Борис Тумасов - Кровью омытые. Борис и Глеб Страница 44

С северной стороны Переяславль ограждал глубокий ров, через который переяславцы проложили мост к Северным воротам города. А у ворот Кузнечных несколько кузниц, и отсюда звон молотов и чад разносился по всей округе…

Таким и предстал Борису Переяславль в летнюю пору. Стоверстую дорогу от Киева до Переяславля покрыли в два дня. Борис гридней не торопил, жалел лошадей, да и спешить было не к чему.

О приезде княжича воеводу упредили дозорные, и он выехал ему навстречу по-домашцему: в рубахе, без шапки, редкие волосы взъерошены. Издали завидев князя, соскочил с коня, но Борис опередил его, он уже шел к Поповичу. Обнялись.

— Возмужал, княже, за год, что тебя не видел. А давно на на коня сажал…

Борис посмотрел на воеводу, промолчал. Улыбнулся Александр:

— Видать, старость мою узрел? Есть такое. Но меч еще твердо держу. Степнякам то известно… Однако чего стоим, нас Переяславль ждет…

Ужинали в трапезной вдвоем. Весь вечер вспоминали, от того речь их перескакивала с одного на другое. А то, вдруг замолчат, кажется, обо всем переговорили — и снова разговор заводят.

Не мог Борис не посетовать, что вот держит его великий князь при себе. Сказал, потому как уважал воеводу, немало возился тот с Борисом в детские годы княжича.

Выслушал его Попович да и скажи:

— Ты, Борис, на отца обиды не держи, у тебя своя жизнь, а великий князь за всю Русь в ответе. Владимира Святославовича забота одолевает, кому великое княжение наследовать. Он на тебя надежду возлагает, от него слышал. Но коли бы спросил меня Владимир Святославович, кому по плечу стол великокняжеский, ответил: Ярославу либо Мстиславу. Ты прости меня, Борис, но против чести не поступлю. Станешь ты великим князем, тебе буду служить, ибо за великим князем вся Русь стоит.

Глава 9

Мощенные дубовыми плахами улицы зимнего Новгорода завалены снежными сугробами. Сухой снег шапками лежал на крепостных стенах, маковках церквей и шатровых звонницах, укутал зеленые разлапистые ели, рваными клочьями повис на голых ветках.

Вышел князь Ярослав из хором, любуется. В ближнем переулке мальчишки озоруют. Стукнут по стволу дерева и мигом ныряют под снежный дождь. А оттуда выскакивают все в белой пороше.

У ворот воеводы Добрыни мужик деревянной лопатой дорожку прочищает. Отбрасывает легко, играючи. Где-то далеко за заборами бабы бранятся.

По душе Ярославу этот большой шумный город. Раньше здесь княжил брат Вышеслав, а он, Ярослав, сидел в тихом Ростове. Когда Вышеслав умер, отец отдал новгородский стол Ярославу.

В расстегнутой нараспашку бобровой шубе и сдвинутой на затылок опушенной мехом парчовой шапочке он, слегка припадая на одну ногу, направился к Волхову. Через реку мост хоть из дерева, но велик, о семнадцати устоях. Дойдя до середины, князь остановился. Река блестела льдом, застыла надолго.

С моста та и другая сторона города что на ладони. Налево — Неревский и Людин концы, направо — Словенский и Плотницкий. Тут же высится детинец из камня. Встань на седло, протяни руку, верха не достанешь. В кремле — хранилище городской казны — скотница, хоромы епископские, жилье верных ратников, что берегут новгородскую F богатую казну. В том они клянутся вечу. Ночами ратники сторожат спящий город. В темноте на улицах и с крепостной стены, что опоясывает город, то и знай несется бодрое:

— Славен Людин конец!

И не умолкают, перекликаются ратники:

— Славен конец Неревский!.. Плотницкий!.. Словенский!..

Дубовую крепостную стену местами сменил камень. Удобные для обзора и боя стрельницы глядят во все стороны, а угловые башни вместительны.

Совсем недавно напротив детинца через реку начали класть Ярославу из камня хоромы, а пока князь жил в старых, рубленых.

Княжье дворище примыкает к торговой площади. Рядом с ней гостевые дворы: Готский, Свевский, Варяжский и иные. За оградами скрываются теплые жилые избы иноземных купцов, клети для товаров. Те клети сторожат лютые псы.

У юго-восточного прясла детинца встал деревянный храм.

Глаза Ярослава перекочевали с церкви на избы ремесленников, скользнули по боярским и купеческие домам. В Новгороде они все больше двухъярусные. На первом — клети для провизии, на втором — жилье.

