Дмитрий Петров - Юг в огне Страница 13

— Браво!.. Браво!.. — зааплодировали офицеры. — Верно сказано.

— Значит, организуем офицерский союз? — вопрошающим взглядом обвел Константин присутствующих.

— Организуем!.. Организуем! — поддержали голоса.

— Организуем, — отнимая губы от руки Веры, прокричал черноусый сотник, плохо соображая, о чем шла речь за столом.

— А вы как на это смотрите? — иронически глядя на штабс-капитана Чернышева, спросил Чернецов.

Чернышев глубокомысленно задумался.

— Создать офицерский союз? — блеснул он стеклышками пенсне, взглядывая на Чернецова.

— Да.

— Что же. Если это нужно для пользы дела… не возражаю.

Виктор незаметно вышел на улицу. Было часов пять дня.

Он шел бесцельно, не зная куда себя деть. В казарму идти было еще рано. День стоял солнечный, тихий, безветренный. Радуясь весенней теплыни, на бульварах весело играли дети. В этот предвечерний час на улицах было еще больше, чем днем, празднично разодетого шумливого народа.

Отовсюду так и плескалось людское веселье, шутки, дружеские восклицания, жизнерадостный смех молодежи. Лица у всех приветливые, смеющиеся. Все куда-то неторопливо идут парочками или группами. И только он, Виктор, одинок. На душе у него стало пасмурно, сиротливо.

«Пойду в казарму, — решил он опечаленно. — Лягу спать. Какого черта я буду бродить по городу, как бездомный?»

И он, ни на кого не смотря, направился к трамваю.

— Виктор! — окликнул его нежный девичий голос.

Он оглянулся.

— Марина! — просияв от счастья, сказал он.

— Куда вы так торопитесь? — спросила она, улыбаясь.

— Хотел было ехать к себе в роту.

— А у нас были?

— Конечно, — помрачнел Виктор. — Более двух часов высидел. Может быть, еще бы посидел, да неприятно мне стало, ушел.

— Наверно, опять офицеры? — догадалась Марина.

— Да.

— Пьют и о политике говорят? — засмеялась она.

— Если бы только о политике говорили, это было бы еще хорошо.

— Ну а что же они могут еще делать? — изумленно подняла она брови.

— Знаете, Марина, противно даже говорить, — ожесточенно махнул он рукой. — Ей-богу, противно!.. Посмотрите вокруг, у всех радостные, счастливые лица… Весь русский народ радуется революции. С надеждой ждет новой жизни… А они заговор устраивают против революции, против народа… И как не стыдно Константину связываться с этими пройдохами?..

Марина нахмурилась.

— Это, действительно, противно, — тихо сказала она. — Так, значит, они там пьют и разные гадости говорят? И Вера с ними?.. Тошно на все это смотреть… А я спешила домой обедать. У подруги задержалась… Знаете что, — внезапно схватила она за руку Виктора. — Я не пойду домой… Давайте погуляем…

Виктор оживился, шел сияющий. Он искоса поглядывал на Марину, одетую в летнее малиновое пальто и розовую шляпку. Виктор никогда не видел ее такой красивой. Проходившие мимо офицеры, студенты и даже мальчишки-гимназисты с восхищением поглядывали на молоденькую девушку, Виктор подмечал эти взгляды и гордился тем, что Марина всем нравится.

Навстречу шло много девушек, миловидных женщин. Виктор всматривался в них, переводил взгляд на Марину, сравнивал их с ней и приходил к убеждению, что она лучше всех…

В городском саду, как и всюду, было много народу, и им не сразу удалось разыскать в отдаленной аллее свободную скамейку.

Они долго сидели молча. Пахло распускающимися цветами, сочной травой. Луч закатного солнца играл с верхушкой акации, зажигая ее багрянцем. Табунок кудрявых, как барашки, легких золотисто-розовых облачков мирно плыл в чистом голубом небе.

Вечер уже бросал свои мягкие тени. Где-то играл духовой оркестр. Доносились заглушенные голоса. А здесь, на этой затерянной, заросшей густыми кустарниками аллейке было тихо и покойно. Лишь воробьи и еще какие-то маленькие птички с жизнерадостным щебетанием перелетали с куста на куст.

— Как хорошо! — воскликнула Марина. — Я даже и не подозревала, что здесь есть такие прелестные места.

— Да, — согласился Виктор. — Здесь хорошо. Я люблю тут сидеть и мечтать.

— Вы любите мечтать? — спросила Марина, живо взглянув на него.

— Я мечтатель, — усмехнулся Виктор. — И это вполне понятно почему. Я ведь рос в станице, в степи… А степь, думается мне, располагает к мечтанию.

— Вы не поэт?

