Альфредо Конде - Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса Страница 17

Как смеют устраивать ему такие ловушки, даже не спросив, не предпочтет ли он другую девушку, ведь решать и приказывать должен он сам, говорит себе Антонио, впрочем, его гнев смягчается при виде нежного тела, такого прекрасного, что кажется, будто оно фарфоровое.

Открытие столь гармоничных форм парализует Антонио Ибаньеса, и без какого-либо перехода вслед за гневом приходит удивление. А за ним и желание. Девушка так испугана и беззащитна, что он сомневается, поймет ли она его, если он с ней заговорит; ему даже кажется, что она сейчас зайдется в рыданиях, заплачет, словно дитя: у нее широко раскрытые глаза, будто у косули, такой беззащитной она себя чувствует. Тогда Антонио роняет простыню, которую все еще держал в руке, и садится на краешек постели, чувствуя, как исчезает зверское напряжение, что еще совсем недавно сжимало все мышцы лица и затылка, те самые, которые становятся тугими, как натянутая веревка, когда его мучит головная боль; но он не осмеливается заговорить с беззащитной косулей.

Свет керосиновой лампы делает золотистым все, чего касается, все, кроме глаз женщины. Сколько ей может быть лет? Антонио знает, что ему сорок восемь и что он уже вступает в возраст, который заставляет его несколько раз вставать ночью, испытывая позывы к мочеиспусканию, и что иногда всю ночь напролет он борется с этим, сопротивляясь, как может, естественной потребности, не смыкая глаз до рассвета. Он знает также, что его член уже не так упруг, как раньше, и что столько лет спокойной супружеской жизни вряд ли могут способствовать тому, чтобы всякое новое вторжение в неведомую сладостную страну не означало бы поражения, которое неизвестно еще, сможет ли он вынести со всей необходимой стойкостью: ведь слишком многое пришлось ему пережить в эти дни. Но это обнаженное тело так восхитительно, оно будто из мрамора, прохладное и одновременно теплое. Соединение инея, покрывшего стебель травинки, с теплом, которым окутывает ее восходящее солнце рассветного утра.

Он разглядывает обнаженное тело с удивлением, парализующим его гнев, и, не произнося ни слова, осмеливается протянуть руку, но так и не дотрагивается до лица. Ему хотелось бы провести кончиками пальцев по губам девушки. Он знает, что может сделать это, но не осмеливается разрушить сей миг удивления и лишь кладет ладонь на совершенной формы плечо. Она позволяет ему это сделать. Постепенно испуг в глазах девушки рассеивается, и на ее губах появляется робкая улыбка. Пальцы Антонио скользят по плечу и спускаются к тыльной стороне предплечья, оно оказывается мягким, но не дряблым от жира, который часто образуется у женщин на этом месте и все портит. Затем его рука скользит к ее бедрам и поглаживает живот в районе пупка. Тогда она берет его пальцы и подносит их к губам. Губы у нее пухлые и алые, сочные, как мякоть плода, и когда они целуют кончики пальцев, только что ласкавших ее тело, то оказываются нежными и покорными. Антонио замирает и вновь окидывает взглядом ее тело. Затем, толком не понимая почему, свободной рукой берется за край простыни, что совсем недавно сорвал с нее, и спокойно прикрывает тело девушки. Они еще не сказали ни слова.

Девушка поднимается и все еще с некоторым страхом, застывшим во взгляде, осмеливается освободиться от руки господина Саргаделоса, переместив ее на простыню рядом со своим телом, затем ее проворная, как птичка, рука взлетает к шее мужчины, еще совсем недавно пылавшего гневом и яростью. Неторопливо и нежно, с лаской, в которой ощущается спокойствие и уверенность, она принимается расстегивать пуговицы на его рубашке. Антонио не сопротивляется.

Постепенно резвые пальчики девушки раздевают его, порхая между пуговицами и петлями, словно поклевывая их, и он начинает испытывать возрастающий страх, что она увидит его тело, которое, как он знает, уже подвержено деформации, что всегда приносит с собой время. Он чувствует стыд и боится выставить его напоказ пред взором этой юной, полной жизни женщины. Но ей, кажется, чужды эти переживания. Наконец хозяин Саргаделоса обнажен. И ему становится холодно. Он думает, что это холод парализует его и лишает эрекции, которая продолжалась все время, пока ее руки медленно, ловко и осторожно, со спокойствием, в котором не было ни страсти, ни грубости, спускались по его немолодому телу; и тогда он делает попытку залезть в постель, дабы согреться. Девушка отодвигается в сторону, уступая ему тепло гнездышка, которое возникло вокруг ее тела в тюфяке из овечьей шерсти. Потом она укрывает Антонио Ибаньеса, взяв простыню, которую совсем недавно схватил с небывалой яростью и грубостью он, этот ныне кроткий мужчина, свернувшийся калачиком рядом с ней.