По мосту то и дело снует люд, проезжают сани. Ладьи вытащены на берег, занесены снегом. По-над Волховом землянки-бани курятся по-черному. Вон из одной выскочил молодец в чем мать родила, покатался в снегу — и снова париться. Для новгородца такое не в диковинку. Отсюда здоровье и сила в человеке.

Громко переговариваясь, на мост вступили три норманнских гостя. Иноземцев издалека по обличию видно. Кафтаны до пят из дорогого фландрского сукна скрывают зашнурованные башмаки, на головах низкие круглые шапочки, пояса оттягивают короткие мечи.

Поравнявшись с князем, норманны приветственно взмахнули руками, зашагали дальше.

Побежал, ни на кого не глядя, поджарый, что борзой пес, купец из готской земли. Ярослав спустился с моста, пересек пристань, вышел на торговую площадь.

Отстояв заутреню, новгородский тысяцкий Гюрята задержался на прицерковном дворике. День по-весеннему теплый, земля от мороза отошла, дышала паром. На могильных холмиках птичья стая щебечет. Деревья набрякли соком, вот-вот распустятся, в зелень оденутся. Хорошо жить на свете!

В застегнутой шубе и нахлобученной на брови собольей шапке тысяцкий зашагал по мощеной улице. На плахах комья грязи, а ногами натащили, местами гниль бревна подточила.

«Менять надобно», — подумал Гюрята, и в голове его это увязывалось с гривнами.

Не шутки шутить — казной новгородской распоряжаться, а он, тысяцкий, не первый год дело ведет. И в том на вече отчет дает. Потребуются гривны, он, тысяцкий, к вечу обратится.

Свернув к торжищу, Гюрята лицом к лицу столкнулся о боярином Парамоном. Тот встрече рад. Тысяцкий хотел обойти болтливого боярина, да уловил в его речи интересное, насторожился.

— На гостевом дворе киевские купцы драку учинили, — говорил Парамон, — вдвоем на новгородца насели. Пристав драчунов рознял и тех киевских купцов на суд княжий увел. А драка-то, драка из-за чего, слышь, Гюрята, новгородец попрекнул киевлян, что Киев у Новгорода в захребетниках ходит.

— Как сказал, в захребетниках? Гм, — кашлянул тысяцкий. — Так-то! — И не стал дольше слушать Парамона.

Два мастеровых из Плотницкого конца слова Парамона уловили, о том же речь повели:

— А сколь мы Киеву гривен выплатили?

— Пора Киеву и честь знать…

Но тысяцкий больше ничего не расслышал. На торгу суета, гомон, а у Гюряты мысль вертится: от дани Киеву скотница скуднеет, доколь тому продолжаться?

Перебравшись из Ростова в Новгород, Ярослав зажил по новгородским обычаям. Они не киевские. Во дворце киевского великого князя бояре чуть ли не из одного котла с ним едят. Идет ли куда Владимир Святославович, рынды его не стерегут, в жизни своей он сам волен. Скотницу киевскую великий князь самолично ведет да еще тиуну доверяет, никому не отчитывается, и никто ему не указ.

А здесь, в Новгороде, над князем вече стоит, бояре кичливые, подчас похваляются: без нас князь не князь, мы ему и указать можем.

Но Ярослав новгородцам по душе пришелся, и они его во всем поддерживают. Никто на вече против него слова не выкрикнул, воеводу его тоже уважают, Добрыня и есть Добрыня — он новгородцам многим еще со времени княжения в Новгороде Владимира известен.

Весной понесло по Волхову всякие коряги, ветки, а то и деревья с корнями вывороченными. Ярослав велел на мосту выставить людей, чтобы вода через настил не залила. С теплом ждали на пути из «варяг в греки» корабли торговые, а новгородские купцы сами в дорогу готовились. Ушкуйники сколачивались в артели, удачи искать, Новгороду данников новых…

Очистился Волхов, последние льдины сплыли к морю. Привел кормчий Ивашка ладьи из Ладоги. Явился к князю, поведал, ладожане на варягов обиды держат, не по чести живут, хозяевами себя мнят. Рассказ кормчего Ярослава взволновал, ну как поднимется Ладога на свевов? Надобно посадника Рогволода сменить, своего боярина поставить…

Зиме конец, а с весной настало время собрать новгородскую дань великому князю. Редко все это миром заканчивается. Начнут споры на вече, а кончают кровью на волховском мосту. Никто, ни тысяцкий со старостами кончанскими, ни князь с дружиной, а подчас и архиепископа слово с крестом не уймут побоище, пока сами не утихомирятся… С моста расходятся, умоются в Волхове и разойдутся, посмеиваясь, будто и драки никакой не было.

О новгородском буйном вече Ярослав был наслышан, когда еще князем в Ростове сидел. Поначалу с трудом верилось, потом насмотрелся, привык, как и ко всему новгородскому укладу жизни. На то и новгородская республика.