Сергей Стукало - Лиса. Личные хроники русской смуты Страница 6

Отец рванул дверь с такой силой, что удерживавший её створки хлипкий крючок разогнулся. Валеркин родитель стоял в дверном проёме злой, оскорблённый, с подрагивающим подбородком. Пауза перед предстоящей расправой явно затягивалась. Наверное затем, чтобы женщина смогла одеться и уйти.

Та, похватав одежду, незаметно удалилась.

Отец хлопнул ей вслед дверью и схватился за пояс, судорожно расстёгивая его некстати заевшую пряжку.

– Что за блядство? – с досадой отметил он то ли в адрес пряжки, то ли по поводу увиденного и, оглянувшись на портрет, осёкся. – Хотя бы в память о матери постеснялся здесь притон устраивать…

– Я её люблю! – не нашёлся с ответом Валерка.

– Чужую жену любишь? Сопляк! Сколько у тебя ещё таких жён будет?.. – отец рванул наконец поддавшийся ремень и, сложив его вдвое, шагнул к сыну.

Старая, уже забытая сценка из детства повторилась.

В Валерке что-то щёлкнуло и его повело…

Сильно оттолкнув отца, он метнулся к простенку и схватил топор. Детская обида всплыла откуда-то из глубин подсознания, словно чёрное облако, и накрыла его волной дремавшей все эти годы ненависти.

– Только попробуй!.. – но отец иронично сощурился и шагнул вперёд. Навстречу.

Штрафбат отступать не умеет.

– Только попробуй! – снова предупредил Валерка. – Зарублю!!!

Они стояли друг против друга, с остановившимися невидящими взглядами и были очень похожи в этот момент – ненависть делает людей похожими. Она даже умеет их сближать. Правда, для этого её, эту ненависть, надо пережить и преодолеть.

Постепенно разум начал возвращаться в их разгоряченные головы. Отец швырнул ремень Валерке под ноги, бесслюнно сплюнул, развернулся и ушёл. Валерка же, отдышавшись и придя в себя, с изумлением обнаружил зажатый в руке топор, не понимая, как тот в ней оказался. Накатили усталость и безразличие. Рука безвольно опустилась, топор из неё выскользнул. Падая, он больно ударил Валеркину стопу тяжёлым железным обухом. Валерка зашипел, но тут же забыл о боли.

Внутри болело сильнее.

…

Людям свойственно придумывать вину там, гдё её нет, и раскаиваться в так и не реализованных мыслях.

Валерке не хотелось верить, что именно эта неприятная история положила начало как-то вдруг сразу развившейся болезни отца, но тот стал сдавать на глазах. Сильный и гордый человек за неполный год превратился в жалкого и склочного старика. Он часами сидел, сгорбившись и уставившись в одну точку, а если и разговаривал с Валеркой, то совершенно равнодушно, односложно отвечая только на заданный ему вопрос. Впрочем, чаще всего он эти вопросы просто игнорировал.

Валерка старался сдерживаться, не заводиться, но молодость – пора горячая и надолго его не хватало. Это уже потом нам становится стыдно за свои продиктованные эмоциями слова и поступки. Стыдно за всё. Даже за мысли и желания. Спустя годы многое захочется вернуть и изменить, сделать иначе. А пока…

Пока Валерка разрывался между учёбой и ночными дежурствами. Между проявлявшими к нему повышенный интерес красивыми однокурсницами и… больницей, куда накануне увезли отца. Он с утра ненадолго забегал в его палату, нетерпеливо высиживал на краешке стула положенные минуты вежливости и рвался из мрачных больничных стен на волю.

В то утро всегда сдержанный отец был не похож на себя самого. Он вдруг схватил Валерку за руку, потом долго шевелил губами, явно репетируя заранее заготовленную фразу, и вдруг выдал совершенно на себя не похожее:

– Валерик, я всегда тебя любил… Если что, ты прости дурака старого, за ради Бога… Не держи на меня зла, хорошо?

– Ну чего ты, пап… – смутился Валерка. – Не надо…

– Да нет, я так, просто… Ты бы принёс мне бутылочку минералки, а? Минералки хочется так, что хоть кричи…

– Сейчас, пап, я сейчас сбегаю… – засуетился перепуганный Валерка.

По пути ему попалась старая французская булочная.

Вдохнув аромат свежеиспечённой сдобы, Валерка поражённо застыл. Сводящий с ума запах, проникнув в глубоко в душу, всколыхнул давно забытое.

«Мама, купи булочку…»

Зайдя в булочную, Валерка купил обильно усыпанное сахарной пудрой сердечко и большую французскую булку. Эта покупка сразу же подняла ему настроение, и вызванная странным поведением отца тревога отпустила.

Отсутствовал он чуть более часа.

Минералки поблизости от больницы не продавалось, и отец это хорошо знал.

