Антонин Ладинский - В дни Каракаллы Страница 47

Корнелин мрачно покачивался на коне впереди первой когорты. Промокнув до последней нитки, он сказал нам, что думает лишь о том часе, когда можно будет выпить чашу разбавленного горячей водой вина. Но до Карнунта было еще далеко.

Род свой Тиберий Агенобарб Корнелин вел от Агенобарбов — старой всаднической фамилии, некогда насчитывавшей в своих рядах магистратов; один из них был прокуратором Иудеи, другой — эдилом в Риме. Но в дни Клавдия на предков трибуна обрушился гнев цезаря, многие из них были сосланы и разорены. С тех пор Агенобарбы существовали в тени, добывая себе хлеб насущный на должностях смотрителей судебных базилик или таможенных надсмотрщиков, и скоро бедность заставила их позабыть о прошлом величии.

Отец Корнелина состоял на службе у богатого торговца в Остии. Весьма искусный в цифири, он управлял предприятиями патрона и жил вместе с женой Флавией на улице Аноны. Единственной его страстью было собирание книг, которые по бедности он сам переписывал и поэтому составил библиотеку, какая была не у всех богатых людей. Корнелин еще в детстве прочел сочинения Тита Ливия и Тацита.

Ребенком маленький Корнелин бегал на пристани к старику Мукрону, ветерану в отставке, сторожившему торговый склад корабельных принадлежностей. Старик служил некогда в легионе, был освобожден от службы, когда потерял два пальца на правой руке, что мешало ему сжимать меч, и за кувшином вина любил рассказывать окружающим и даже маленькому Корнелину о том, как он сражался, получил воинское отличие в виде дубового венка за спасение товарища во время войны с маркоманами, под водительством блаженной памяти августа Марка Аврелия, поражавшего врагов не только оружием, но и магией — низводя с небес заклинаниями молнии и ужасая варваров кровавым солнцем.

Воспламененный его рассказами, черноглазый мальчуган сжимал кулачонки.

— Я тоже буду служить в легионе.

Но Мукрон хорошо помнил жестокие лишения солдатской службы.

— Зачем тебе служить в легионе, мой милый малыш? Тебя в лагере блохи заедят…

Отцовские книги повествовали о победоносных походах Сципионов и великого Траяна. Отец, человек весьма мирного нрава и, не в пример другим, даже не любитель посещать цирк, где звери разрывали на части преступников» однако с удовольствием читал вслух самые кровавые места из сочинений древних авторов, описывавших римские победы. Мальчик мастерил деревянные мечи и устраивал со сверстниками игру в парфянскую войну, в которой был неизменно предводителем.

Не эти игры и даже не чтение Цезаря сделали Корнелина воином. Италийцы уже не служили в войске. А случилось это так. Когда сын подрос, Агенобарб упросил хозяина взять его к себе на работу. Корнелину пришлось совершить далекое путешествие в Понт Эвксинский на торговом корабле, и он даже побывал в Босфоре Киммерийском, где увидел обильно падающий снег и людей в варварских шкурах. Но однажды в Полемонии Понтийском, куда приплыл корабль патрона, во время драки в портовой таверне юноша так сильно ударил императорского вольноотпущенника, что человек умер на месте. Стремясь замести следы, потому что смертоубийство грозило ему большими неприятностями и, может быть, даже работой на руднике, Корнелин не вернулся на корабль, а бежал в Саталу и там поступил солдатом в XV легион, стоявший на границе с Арменией. Однако он до такой степени поразил Помпония, тогдашнего легата, своей любовью к военным авторам, что старик добился того, чтобы его сделали трибуном. В этом звании Корнелин принимал участие в гражданской войне — сначала против Септимия Севера, а потом Песцения Нигера, так как легион колебался, кого поддерживать в борьбе за пурпур. Затем молодой трибун проделал с легионом поход в западные провинции, сражался под Лугдунумом, воевал с каледонцами в Британии и должен был возвратиться на Восток, если бы не помешавшие этому события на Дунае. Но теперь он уже чувствовал себя не пылким юношей, способным затеять драку в таверне ради смазливой девчонки, а мужем, обогащенным житейским опытом. Немало воды утекло с тех пор под тибрскими мостами, умерли родители Корнелина, погиб в каледонских топях доблестный Помпоний, и его место заступил Цессий Лонг, спасший императору жизнь под Лугдунумом.

Легион неуклонно продвигался к Карнунту, а неугомонный Аций уже очутился на берегу Дуная, преследуя отступающих варваров. На рассвете над рекою стлался туман. Аций рассказывал нам, как переправлялись на противоположный берег сарматы — вплавь, в ледяной воде, держа коней на поводу.

