Эллио Витторини - Люди и нелюди Страница 28

— А я могу остаться тут на всю ночь.

— Всю ночь просидеть на стуле!

— Ну и что? Могу и целую ночь просидеть на стуле.

— Лорена, — сказал Эн-2, — ты молодец, ты храбрая девушка и красивая к тому же…

— Что это с тобой стряслось?

— Дай мне сказать. Может быть, ты лучше всех остальных женщин и мужчин на свете.

— Ты думаешь?

— Всегда ты можешь делать то, что проще всего сделать.

— Надеюсь, что это так.

— И я тоже, — сказал Эн-2, — хотел бы делать то, что проще всего.

— Почему же ты не можешь? Если хочешь, значит можешь.

— Выходит, что не могу. Ты сидишь возле меня на стуле, ты пришла, и все так просто. Разве все не просто для тебя?

— Конечно, просто.

— Если бы на твоем месте здесь была другая женщина, все стало бы просто для нас обоих. Мы оба могли бы делать то, что проще всего. Тогда даже уехать из Милана было бы просто.

— А что, уехать из Милана так сложно?

— Для меня? Для меня сложно. Для тебя просто иметь то, чего хочешь, а если ты и не можешь получить свое, все равно и это для тебя просто. Даже просидеть на стуле всю ночь для тебя просто.

— Очень даже просто.

— А для меня даже ждать не просто.

— Почему?

— Не просто, и все. Я не в силах больше ждать.

— Так не жди, если ты не в силах.

— Я и не жду, по правде говоря. Разве я жду? Нет. По-твоему, я жду?

— Не знаю, — сказала Лорена. — А тебе надо было ждать?

— Да, ничего другого — только ждать. И разве не просто было бы ждать еще?

— Просто.

— Очень просто. И сопротивляться — тоже было бы просто. Видеть, как гибнут люди, как гибнет один, потом другой, — и все же не пасть духом, сопротивляться. Это просто, и я делал это. Разве нет?

— Ничего другого делать не остается.

— Ничего другого делать не остается? И нет другого выхода, более простого?

— Сейчас — нет.

— И тебе, чтобы делать то же самое, довольно знать, что другого выхода нет? Ты можешь и дальше так?

— Могу.

— Все время делать то же, все время сопротивляться?

CI

Наверно, в этом и было все дело. В том, что можно сопротивляться так, будто ты должен сопротивляться всегда, будто и не должно быть другого выхода, кроме сопротивления. Всегда люди будут гибнуть у тебя на глазах, а ты всегда не в силах будешь их спасти, помочь им, всегда тебе останется только одно: бороться и мечтать о гибели. Бороться во имя чего? Во имя сопротивления. Как будто гибель, грозящая людям, никогда не исчезнет, никогда не придет освобождение. Тогда, может быть, сопротивляться просто. Сопротивляться? Да, для того, чтобы сопротивляться. И это очень просто.

CII

— Ты спишь? — спросила Лорена.

— Нет.

— И не спал? Мне показалось, ты уснул.

— Нет, я не спал.

— Ты больше ничего не сказал.

— Ничего не сказал?

— Вот уже несколько часов, как ты молчишь.

— Несколько часов? Так давно?

— По-моему, очень давно.

— А ты все сидишь на стуле? Ты замерзла.

— Я не замерзла.

Эн-2 встал с кровати.

— Так замерзнешь. Ложись в постель.

— Не лягу!

— Ляжешь.

Он нашел ее в темноте, притянул за руку, толкнул к кровати.

— Я не хочу, — говорила Лорена.

— Ты уже на кровати, вот и ложись. Я устроюсь на диване.

— Я пойду на стул.

— Оставайся на кровати, а я пойду на диван. У меня есть еще одно одеяло.

— Я иду на стул.

— А я ухожу на диван.

Он отошел, лег на диван и оттуда спросил Лорену:

— Где ты? Ты лежишь?

— Нет, я опять сижу на стуле.

— Ты что, так всю ночь просидишь?

— Могу и всю ночь.

— И завтрашнюю ночь?

— Могу и завтрашнюю.

— И послезавтрашнюю?

— Может, и послезавтрашнюю.

— И все ночи можешь просидеть?

— Может, смогу, а может, нет. Наверно, устану.

— А если бы у тебя не было никакого выхода — только сидеть на стуле?

Лорена не ответила.

Долгая ночь проходила, Лорена закурила сигарету, Эн-2 тоже закурил, он спрашивал себя, чего еще можно желать? Чего еще проще можно желать?

CIII

Оставалось только сопротивляться ради того, чтобы сопротивляться, — или погибнуть. Разве гибель не угрожала людям всегда? Погибали наши отцы. Всегда понуренные, всегда в рваных башмаках. Они либо гибли с самого начала, либо сопротивлялись ради того, чтобы сопротивляться, и потом все равно гибли. Почему это должно кончиться теперь? Почему должно прийти освобождение?

