Тим Северин - Меч Роланда Страница 32

Город за стеной представлял собой смесь привычного и экзотического. Некоторые светлокожие горожане легко смешались бы с толпой во Франкии. Они носили туники и рейтузы под теплой верхней одеждой, так как зима в Сарагосе была холодной, хотя и не такой лютой, как в более северном климате. Другие выглядели более экзотично. На них были объемистые яркие тюрбаны с разноцветными полосами. Некоторые предпочитали облегающие плетеные шапочки или изысканные высокие шляпы из черного фетра. Когда я спросил Хусейна об этих различиях, вали объяснил, что носители шляп более традиционны в своих вкусах и хотят подчеркнуть, что пришли из сарацинских земель на востоке.

– Я правлю городом разных народов и верований, – сказал он с сожалением и указал в боковую улицу. Она терялась в переплетении узких проходов и переулков. – Там находится еврейский квартал. Рядом район, где живут васконы. Нелегко управлять таким пестрым населением.

Он указал на человека, с дотошным видом щупающего рулон ткани на торговой тележке. Торговец как будто нервничал, то и дело норовя подобострастно помочь отмотать материю.

– Посмотрите на человека вон там, чей слуга держит мерные весы. Один из моих рыночных инспекторов, проверяющий качество продаваемых товаров. Если заметит жульничество, то оштрафует торговца или конфискует весь его товар, невзирая на расу и вероисповедание.

Мой глаз поймал черного человека, я впервые видел такого. Он стоял на краю улицы, выставляя корзину чего-то вроде серовато-зеленых сосновых шишек с кулак величиной.

– Что он продает? – спросил я.

– Мы называем этот овощ «алкачофа».[6] Вы попробуете его сегодня вечером, – сказал вали. Он поднял хлыст, отвечая на приветствие внушительного седобородого мужчины в длинной темно-коричневой, отороченной мехом шерстяной мантии. – Говорят, он хорошо помогает при отравлениях.

Я бросил на него внимательный взгляд, но он как будто уже забыл о своих словах.

Мы продолжали двигаться по главной улице, тут стояли двух– и трехэтажные дома. Большинство содержались в хорошем состоянии, хотя на нескольких отвалилась штукатурка, а некоторые были обиты досками. Проехав половину улицы, мы посторонились, чтобы пропустить осла с огромным грузом дров, так что его самого было еле видно. Хозяин осла орал на погонщика мула, тот своей повозкой перегородил дорогу. Я заметил, что отдельные слова в потоке его оскорблений звучат знакомо, и Хусейн сказал, что языков в Сарагосе еще больше, чем религий.

Наконец, мы добрались до центральной площади. Над ней господствовал сверкающий новизной купол со шпилем, и вали с гордостью сообщил, что это место молитв, которое оплатил его отец. Сразу за площадью виднелась длинная побеленная стена. Вдвое выше человеческого роста, она была совершенно ровной, если не считать арки в форме конской подковы. Ее закрывали двери из темного промасленного дерева с замысловатой резьбой и разукрашенные узорами из больших медных гвоздей. Перед ними стояли два вооруженных стражника.

– Добро пожаловать в мой дом, – сказал вали, когда мы остановились перед этими дверьми.

Тут же они окрылись, и показался пожилой человек с реденькой прозрачной бородкой, стоявший во главе группы, по меньшей мере, из дюжины слуг.

Все они были в одинаковых белых широких и длинных одеждах и тюрбанах, а их пояса были такого же темно-малинового цвета, как и флажки на копьях нашего эскорта.

Мы слезли с коней, и конюхи подбежали принять наших коней и увести их. Хусейн поговорил со стариком, своим управляющим, и обернулся ко мне.

– Вы и ваш слуга Озрик – мои гости. Вам готовят покои.

Мы прошли внутрь и оказались в маленьком уютном дворике, мощенном мелким розовым гравием. Двойная линия заботливо ухоженного декоративного кустарника вела к тонким белым колоннам портика у входа в главное здание. Хусейн провел меня по нескольким белым мраморным ступеням в вестибюль. Дом был построен как открытая площадь, и через арку перед собой я увидел другой дворик, больше первого. Там был длинный прямоугольный бассейн в окружении цветочных клумб, а в нем с приятным журчанием струился фонтан. Я впервые увидел фонтан, как и чернокожих людей.

– Простите меня, что я оставлю вас на попечении моего управляющего, – сказал вали. – После столь долгого отсутствия мне нужно многое обсудить с советниками. Если будет угодно Богу, после вечерней молитвы поужинаем с вами.