Она взглядом спрашивает его, погасить ли мерцающий свет керосиновой лампы, и таким образом добивается того, что Антонио наконец заговаривает с ней.

— Мне бы хотелось видеть тебя.

Он старается, чтобы ответ прозвучал как просьба, но знает, что произнес фразу тоном, от которого ему уже никогда в жизни не избавиться. Тогда она съеживается комочком и прижимается к нему, а Антонио продолжает ее ласкать. Ему нравится это ощущение, этот покой, и он нежно поглаживает девушку за ушком, потом осыпает ласками все ее тело, пока не убеждается в том, что его член так и не обрел ожидаемую упругость. Это вызывает в нем беспокойство, и тогда он решает погладить ее чресла в надежде, что это ему поможет; но сначала он ласкает ее соски, которые набухают, увеличиваются в размере и даже меняют цвет. И так постепенно к нему возвращаются ощущения, которые он считал уже утраченными. Наконец он решается, и ее лоно призывно и влажно раскрывается навстречу ему.

В молчаливом одиночестве Феррейрелы Антонио Ибаньес впервые в жизни познает женщину на том же ложе, где появился на свет. Но в самый момент свершения акта он вдруг с ужасом осознает, что не может проникнуть в нее, что ему мешает слабость, которую он считал уже преодоленной. Тогда он вновь сбрасывает простыню и созерцает прекрасное тело лежащей рядом женщины. Свет керосиновой лампы позволяет увидеть его еще более восхитительным, чем он ожидал, однако это не помогает удовлетворить желание. Грубое обладание, обычное для его любовных утех, совершенный наспех акт, который он привык считать направленным лишь на продолжение рода или на немедленное удовлетворение сладострастия, вдруг оборачивается некой заторможенностью, охватывающей все его существо, словно он боится осквернить так покорно вручающее ему себя тело; во всяком случае так ему хочется думать, ибо любое оправдание неудачи кажется ему истинным и правдивым.

На самом деле он сам не знает, что с ним происходит. Он чувствует себя побежденным и вновь испытывает унижение. Быть может, это оттого, что возраст девушки не намного превосходит возраст его собственных дочерей, возможно, напряжение недавних дней так подействовало на него, что всякое возвращение к жизни стоит ему труда. Он по-прежнему созерцает тело девушки и все так же ласкает его, но ничего не происходит, и он начинает терять терпение. Они так и не сказали друг другу ничего, кроме одной-единственной фразы, что уже затерялась в каком-то уголке памяти. Тогда она вновь берется за край льняного полотнища и жестом показывает, что хочет прикрыть оба их тела простыней, которую сегодня уже не раз сбрасывали и снова накидывали, словно это был единственный понятный им обоим условный язык, с помощью которого они могли общаться. Антонио молча соглашается. Свет по-прежнему горит. Ее руки под простыней начинают ласкать тело мужчины. Они делают это неторопливо, спокойно; вот они добираются до члена и нежно ласкают его. Это не грубая ласка, как у большинства женщин, которые, движимые непонятным нетерпением или местью, обычно сжимают его между большим и указательным пальцами и трут, вызывая боль. То, что неуклюже получается у других, в ее руках исполнено истинной мудрости. Она пробегает по нему пальцами, нежно держит его в ладони и время от времени вновь скидывает простыню, чтобы согнуться пополам и лизнуть его своим ласковым язычком, при этом слегка сжав губами, еще недавно казавшимися такими умоляющими. Когда былая упругость возвращается к нему, она берет руку мужчины и подносит ее к своему лону. Оно влажно и призывно, но он и она еще выдерживают какое-то время, не торопясь, пока наконец, влекомый безудержной силой, он не проникает в нее.

На всем протяжении ласк Антонио пребывал в полном отречении от своей сущности, будучи занятым лишь ее существом, полностью отдавшись этому удивительному ощущению проникновений друг в друга, которое возможно, только когда есть взаимопонимание, не требующее слов, что возникнут лишь в случае необходимости, подобно птицам, вспорхнувшим на рассвете. В эти минуты любви Антонио испытал вечные ощущения, повторяющиеся вновь и вновь на протяжении многих лет, пока возраст не отдаляет их от нас, чтобы уже почти никогда не вернуть, разве что произойдет чудо, подобное тому, что дано было узнать Антонио. Девушка заставила его забыть о возрасте, вернула ему силу, которую он считал уже навсегда утраченной, вернула его к жизни. Теперь он знает, что все вернется в свое русло и что сила его будет безгранична.