— Нет, — покачал он головой. — Стихи не особенно люблю. Прозу люблю… На писателей, пишущих прозу, смотрю, как на богов…

— Да, — раздумчиво протянула Марина. — Писатель — это какой-то необычный человек… Иногда читаешь какую-нибудь интересную книгу, и она так тебя увлечет, что ты забываешь обо всем… Ты и плачешь и смеешься, страдаешь вместе с героями… — Она помолчала. — Как мне хотелось бы одним глазком взглянуть на живого писателя!

— А я видел, — проговорил Виктор. — Когда я лежал раненый в Петрограде, к нам в госпиталь приходил писатель Алексей Толстой… Слышали про такого?

— Слышала. А зачем он приходил в госпиталь?

— Там у него знакомый вольноопределяющийся лежал… Он ему конфеты, печенье и книги приносил… Я тоже читал его книги.

— Счастливый вы человек! — вздохнула Марина. — А я стихи пробовала писать.

— Стихи? — оживился он. — Вот так?.. Прочтете мне?

— Так вы же не любите стихов.

— Нет, ваши я люблю, — вырвалось у него, и он смущенно усмехнулся.

Марина внимательно посмотрела на него и ничего не сказала.

Помолчав, она проговорила:

— Как время быстро летит… Как будто совсем недавно я поступала в гимназию, а вот уже совершенно незаметно я ее кончаю… А это значит, что я уже стану взрослой.

— К родителям поедете после гимназии? — спросил Виктор. — Или будете куда-нибудь устраиваться работать?

— Знаете, Виктор, я очень люблю медицину. Мне хотелось бы стать фельдшерицей, акушеркой или… быть может, даже и врачом…

— Ну, и за чем же дело стало?

— Дело, конечно, за мной, — ответила Марина. — Свою мечту я обязательно осуществлю… Вот сейчас я узнала — в Ростове есть медицинский факультет. Скоро будет производиться в него набор курсисток… Вот я и хочу попробовать туда устроиться.

— Хорошее дело, — одобрил Виктор. — Я тоже очень хочу учиться. Как только демобилизуюсь, буду куда-нибудь определяться на учебу, хотя меня больше тянет к литературе.

На западе ярко пылала заря, охватив пожарищем треть неба. На ветвях, загораясь мелкими алмазами, выступали капли вечерней росы. Из-под корней акаций поползли длинные вечерние тени.

— Уже поздно, — проговорила Марина. — Надо идти…

— Подождите, Марина, — с трепетом сказал Виктор. — Я… хочу вам что-то сказать…

Марина искоса внимательно посмотрела на него.

— Хорошо, — сказала она. — Я посижу еще немного.

Но Виктор молчал, не решаясь с ней заговорить.

— Вы хотите мне что-то сказать? — опустив глаза, спросила она.

— Да… — тихо произнес он. — Но… как об этом сказать вам, я не знаю… Я не знаю, как вы отнесетесь к этому. Ну, понимаете ли, Марина, вы мне нравитесь, — выпалил он вдруг и похолодел от своей смелости. «Боже мой! — чувствуя, как у него часто забилось сердце, подумал он огорченно. Что я наделал?» Ему хотелось сорваться со скамьи и бежать от Марины, чтобы не испытывать стыда от совершенного поступка.

Девушка тоненько засмеялась в смущении и взглянула на него своими большими лучистыми глазами.

— Витенька, — прошептала она, закрывая лицо руками, — ведь вы мне тоже очень, очень нравитесь… Неужели вам это не понятно?..

VIII

В начале августа Атаманский полк неожиданно был снят с австрийского фронта и переброшен под Гомель. Казаков расквартировали по крестьянским хатам в небольшой деревушке Дуньково. Среди казаков эта переброска вызывала недоумение и оживленные разговоры. И когда они обращались к офицерам с просьбой объяснить, зачем их перебросили в эту деревню, те отвечали, что полк-де переброшен сюда на отдых.

Но этому никто не верил по многим признакам, которые не могли ускользнуть от внимательного глаза, было видно, что полк готовился к выступлению. Но куда и зачем — никто не знал.

Однажды Прохор Ермаков, живший на окраине деревни в хате одного крестьянина, вывел из хлева своего коня и стал его чистить щеткой и скребницей.

Было прозрачное прохладное утро. Только что Прошел небольшой дождь. С неумолчной болтовней в обмытом воздухе метались воробьиные стаи. Дождевые капли искрами вспыхивали на ветвях деревьев. Конь не стоял на месте: то бил копытом землю, то пытался взвиться на дыбы.

Прохор успокаивал его:

— Не дури, Васька, не дури! На-ка вот тебе, — сунул он в рот лошади кусок сахара.

Лошадь с удовольствием захрустела зубами.

— Сладкоежка ты у меня, — любовно похлопал Прохор по ее атласной, горячей шее.