Слушая префекта, я ясно представлял себе эту картину. Лошади плыли, оскалив зубы, показывая розовые десны, стеная от ледяной воды, и за их гривы цеплялись окоченевшие люди. Кони выскакивали на берег, отряхивались, как собаки, от воды и тревожно ржали; спустя мгновение они уже несли на хребте своих всадников, играя селезенкой. Другие варвары переправлялись на неуклюже сбитых плотах, в лодках, при помощи надутых воздухом бараньих мехов. Но у меня опять горестно сжалось сердце при мысли, что и на этот раз победил Рим.

Стоявшие на противоположном берегу варвары заметили римлян, подскакавших к реке, и что-то кричали им, угрожая мечами. Аций уверял нас потом, что эти люди по одежде походили на того пленника, которого приковали к повозке легата, и я подумал, что, может быть, то были костобоки или родственное им племя.

На другом берегу, по договору в сорока стадиях от реки, находились варварские селения. Но жители оставили их, опасаясь мести римлян. Где-то там, за дубовыми рощами, находилась и родина Ация. Около двадцати лет тому назад его отец, поссорившись с вождем своего племени, что кочевало недалеко от границ империи, бежал к римлянам с малолетним сыном. Отец умер от горячки, а сын поступил в конную когорту, обратил на себя внимание начальников как великолепный всадник и впоследствии получил в XV легионе звание префекта. С тех пор он стал другим человеком, точно родился вторично, и от всей души стал презирать своих единоплеменников, придерживающихся варварских обычаев. Аций свободно изъяснялся по-латыни, понимал толк в вине с медом и перцем, научился копить деньги, чтобы обеспечить себе приятную старость, и надеялся жениться на дочери какого-нибудь богатого торговца; он отпустил бороду, в торжественных случаях душил ее благовониями, купленными у сирийского продавца ароматов. За золотое ожерелье, блестевшее у него на мощной шее, Аций верно служил Риму, так как его участь уже была связана навеки с римскими судьбами. А мне этот префект казался предателем, хотя я и сам вынужден был жить среди римлян.

XV легион вступил в Карнунт рано утром, когда дождь наконец перестал низвергаться на мокрые поля, на дорогу, на каменные гробницы, мимо которых шли воины. Толпы народа стояли вдоль Декуманской улицы, и по ней центурия за центурией проходил легион. На ступеньках храма Рима стояли женщины, взволнованные таким множеством мужественных воинов, обагренных кровью; они посылали победителям воздушные поцелуи, бросали северные осенние цветы. Среди горожанок были совсем юные девушки, вероятно убежавшие из-под материнского надзора, чтобы посмотреть на шествие. Воины смеялись и выкрикивали непристойности, но это мало смущало девиц: они хорошо знали, что назначение женщины — рано или поздно разделить ложе с тем, кто выберет ее себе в подруги.

11

Наша повозка загрохотала по вымощенной булыжником, узкой и кривой, но опрятной улице. По обеим сторонам тянулись каменные ограды или глухие задние стены домов. Все было пустынно вокруг. Только какая-то сгорбленная старушка в темном покрывале, которую мы едва не сшибли с ног, ковыляла, опираясь на посох, по своим делам.

Лицо Вергилиана осветилось милой улыбкой.

— Вот и жилище Грациана Виктора!

Молчаливый дом мало чем отличался от соседних, хотя потом я убедился, что убранство его было очень богатым. Но это мне стало известно позже. Пока же я знал, что именно в этом доме жила Грациана, пятнадцатилетняя девушка с льняными волосами, как у варварских дочерей, и с большими серыми глазами. Наш поэт рассказывал также, что с прозрачностью этих глаз странно соединялись правильные римские черты, как у какой-нибудь родовитой весталки, и от них немного веяло холодком. Было, по описанию Вергилиана, у этой девушки что-то от статуи. Впрочем, по своей манере вечно торопиться я опять несколько забегаю вперед.

Мы вылезли из высокой повозки, и Теофраст начал стучать кулаком в гулкие дубовые ворота. По прошествии некоторого времени в стенном оконце за решеткой показалась чья-то голова, и стариковский голос с тревогой спросил:

— Что вам надобно, добрые люди?

Вергилиан объяснил, кто он. Тогда ворота со скрипом отворились, и повозка въехала во двор, тоже вымощенный полевым камнем и содержимый в большой чистоте. Я должен отметить, что наблюдал такую заботливость об опрятности во многих римских городах на Дунае, хотя в зимнее время снег и обилие влаги делают здесь дороги и тропинки труднопроходимыми и тогда повсюду стоят лужи, везде солома и щепки, особенно у домов бедняков, где покосились жалкие плетни.