Теперь многие сопротивляются во имя освобождения, которое должно прийти. И он сопротивлялся во имя освобождения — и раньше и сейчас, он был уверен, что оно придет, но именно по этой причине сопротивляться было не просто.

Он сказал:

— Я не уеду из Милана.

— Ты не спишь? — спросила Лорена.

— И что тебе за важность, сплю я или нет? Не сплю.

— Ты устал. Хорошо бы тебе поспать.

— Я еще буду спать. Времени у меня хватит.

— Уже пробило шесть.

— Ну и что? У меня еще хватит времени выспаться.

— Скоро рассветет.

— Я просплю весь день. Ведь я никуда из Милана не уеду.

— Не уедешь из Милана?

— Не уеду.

— Как так?

— У меня есть другие дела, вот и не уеду.

— Я должна буду предупредить товарищей.

— А почему бы тебе их не предупредить?

— Мне нужно будет сказать им, почему ты не уезжаешь.

— Скажи, что сегодня я не могу уехать.

— А завтра уедешь?

— Может быть, и завтра не уеду. Когда-нибудь уеду, только ты не бери с меня никаких обязательств. Я уеду поездом.

CIV

Потом он попросил ее поднять жалюзи; в туманном воздухе рождался день, рождалось солнце в тумане, летевшем вокруг него, высоко над Миланом, а он думал о том, как это было бы просто — остаться в Милане.

Начали сходиться его люди.

— Привет, командир!

— Привет.

Пришел один, за ним второй, и он был рад, что они могут повидаться с ним у него дома, войти в его жизнь, что нет больше нужды скрывать от них, где он живет. Он был доволен, что между ним и его товарищами появилась человеческая общность, самая простая, такая, какая существует между заболевшим школьником и его соучениками, которые пришли его проведать, и он был доволен, что его новое положение допускает эту общность.

Это было так же просто, как желанно гибели, с которым он шел на гибель. И он в самом деле беседовал с ними, как заболевший школьник беседует с товарищами, которые пришли его проведать: был так же весел, так же спрашивал их обо всяких мелочах, так же смеялся; и чем дальше, тем больше он думал о том, что лучшим выходом будет остаться в Милане — даже для того, чтобы сопротивляться.

Сын Божий пришел третьим и принес бутылку нива.

— Пиво! — воскликнул Эн-2. Он любил пиво.

— Да, пиво, командир, — сказал Сын Божий.

— Где ты раздобыл?

— В отеле, командир.

Сын Божий был молчалив. Он выглядел подавленным, сидел на краешке стула и скоро поднялся, собираясь уходить.

— А ты не выпьешь со мной пива? Ты уже уходишь?

— Надо в отель, там дел много.

— Разве тебе заступать не с полудня?

— Да, но дел много.

— Чем-нибудь пахнет в воздухе у этих немцев?

— Кажется, командир.

Эн-2 захотел узнать, какие это дела у Сына Божия, расспросил об Эль-Пасо, сказал, что обдумывал разные способы, как можно уничтожить Клемма и его подручных, и говорил он так, словно сам мог принимать участие в этой операции.

CV

Орацио и Метастазио, которые пришли последними, принесли ему пачку сигарет.

— Нет, ребята, — сказал Эн-2. — Сигарет я не возьму.

— Не возьмешь? — сказал Орацио.

Он говорил один, Метастазио даже не присел, только вертелся по комнате, хмуро озирался вокруг и улыбался лишь тогда, когда встречался взглядом с Эн-2.

— Я не хочу, чтобы вы из-за меня оставались без курева, — сказал Эн-2.

— Но ты уезжаешь, — сказал Орацио. — Мы хотели дать тебе что-нибудь на дорогу.

— Я возьму половину.

— Половину ты взять не можешь, — сказал Орацио. — Половина тут моя, половина — Метастазио.

— Я возьму твою половину. Метастазио хуже приходится без курева, его сигареты мы оставим.

— Но Метастазио обидится.

— Не обидится.

— Обидится, — сказал Орацио, а потом, обращаясь к Метастазио, спросил: — Ведь правда ты обидишься?

Метастазио вертелся по комнате, засунув руки в карманы и не сняв берета, потом остановился в изножье кровати и посмотрел на Эн-2. Потом улыбнулся ему.

— Ты обидишься? — спросил Эн-2 со смехом.

Метастазио улыбался.

— Вот видишь? — сказал Зн-2. — Он не обидится.

— Какое там не обидится! — заспорил Орацио. — Он уже обиделся.

— Обиделся? Что-то не видно, чтобы он был обижен.

— Я-то знаю, когда он обижен. Он и сейчас обиделся.