру да к уряднику, они найдут управу на ваших собак...» Тут поп оторопел, видит — моя берет. «За укус пупа я, говорит, уплачу тебе красненькую. Хватит? А что твои облачения порвала эта тварь, так ведь она глупая. Я тебе подарю старый подрясник. Он еще довольно крепкий. Ну, идет что ль?»

Думаю: «Черт с ним, с пупком, а десять рублей все-таки деньги подходящие, к тому же и подрясник». Согласился. Когда поп расплатился со мной, напялил я подрясник на свою рванину, тут он и взял меня в оборот: «Зачем ты во двор залез?» Я говорю: «Насчет покойника хотел поговорить». — «Какого -покойника?» — строго спросил он. «Да вот, говорю, с другом мы шли с заработков, а он дошел до вашего прихода да и умер». — «Как это вдруг умер? — еще строже закричал поп. — Значит, в одночасье, не исповедан, не причащен? Это дело нешуточное с грехами-то хоронить... Да и грехов-то, наверное, целую копну набрал...» — «Все мы, говорю, грешны, батюшка». — «То-то грешны, а в церковь вас палкой не загонишь, рожи не перекрестите в христов день. Четвертной билет за такого покойника, и ни гроша меньше, а если с панихидой да с выносом, так и полсотня». — «Куда уж нам, батюшка, с панихидой, нельзя ли как попроще...» — «Нет, нет! И не думай! Да ты что, смеяться пришел надо мной со своим покойником?» — А тут, на наш шум, народ начал у двора собираться, на забор лезут, заглядывают. Поп видит — дело неладное, начал выпроваживать меня: «Иди, иди с миром».