Мы подошли к двум сурового вида людям в высоких сарацинских шапках, до того они маячили в отдалении. Пожилой управляющий проводил меня и Озрика по галерее с колоннами, окружавшей центральный двор. В дальнем конце он свернул налево и, открыв дверь, ввел нас в череду комнат. Наши вьючные мешки и переметные сумки уже были перенесены туда. С чопорным поклоном управляющий удалился, затворив за собой дверь. Я услышал щелчок.

Осмотревшись, я был поражен роскошью. Высокие застекленные окна пропускали дневной свет, и в комнате было светло и радостно. Стены были выложены плитками с узорами из синих и белых цветов. На оштукатуренном потолке виднелся искусный рельефный геометрический узор, слегка подкрашенный оттенками красного и зеленого. На полу и низких диванах раскинулись пышные ковры. На цепи с потолка свисала медная лампа в дырочках. На низком столике стоял поднос с фруктами, кувшин и фарфоровые чашки. Личные апартаменты Карла в Ахене в сравнении с этими казались просто хлевом.

Озрик остановился, словно не желая входить в комнату.

– Когда-то я жил в подобном доме, – тихо проговорил он полным задумчивой грусти голосом, – хотя не таком большом и богатом. Мой отец был известный врач.

Меня удивили его слова. Впервые раб упомянул о своей семье.

– Я учился, чтобы пойти по его стопам. Но он умер от лихорадки, подхваченной от одного из пациентов, и, в печали и гневе на капризы судьбы, я решил больше не касаться медицины, а отправился за море купцом и, как тебе известно, потерпел крушение в первом же плавании.

На его лице была такая боль, что, повинуясь порыву, я спросил:

– Хочешь вернуться к прежней жизни, когда все закончится?

Он на мгновение задумался, а потом печально покачал головой.

– Это невозможно. Тут не мой народ, и мне нет места среди этих людей. Ты должен понимать, что сарацины так же отличаются друг от друга, как греки от франков или саксы от римлян.

Я подошел к двери и попытался открыть. Как я и ожидал, она оказалась заперта.

Озрик понизил голос почти до шепота.

– Здешние политики опасны. Сегодня Хусейн союзник правителя Барселоны, а завтра может переметнуться к злейшему врагу Барселоны.

– Озрик, скоро мне потребуется твоя помощь больше, чем когда-либо, – сказал я тихо, на случай, если кто-то подслушивал за дверью. – Нужно выяснить, действительно ли вали ищет помощи короля против своих врагов.

– Я держу уши открытыми, – прошептал Озрик.

К нему как будто вернулась его обычная осторожная уравновешенность, и он начал распаковывать вещи.

Я осмотрел наше новое жилище. За комнатой была спальня, а дальше маленькая, отделанная мрамором умывальня с разложенными полотенцами. В стенной нише стояли горшочки с разными кремами, а на деревянном возвышении был установлен большой металлический таз. Я опустил в него палец. Вода в тазу оказалась горячей.

– Если это тюрьма, то тюрьма комфортабельная, – сказал я, возвращаясь в комнату, где Озрик открыл инкрустированный сундук и обнаружил залежи чистой одежды в сарацинском стиле. Я вытащил один костюм посмотреть. Это была длинная рубаха из тонкой шерсти с вышитой каймой. У нее был приятный слегка затхлый аромат.

– Чем пахнет? – спросил я.

– Кафур, благовоние, чтобы одежда была ароматной и чтобы отгонять насекомых. Его также используют как приправу в кулинарии. – Невольник позволил себе мрачную улыбку. – Слишком много кафура в пище приводит к смерти, и противоядие неизвестно.

– Не думаю, что вали планирует со мной покончить, – сказал я. – Мы продолжим перевод Онейрокритикона, пока меня не позовут на ужин. У меня такое чувство, что хозяин захочет поговорить со мной о книге снов.

Умывшись и переодевшись в просторную рубаху, я сел, скрестив ноги, на подушку, чтобы воспользоваться низеньким столом, который вали предоставил своим гостям. Вместо пера на нем лежал металлический стилус, и хотя стояла знакомая чернильница, пергамента рядом не было. Я заметил листы из светлой жесткой ткани.

– Что это? – спросил я, поднося один к свету, чтобы лучше рассмотреть, и увидел что-то вроде спутанных волокон.

– Старые ковры пропитывают негашеной известью, потом промывают, измельчают и высушивают. Получается лист. На нем можно писать, – объяснил Озрик.

– Он не кажется очень долговечным, – с сомнением проговорил я и для пробы написал предложение.