Николай Куликов - Между СМЕРШем и абвером. Россия юбер аллес! Страница 16

Вскоре мы сидели в его убогой комнатушке, где ничего не изменилось со времени моего прошлого визита. Даже на стол хозяин выставил миску все той же квашеной капусты да еще четвертушку серого хлеба.

— Вы уж не обессудьте: чем богаты, тем и рады, — произнес он словно в оправдание. — Питаюсь в основном на работе, при кухне. Этим и живу.

— Ничего, Валерий Николаевич! Что-нибудь придумаем — Новый год как-никак!

Я подошел к вешалке у двери и достал из карманов пальто пару банок консервов, которые захватил с собой с плавбазы. Бутылку местной водки я купил в ресторане — так что стол у нас намечался вполне приличный.

Пока я открывал консервы и резал хлеб, Никитский со сноровкой старого солдата настругал лучинки и растопил печку.

Когда мы сели и разлили по сто граммов, он на правах старшего по возрасту провозгласил:

— За Новый, 1945 год! — потом тише добавил: — За то, чтобы наступивший год стал годом окончания войны. За победу!

Когда выпили, я спросил:

— Маленькое уточнение: за чью победу?

Старик посмотрел мне прямо в глаза и твердо ответил:

— За победу России!

Не могу сказать, что его ответ меня сильно удивил или обескуражил — нечто подобное я и ожидал. Однако мне стало не по себе. С теперешней сталинской Россией мне было не по пути — так, по крайней мере до сих пор, я продолжал убежденно думать…

— Жена у меня погибла, — сказал я тихо, подавив внутреннее раздражение. — Предлагаю помянуть.

Мы выпили по второй, и я рассказал ему короткую и грустную историю своей любви и женитьбы. Никитский молча выслушал, а потом задумчиво произнес:

— Пусть земля будет пухом и твоей Еве, и моей Саре… Как бы там ни было, Александр Николаевич, спасибо тебе.

— За что спасибо?

— Ты знаешь. Моя Сара теперь спит спокойно. Она отомщена.

«Вот именно, отомщена! Но ведь я тоже пытался мстить — за отца, за дядю, за веру, за поруганную большевиками Россию! — подумал я с ожесточением. — Так почему же оказался, как та старуха, у «разбитого корыта»? Почему в моей мятущейся душе полнейший разлад?!»

Где-то за стенкой раздавались приглушенные расстоянием звуки одинокого аккордеона, но в большинстве квартир даже в эту праздничную новогоднюю ночь стояла гнетущая тишина. Помолчали и мы. Первым нарушил молчание старик:

— Помните, Александр Николаевич, ту вашу ночную исповедь в этой же комнате, неделю назад?

— Конечно. А почему вы спрашиваете?

— Потому, что долго размышлял над ней. Помнится, ваш главный мотив — это борьба с большевиками, этакими «исчадиями ада», против которых все средства хороши! Включая предательство Родины и переход на сторону врага!

Последняя фраза резанула мне слух, и я не выдержал, хотел остановить Никитского:

— Я бы попросил не разбрасываться подобными обвинениями!..

— Нет уж! — неожиданно твердо оборвал меня старик. — Извольте выслушать!

«Черт с тобой, говори! — подумал я с внезапным безразличием. — В конце концов, я сам хотел разговора «по душам».

Никитский между тем с заметным волнением в голосе продолжал:

— В декабре шестнадцатого года, будучи фронтовым офицером, я допрашивал большевистского агитатора из солдат моего полка. Тогда таких было немало, и в конечном счете они добились своего — развалили русскую армию и привели к нашему поражению в той войне с немцами.

— Вот видите, опять большевики…

— Подождите! — поморщился старик. — Я еще не все сказал! Так вот, тот солдат-агитатор, молодой и неплохо образованный человек вроде вас, тоже говорил, казалось бы, правильные вещи: о царском деспотизме и прогнившем режиме, о грядущей свободе своего трудового народа, о равенстве и братстве…

— Обычные большевистские теории!

— Да, теории! А на практике этот «теоретик» призывал солдат моего полка повернуть штыки против своих же офицеров, брататься с немцами — по сути, открыть им фронт! Прикрываясь красивыми лозунгами, он фактически стал на сторону врага, продал Родину и Присягу!

— Как я! — добавил я злобно, ибо хорошо понял, к чему он клонит.

— Да, как вы! Я тоже считаю большевиков трагедией для России, но вы еще хуже! Они-то сейчас со своим народом, сражаются с врагом! А вы — как тот агитатор: прикрываетесь высокими идеями, но на деле предаете тот народ, за благо которого якобы радеете! Поймите, Яковлев, нельзя смешивать два разных понятия — Родину и правящий режим, будь он царский, большевистский или любой другой!

— Значит, простить им отца, дядю?! Утереться и забыть?! — почти прокричал я в лицо старику.

