Борис Тумасов - Кровью омытые. Борис и Глеб Страница 43

Привиделось как-то Борису, что явилась к нему старая княгиня, берет за руку и говорит:

— Ты забыл меня, Борис, а ведь я Ольгица, дочь ростовского тиуна.

Пробудился князь, к чему приснилось такое?..

Всю дорогу в Киев не покидал сон, все думал, видно, вспоминает его Ольгица.

Навестил Борис и рыбацкий стан, выбравшись из города, намерился побывать у стариков. Попустил повод, дорогой видел, как на лоскутах рожь созревает, а за ней лес светится. По правую руку Днепр замер, а впереди у поворота изба и на столбах сети. А у берега старики рыбу в корзину выбирают. Заметили князя, обрадовались:

— Думали, забыл нас!

— К ухе поспел, эвон, варится!..

Уселись вокруг казана. От ухи густой пар валит. Ел Борис и стариков слушал:

— Я, княже, с твоим отцом из Новгорода в Киев явился, когда он на Ярополка войной пошел. Давно это было, и я тогда молодым был. Когда же новгородцы домой ворочались, здесь остался.

— Чего так?

— Стрела угодила, и покуда выхаживали, к Киеву привязался, на тоню попал. Любил ловы рыбные.

— Здесь и свела судьба с Ермолаем? — спросил Борис.

— Ермолай не любит сказывать, как в холопы угодил.

Глуховатый Ермолай, кажется, не слышал, о чем товарищ говорит, он в то время доставал князю рыбу, а когда Борис уже на коня сел и со стариками прощался, Ермолай вдруг сказал:

— В холопах я, князь, оттого, что лошадь княжескую на пашне загубил. Вот и закабалили меня. Спасибо, на тоню отправили.

Отъехав от стана, Борис оглянулся, старики возились у лодки. Вот они подняли сеть, потащили на просушку. Тронув коня, Борис пустил его в рысь.

Запоздалые дожди успели выправить зеленя, они подеялись, заколосились в срок. Наливалось зерно, желтело, радовала и греча, а на огородах удался лук и капуста, репа и просо. Год, грозивший неурожаем, обещал быть щедрым. Смерды говорили:

— Дай Бог ведро, управиться в срок…

Княжий тиун Авдей уже подсчитывал, сколько возьмет в полюдье зерном и мясом, мехами и скорой, медом и гривнами.

Этим летом на торгу Авдей продал византийским гостям большую часть прошлогодней скоры и меха, а то, что еще осталось в княжеской скотнице, на солнце просушили, не доведи до греха, поточит метелица-гусеница.

Купцы иноземные неделю грузили связки с товарами на корабли. У причалов шумно: крики, споры. Тут же на земле корабелы паруса меняли. Те, у кого от времени ветер побил холстину, получали из княжьих запасов новые, закупали на торгу продукты в дальнейший путь.

В порту Борису повстречался кормчий Иван Любечанин. Плыл он нынче в страну свевов. Увидев князя, обрадовался:

— Поплывем, княжич, чать, не запамятовал, как нас море Русское едва не прибаюкало? Теперь поглядишь море Варяжское. А как там иерей Анастас?

Борис едва успевал на вопросы отвечать, как у Любечанина новые:

— Сказывают, ты, Борис, великим князем станешь?

— Аль я великого княжества жажду, Любечанин? Здесь Святополка место.

— Вы братья, вам и разбираться, а мое дело кормило в руках держать да на воду смотреть. Коли же вздумаешь в Царьград плыть на будущее лето, с радостью возьму, и Корсунянину на ладье место сыщется…

Ивану Купале на Руси всегда отдавали должное. До крещения в русалочью ночь люд шел в леса, к рекам, ждал Ивана Купалу: прыгали через костры, очищались от скверны, собирали травы целебные, водили хороводы…

В Муроме и Ростове Ивана Купалу и после крещения продолжали отмечать так же широко, как и в языческие времена. На празднование приходили к народу волхвы, вещали, звали к прежней вере.

В ночь на Ивана Купалу вышел Глеб за городские ворота, лес огоньками светился. Горели плошки и лучины, слышались голоса и смех, пели:

Иван да МарьяНа горе купались.Где Иван купался —Берег колыхался,Где Марья купалась —Трава расстилалась.

Глеба окликнули. За спиной стояла Василиса, молодая, крепкотелая холопка, годами постарше князя.

— Нет ли, княже, желания клад поискать?

Голос у Василисы веселый, зазывной.

— Ты в клад веришь? — спросил Глеб.

— Мне одной ведомо, где он. Коли хочешь, покажу. Там жар-цвет, княже, поищем вдвоем. Пусть они через костер прыгают, «купаленку» находят, а мы с тобой за кладом отправимся.

