Андраш Беркеши - Последний порог Страница 7

Эльфи строго посмотрела на Чабу. Эндре, низко наклонив голову, теребил худыми пальцами бахрому скатерти.

— Собственно, что с вами случилось? — спросила Эльфи. — С какого времени вы так рассорились?

Чаба подошел к матери и нежно поцеловал ее:

— Мы не ссорились, мама. Я не знаю, почему Аттила так по-глупому завелся.

Лейтенант перестал барабанить по подоконнику. Слегка сгорбившись, словно намеревался напасть на брата, он подошел к Чабе.

— По-глупому? Ты считаешь, что я говорил глупости?

Чаба улыбнулся во весь рот и недоуменно развел руками:

— Да... Эндре тоже так считает.

Теолог поднял глаза и тихо произнес:

— Милан очень вспыльчив и порой говорит не думая. То, что он сказал о господине регенте и Гитлере, он как раз говорил не подумав.

Андреа, стоя у окна, внимательно наблюдала за мужчинами и за хозяйкой дома.

Чаба решил принудить Эндре к откровенности. Посмотрев ему прямо в глаза, он сказал:

— Не выдумывай. Ты хорошо знаешь, что Милан говорил это совершенно серьезно, а господина регента он действительно считает глупцом, а Гитлера — авантюристом. А почему бы, спрашивается, ему и не иметь собственного мнения?

Генеральша вздохнула и, забыв о сдержанности, к которой себя принуждала, произнесла несколько раздраженно:

— Чаба, ты шутишь, не так ли?

— Я не шучу, мама. У меня лично об этих людях еще худшее мнение, и не высказываю я его только потому, что Аттила и меня посадит за решетку.

— Боюсь, что ты и на самом деле туда попадешь, — заметил лейтенант. — Голос у него был уже совершенно бесстрастный. — Прошу тебя, прекрати свою дружбу с Миланом Радовичем.

Чаба был удивлен столь резкой сменой настроения брата. У него появилось такое чувство, что за внешне спокойными словами брата скрывается что-то угрожающее, какая-то неизвестная опасность.

— Спасибо, что ты беспокоишься обо мне, — сказал он, — но тебе бы следовало знать, что к дружбе я всегда относился очень серьезно. Я, конечно, знаю и достоинства и недостатки Милана. Я люблю его, так как он честный и открытый человек. И я буду считать его своим другом до тех пор, пока не разочаруюсь в нем. — Повернувшись к матери, он продолжал: — Не сердись, мама, я очень сожалею, что расстроил тебя. Я не хотел этого. Если разрешишь, я провожу Андреа домой. — Дойдя до дверей, Чаба остановился и, повернувшись к Эндре, сказал: — Ты меня знаешь. Знаешь, что я не являюсь ни коммунистом, ни анархистом. Но если когда-нибудь будешь говорить об опасности, которая угрожает человечеству, то подумай о Пауле Витмане и Эрике Зоммер.

Обнявшись, они шли по безлюдной улице. Андреа прижалась к Чабе.

— Скажи, зачем Аттиле понадобилось устраивать такой спектакль? — спросила она.

— Представлению не имею, — ответил Чаба. — Ну и я идиот порядочный. Тысячу раз обещал себе, что не стану с ним спорить, и все же не сдержал слова. Знаешь, смешно то, — продолжал он грустно, — что я и с Миланом часто спорил, так как и он иногда нес такую несусветную чепуху, что в пору на стену лезть. Я с ним во многом не согласен, но, когда кто-нибудь обижает его, я воспринимаю это как личную обиду и спешу ему на помощь. Я и Эндре люблю: он открытый и честный парень. Жаль только, что хочет стать священником, но, в конце концов, это его личное дело. Правда, Милан тоже прямой человек, но он совсем иной. И потому его я люблю как-то по-другому. Возможно, потому, что он больше нуждается в любви, чем Эндре.

Порывистый ветер гнал над городом грозовые тучи, а где-то в стороне уже сверкали молнии. Сильная духота вскоре сменилась приятной прохладой. Ветер бил в лицо, врывался под одежду, холодил тело. Девушка зябко вздрогнула и крепче прижалась к Чабе. Неожиданно ее охватило чувство страха, события последних дней показались ей такими, будто она видела их во сне, хотя на самом деле она знала, что это был вовсе не сон. Вот она идет рядом с Чабой, любовницей которого стала десять дней назад. И это вовсе не сон. Быть может, чувство страха родилось в ней от ранее неизведанного чувства счастья. Она всегда считала себя слабой и была далеко не уверена в том, выдержит ли их любовь испытание разлукой. Через несколько дней она должна уехать на родину. И совсем неизвестно, что же ее там ожидает. Возможно, что она поступит учиться к Силади, где у нее нет ни одного знакомого: ни среди учащихся, ни среди преподавателей, даже подруги хорошей и той нет, с кем бы она могла откровенно поговорить. Чего стоит счастье, когда человек должен таиться ото всех?