Когда Валерка вернулся, пить её было уже некому. На койке, где только что лежал больной отец, лежал свёрнутый полосатый матрац.

Жизнь продолжается. Есть у неё такое свойство – продолжаться вопреки всему.

Через полтора года Валерка женился. Он встретил ту – единственную. Полюбил, сделал предложение и женился.

Его молодую жену звали Галочкой.

Их первое совместное утро началось с её счастливой улыбки. После брачной ночи, переполненной тихим шепотом, шорохами и нежными ласками, осмелевшая Валеркина рука вслед за солнечным зайчиком бродила по коже млевшей от его прикосновений Галочки… В том месте, где талия плавно переходит в бёдра, она остановилась, ощутив мелкую россыпь невидимых глазу уплотнений.

– Что это у тебя, Галчонок? – машинально спросил Валерка.

– Это?.. Так… Чепуха… – рассмеялась Галочка. – Когда была маленькой, на мне загорелось платье. Нечаянно. Пока тушили, оно успело сгореть. А здесь, – и Галочка положила свою ладонь на Валеркину, – и тут, – и она перенесла её на выглядывавшее из-под одеяла плечико, – остались шрамики. Их совсем не видно… – и, приподнявшись на локте, она строго взглянула в глаза молодого супруга. – Ты не разлюбишь меня из-за этого?

– Не разлюблю! – улыбнулся Валерка. – А где вы тогда жили?

После этого вопроса уже стрелявшее в первом акте ружьё выстрелило снова и попало в Валеркино сердце ещё раз.

– В сталинке, на Полухина, – улыбнулась в ответ Галочка.

Через год после этого разговора у Валерки и Галочки родился сын.

А ещё через десять лет – дочка.

Маленькая Лиса.

Впрочем, все эти события случились не скоро, и до того дня, как в роддоме на Шаумяна в молодой бакинской семье раздался первый крик сначала мальчика, а потом – девочки, ставших продолжателями их рода, – много воды утекло.

Рассказывать об этом долго. Но мы не торопимся.

Глава 2

Мама-Галя, юность

Галине было двадцать пять, и она твёрдо знала – замуж надо выйти девственницей!

Иначе – позор!

Вздохнув, она в который раз вспомнила, как безрассудная соседская Инка бегала к какому-то командированному белорусу. Белорус отчего-то на ней не женился. Вот ужас!!!

Потом говорили разное. Даже то, что тот был женат и что у него есть годовалый сынишка.

Уму непостижимо!!!

Впрочем, чего это мы вдруг об Инке?

Вообще-то Галина сразу поняла, что обе дочки соседа-завмага, и Инка и Рита – оторвы!

От строжайшего папаши, державшего сумасбродных дочерей словно в тюрьме, они друг за дружкой – с разницей в год – убежали с мусорными вёдрами. Сначала так неудачно опозорившаяся Инка, а затем – так и не успевшая опозориться Ритка. Со стороны это должно было выглядеть так, будто их «украли».

Отец Галины по этому поводу сказал, что у завмаговских дочек плохо с фантазией, а у их родителя – с сообразительностью. Трезво взвесив слова отца и свои шансы, Галина решила, что ей нужна очень хорошая фантазия.

Уж очень сообразительным был её отец. Не чета дураку-завмагу.

А ещё Галина решила, что такого как с Инкой и Риткой с ней никогда не приключится!

«Ни за что на свете! Тем более что у неё есть её Павел. Он у неё всегда такой деликатный, обходительный, надёжный и…»

Что там скрывалось за этим «и» она старалась не думать, но твёрдо знала – там, в будущем, её ждёт счастье. Галина очень хотела быть счастливой.

Для счастья нужно было платье. Шёлковое, с вышивкой и пышными, колокольчиком, рукавами.

Устроить платье взялась самая близкая из подруг – Надька.

«Надеждой» Надьку никто никогда не называл – не того полёта птица. Да и птица ли? Птицы, какие ни есть, приносят пользу, а у Надьки была репутация неудачливой аферистки.

– Тебя по одному и тому же платью уже на всех танцплощадках узнают! Ты же бедная… Думаешь, никто не понимает, почему ты обычно сидишь дома и всё на занятия списываешь? И понимают, и знают прекрасно, что платье твоё единственное – никак не высохнет, а отпарить его до сухости не получилось из-за того, что керогаз занят, и поэтому не на чем греть утюг.

В принципе Надька была права, но Галя всё же обиженно потупилась – нельзя быть такой безжалостной, такой неделикатной. Надька же, словно не замечая опущенной головы подруги, вкрадчиво продолжила:

– А тут тебе и пальто пошьют, и платьев шёлковых… Всяко-разных. Оденет он тебя, как царицу! – говорила она хорошо и складно, но глазки при этом поблескивали зло и завистливо.