Ненадолго в комнате повисла напряженная тишина. Затем Никитский уже спокойнее негромко произнес:

— Ничего забывать не надо. Но при этом всем нам, русским, следует крепко-накрепко запомнить и другое!..

«Сейчас изречет очередной «библейский перл» — вроде маминых проповедей о всепрощении», — подумал я с усмешкой и спросил:

— Интересно, что же? Что предлагает запомнить всем русским господин Никитский?

— То, что прекрасно усвоили те же немцы — при всех их недостатках! Вы наверняка об этом пели вместе с ними всего два часа назад.

— Ничего я не пел…

— А гимн?! Вспомните их гимн: «Дойчланд, Дойчланд…»

— …Превыше всего?..

— Да! И еще раз да!! — с жаром воскликнул старик. — Я долго думал над всеми нашими бедами — когда «брат на брата», когда одни русские убивают других — и пришел к одной универсальной формуле: «Россия превыше всего!» Я не националист — здесь другое… Когда для русских превыше всего станет не «построение мирового коммунизма» — как для большевиков, не чувство обиды и мести — как в вашем случае, не шкурные интересы или личные амбиции, а благо России — вот тогда наша Родина станет по-настоящему великой! Только тогда!!

Выговорившись, Никитский надолго замолчал, о чем-то задумавшись. Я тоже молчал, размышляя над услышанным: «Лихо загнул: «Россия превыше всего!» Хотя, если вдуматься, он во многом прав. Если бы мы действительно ставили во главу угла интересы страны!.. «Россия превыше всего!» Может быть, это действительно то, о чем нам, русским, не следует забывать ни при каких обстоятельствах?!» 

Глава 8. Трудные сутки Ивана Дубовцева

30 декабря — 1 января 1945 года, г. Лиепая

Вечером 30-го Дубовцев как следует «угостил» инженера-ракетчика в баре флотилии, потом они продолжили «дружескую беседу» уже в каюте Ивана (не забыв прихватить с собой бутылку шнапса). Соседи Дубовцева отсутствовали: обоих унтер-офицеров поздно вечером вызвали на подлодку. Поэтому инженер засиделся почти до трех — он оказался весьма азартным игроком в бридж, и они «расписали» несколько увлекательных карточных партий. Впрочем, к концу игры Каммерхофер, которому Валет споил практически весь шнапс, уже мало что соображал. Однако среди пьяной болтовни немца прозвучала крайне важная информация — дата выхода винеровской подлодки на ходовые испытания. Сетуя на главного инженера флотилии, который курировал все технические вопросы — в том числе связанные с подготовкой «ФАУ», ракетчик пьяно разглагольствовал:

— В ракетах понимает столько же, сколько я в китайских иероглифах! Учить меня вздумал!.. Да у меня благодарность от самого доктора Брауна! Знаешь, Курт, кто такой фон Браун?!

Валет отрицательно покачал головой, на что пятидесятилетний толстяк состроил по-мальчишески уморительную гримасу — прижав палец к губам, он выпучил глаза и, брызгая слюной, зашептал почти в самое ухо собеседника:

— Это самый засекреченный человек во всем Третьем рейхе!.. Тсс… Больше ни слова.

Потом немец вернулся к главному инженеру:

— Зарядил пластинку: «К третьему обеспечить готовность к испытаниям…» Дилетант! Ты не представляешь, каково нам с Вернером отдуваться за всех этих кретинов, которые чуть не утопили нашу «Гретхен»!

Валет не первый вечер общался с Каммерхофером, поэтому знал: Вернером звали его малообщительного напарника, к которому Иван никак не мог нащупать подход. Ну, а женским именем «Гретхен» они ласково называли свое «детище» — управляемую «ФАУ».

Когда Дубовцев почти на себе дотащил инженера до его каюты, дверь открыл заспанный Вернер. Не говоря ни слова, он подхватил на пороге мычащего коллегу и увлек того внутрь. Ивана же удостоил неодобрительным взглядом, каким малопьющие люди обычно смотрят на пьянчужек-забулдыг.

Вернувшись к себе, Валет окончательно понял: проблему с Вернером бутылкой шнапса не решить — разбираться с ним придется кардинально…

Когда в половине четвертого утра завыли сирены, забухали зенитки и вокруг начали рваться бомбы, Иван понял: «Вот он, мой шанс!..» Предварительно повернув защелку внутреннего замка, Валет встал на свою койку, достал из бокового кармана кителя миниатюрную отвертку и быстро открутил винты по углам вентиляционной решетки в стене-переборке у потолка каюты. Из воздуховода он извлек небольшой газетный сверток, сунул его во внутренний карман и установил решетку на место. Затем Дубовцев вышел в коридор, поднялся палубой выше и оказался перед знакомой дверью. Мимо Ивана то и дело пробегали матросы, гремела корабельная сигнализация, по трансляции передавали различные команды пожарным и аварийным расчетам — в этой суматохе на него никто не обратил ни малейшего внимания. В довершение замигали и погасли лампочки внутреннего освещения — сначала основного, а потом и аварийного…