И повела Глеба в лес, но не туда, откуда доносились голоса, а в иную сторону.

Вот она остановилась, прислушалась.

— Приглядись, княже, папоротник темнеет. — Потянула Глеба в самую чащу, прижалась к нему горячим, упругим телом, прошептала: — Обними меня, князь Глеб.

Силен искуситель!

Наутро Глеб проснулся и долго не выходил из опочивальной. Было сладко и вместе с тем стыдно за приключившееся с ним вчерашней ночью, не знал, как посмотрит В глаза Василисе, что скажет ей. Она была у него первой, и Глеб чувствовал к ней благодарность.

Он встал, оделся. Отрок, одногодка князю, внес тазик с водой. Глеб умылся, причесался костяным гребнем, направился в трапезную. У двери повстречалась Василиса. Она поклонилась князю.

— Как спалось, княже? — Глаза у нее насмешливые. — Отыскал ли клад?

— Ты прости меня, Василиса.

— О чем речь твоя, княже?

— За случившееся.

Василиса подняла брови, сказала удивленно:

— А ничего и не было, князь Глеб, не упомню.

И удалилась, озадачив Глеба.

В избе тихо и сумрачно, хотя во дворе еще светило солнце. По избе бродил поросенок, чесал бок об угол печи. Уперев локти в стол, Борис слушал горькую исповедь угрюмого смерда.

На избу Борис вышел случайно, когда неделю жил в Предславине.

С весны и до зимы смерд пахал землю, сеял и убирал хлеб, а с первым снегом, когда работы у смерда поубавлялось, он отправлялся на охоту: ставил капканы на зверя, стрелял белок, а если находил берлогу, ходил с рогатиной на медведя.

А однажды повстречался с медведем-шатуном. Лютый был медведь, злился, что не взяла его зимняя спичка. Тот шатун вдосталь изломал смерда, выручил нож. Изловчился смерд, угодил медведю в сердце.

Поведал смерд, как водил на медведя великого князя, и был тот охотник удачливый, без добычи не уезжал. А еще рассказал смерд, что живет один, жену угнали печенеги, маленького сына убили, а дочь умерла в моровой год.

Они просидели дотемна, и когда смерд намерился зажечь лучину, Борис простился с ним.

Тянулись дни за днями.

Борис почти смирился с такой жизнью. Однако временами накатывалась прежняя неудовлетворенность, и тогда искал какое-нибудь дело: колол дрова, носил бадейками воду и поил лошадей, а то за хозяйственными постройками поднимал голубей. Вечерами при свечах читал.

Владимир понимал сына, но ему было известно и другое, случись его смерть, кто первым в Киев ринется? Святополк, Ярослав, но не Борис. Не станет Борис идти против братьев. О Мстиславе Владимир даже не помыслил. Тмутараканский князь прочно сидит на южном рубеже…

Так рассуждал великий князь: если Борис в час его смерти окажется в Киеве, то бояре и митрополит остановят свой выбор на нем. Тем паче им известно его, великого князя, желание.

Но Борис не был тщеславен, он хотел довольствоваться малым. Пойми его братья, и, может, не случилось бы того, что произойдет вслед за смертью великого князя Владимира Святославовича…

Из Переяславля воевода Александр Попович прислал гонцов с известием утешительным: печенеги, от которых ждали набега, ушли в низовья Днепра и там разбили свои вежи, а улус Булана, брата хана Боняка, по слухам, остановился у горла Дона.

Слухи слухами, а Владимир нарядил в Переяславль Бориса: и с Поповичем повидается, и еще раз на засечной линии побывает, убедится, как острожки укрепили…

Взял Борис с собой Георгия, десяток гридней и отправился исполнять повеление великого князя.

Выехали налегке, что необходимое, везли вьючными лошадьми.

Переяславль после Киева и Чернигова третий город в Киевской Руси. Под его стены люд со всего южного порубежья стекается, селятся слободами, посадами.

Во времена Олега и Владимира стоял Переяславль при впадении Трубежа в Днепр, но впоследствии разросся и вдвинулся чуть выше по Трубежу. Но это уже в веке двенадцатом.

О первом Переяславле известно, что окружали его бревенчатые стены детинца и срубы, наполненные землей, а с наружной стороны обложенные кирпичом-сырцом. Сверху стен возвышались деревянные «заборалы», заборы.

В детинце возвышался над всем храм, Михайловская церковь, а рядом с ней дом посадника-воеводы.

Слободы и посады окружали земляные валы, и назывались они «окольным городом», или острогом.

С северной стороны Переяславль ограждал глубокий ров, через который переяславцы проложили мост к Северным воротам города. А у ворот Кузнечных несколько кузниц, и отсюда звон молотов и чад разносился по всей округе…