Когда Чаба сильнее прижал ее к себе, она открыла глаза и улыбнулась. «Боже, какая же я дура! — подумала она. — Чаба идет рядом со мной, а я думаю черт знает о чем. Разумеется, мне будет сильно не хватать его. Конечно, плохо и то, что у меня нет задушевной подруги, но это-то я как-нибудь переживу. Чабе по сравнению со мной значительно легче, так как у него есть друзья, ну хотя бы Эндре, Милан». Неожиданно она остановилась и, подняв голову, спросила:

— А Милану ты расскажешь?

— О чем?

— Что я твоя любовница, — проговорила она спокойно и безо всякого стыда.

Чаба перехватил ее взгляд и, положив руку ей на затылок, сказал:

— Ты для меня не любовница, Андреа. Пойми это раз и навсегда.

— А кто? — Увидев, что Чаба задумался, добавила: — Я нисколько не стыжусь этого: я счастлива, что принадлежу тебе.

Чаба медленно пошел дальше. Слева от них чернели остатки полусгоревшей лавочки, стены которой были оклеены какими-то плакатами.

— Мы любим друг друга, — проговорил Чаба, — а это главное. Но кое-что мне все-таки хотелось бы сказать. Я, конечно, не знаю, что с нами будет завтра или послезавтра. Зато я знаю, что очень люблю тебя. Или ты станешь моей женой, или я никогда ни на ком не женюсь.

— Ничего не обещай на далекое будущее, а то вдруг полюбишь другую. Или я почему-либо разочаруюсь в тебе. И ты будешь обо всем этом рассказывать Милану?

— Это не имеет к нему никакого отношения, хотя он и знает о твоем существовании и о том, что я тебя люблю.

— А разве вы не разговариваете с ним о своих любовных похождениях?

— Разговариваем, но наши с тобой отношения — это не любовное похождение.

После долгого молчания Андреа спросила:

— А что мы будем делать, если у меня родится ребенок?

— Если у нас родится ребенок? — серьезно переспросил Чаба. — Воспитаем его. Единственное, в чем я глубоко уверен, это то, что наш сын — если у нас родится сын — никогда не будет солдатом.

Домой Чаба вернулся за несколько минут до полуночи. Он основательно промок под дождем, однако не обращал на это внимания. Он был погружен в себя, но знал, что мать, видимо, постарается поговорить с ним. Он не хотел ее обижать и решил, что если она не легла спать, то попросит у нее прощения. Поговорит с ней. Вот только о чем? Об Аттиле? Этого он сделать не может, так как это было бы расценено как жалоба на старшего брата, а не то, чего доброго, как измена ему. Чаба был зол на брата. Спустя два года наконец-то удался их план: они могли бы беззаботно и счастливо провести все лето вместе в Берлине, и вот теперь Аттила все испортил. С тех пор как их родители жили в Лондоне, братья редко встречались друг с другом, отец без разрешения начальства вообще не мог покинуть место своей службы, в прошлом году он даже на рождество не приезжал домой и потому очень обрадовался, когда узнал, что сможет провести отпуск в Берлине. И вот теперь Аттила взорвал такую бомбу!

Чаба и сам не знал, почему он недолюбливал старшего брата. Не раз и не два он мысленно копался в своих воспоминаниях, чтобы воскресить в памяти хоть какую-то причину своего столь сдержанного отношения к нему. Так ничего не обнаружив, он решил, что ошибка кроется в нем самом. Но почему? Возможно, вся беда заключалась только в том, что Аттилу в десятилетнем возрасте отправили учиться в Кесег, в военное училище, и потому у братьев не было случая лучше узнать и полюбить друг друга. С этим предположением нельзя было не согласиться. А воспитываясь в военном училище, Аттила на все смотрел совершенно другими глазами, чем он, Чаба. Так, например, Аттила не любит прислугу. Высокомерным тоном, всеми своими поступками он постоянно старается оскорбить кого-нибудь из прислуги. Наблюдая за этим, Чаба всегда стыдился чего-то и, словно желая хоть как-то загладить грубость Аттилы, сам старался быть более вежливым с прислугой. Странным было то, что ни отец, ни мать не были грубиянами, следовательно, свою грубость Аттила унаследовал отнюдь не от родителей.

В гостиной матери не оказалось, зато в комнате дядюшки Вальтера еще горел свет — видимо, он совсем недавно вернулся домой. Недоуменно пожав плечами, Чаба направился в свою комнату, где, к немалому удивлению, нашел Аттилу. Он сидел на диване и листал какой-то военный журнал.

— Сервус, — вымолвил Чаба, закрывая дверь. «Я буду держать себя так, — решил он про себя, — как будто ничего не случилось». — Это ты?