Бранко Чопич - Суровая школа (рассказы) Страница 8

На последнем партийном собрании, состоявшемся на небольшом, голом, открытом всем ветрам плато, Баук удивленно осмотрел свою дружину. Только здесь, на вершине, оказавшись выше всех сел, гор и деревьев, он со всей ясностью понял, насколько она мала — на этой крутизне, под самым небом его дружина казалась такой беззащитной и беспомощной.

— Это все, что от нас осталось? — Он обвел всех взглядом. — Мало нас, мало, товарищи, — проговорил он еще тише, и ребята почувствовали, что Баук затосковал, с грустью вспомнив свой прежний отряд.

— Мало? А я считаю, что нас уже вообще нет! — резко и холодно заявил Петар Чук, лихорадочно сверкнув глубоко запавшими глазами.

— Как так нас нет? — спокойно спросил Хайро Каракол, сохранявший невозмутимость в любом разговоре, о чем бы ни шла речь — об обеде, о борьбе или о гибели.

— Нас нет, товарищи, — упрямо повторил студент. — Мне это сейчас абсолютно ясно. Мы все больше и больше откалываемся от народа, становимся гайдуцкой группой, оторванной от всего света. Стоит оборваться еще двум-трем связям в селах — и кончено, нас нет. Очевидно одно: четникам удалось загнать нас на самую вершину горы, и это наша последняя позиция, а дальше — только звезды, пустота.

— Звезды? Какие звезды? У нас есть винтовки, есть еще люди, есть Баук. Мы можем спуститься вниз — подальше от звезд, — спокойно пояснил непреклонный Каракол.

— Вниз, к селам, — и будь что будет: кому опанки, а кому портянки! — твердо заключил Баук после продолжительного мрачного молчания. — Если уж погибать, так погибать среди людей, а не по-волчьи, в горах!

— Правильно! — утвердительно кивнул молчаливый Мигия, схватив карабин, будто кузнечный молот, а братья Еличичи, одинаково одетые и одинаковые по росту, только переглянулись и улыбнулись друг другу. Куда бы они ни шли, вместе им всегда было хорошо и легко на сердце.

III

В тихие сумерки, когда в придорожной корчме Косты Американца стонала гармоника и галдели итальянские солдаты, неожиданно в дверях появился Баук с одним из своих товарищей и направил автомат на пьяных берсальеров.

— Ни с места!

Солдаты замерли возле длинного узкого стола, заваленного грязной посудой и остатками еды. Никто даже не попытался протянуть руку к оружию, сваленному в углу, и только их переводчик и посредник в переговорах с местным населением мясник Марко Йованич украдкой, воровато бросил взгляд на окно, но и оттуда да него смотрело дуло винтовки Еличича.

— Нечего посматривать, Йованич, не поможет, — зловеще одернул его Баук и, собрав коротенькие итальянские винтовки, крикнул в открытую дверь: — Иди-ка сюда, Ненад, возьми эти винтовки!

Пока один из Еличичей выносил винтовки, Баук обратился к жене корчмаря, к белой как мел толстухе, у которой от страха отнялись ноги.

— А ну ты, синьорина, скажи, пусть выйдут вон.

— Да-а… Будто я умею по-ихнему, — забормотала перепуганная женщина, с трудом приподнимая с колен пухлые голые руки.

— А угощать небось умеешь! — недовольно прикрикнул Баук и перевел взгляд на Йованича. — Эй, скажи — пусть выходят!

Дрожащий Йованич залепетал что-то по-итальянски, а потом приподнялся и стал показывать руками на дверь.

— Пошли, пошли… Ух, итальянская сволочь, что приросли к месту?! Пошли вон, макаронники! Хе-хе, посмотри на них, чтоб им…

Толкаясь, офицер и четверо солдат исчезли за дверью, в то время как Йованич остановился возле косяка, услужливо пропуская Баука вперед.

— А ну, и ты с ними! — прикрикнул на него Баук и так выразительно посмотрел, что у мясника подкосились ноги и произошло что-то весьма неладное, окончательно лишившее его храбрости. Взглянув на свои широкие штаны, он беспомощно заключил:

— Я пропал!

Оставшись одна, женщина завопила:

— Ой, Баук, не надо их здесь! Гони дальше от моего дома!

— Ни шагу! — обернулся к ней Баук и взглядом приковал ее к стулу.

Цепочка людей исчезла в ближней рощице, и корчма погрузилась в тишину, возле нее лишь мирно копошились куры; вдруг в нужнике, что позади дома, скрипнула дверь и оттуда робко высунулся сам корчмарь Коста. Впалые щеки, в лице ни кровинки. Машинально поправляя подтяжки, он ватными ногами ступил на землю и прошептал:

— Господи, господи, сохрани и защити нас от напасти!

«Так, так!» — коротко отозвались два залпа где-то вверху, в перелеске, и перепуганный корчмарь подскочил, словно встал на горящие угли, бросил быстрый взгляд в сторону буковой рощицы и шмыгнул за дом.

Вечером переполошившиеся четники, которые даже не предполагали, что Баук может объявиться на главном шоссе, открыли огонь по итальянцам, которые показались из лесу. Троих убили, а четвертый бесследно исчез. Только на следующий день, когда обыскали рощу за корчмой, возле самой тропинки обнаружили трупы итальянского офицера и мясника Йованича.

— И тех троих тоже Баук убил, зарубите это себе на носу! — пригрозил бывший унтер Тривун. — Если кто пикнет — башки лишится. Слышишь, ты, белоусый?

Приведенные в штаб к воеводе, насмерть перепуганные, корчмарь и его жена не могли ничего толком объяснить. Женщина утверждала, что бауковцев было «видимо-невидимо» и что они ее чуть не убили, тогда как Коста твердил, что из своего убежища видел только двоих с ручным пулеметом, а сколько их еще было, надо спросить у господа бога.

— Нечего спрашивать ни у бога, ни у черта. Их всего шестеро — и точка.

В то время как Коста и его жена плелись по шоссе восвояси, все еще перед кем-то оправдываясь и что-то объясняя, Вранеш приподнялся на постели и, впившись горящими ввалившимися глазами в развернутую карту, стал злобно водить по ней пальцем.

— Краинцы уже совсем рядом и настойчиво продвигаются вперед. Раде, запомни: если они прорвутся сюда раньше, чем мы ликвидируем Баука, — нам конец. Баук станет ядром, возле которого будут собираться все те, кто недоволен нами и способен перейти на сторону партизан. Самый последний молокосос уйдет к нему, можешь быть уверен.

— Знаю я этот деревенский сброд. Мигом перемахнут.

— Да, перемахнут. Баук — герой для этих подлых голодранцев, для этих баранов, а мы все — господа, власть и еще черт-те что. Не будь с нами этих вооруженных башибузуков и итальянцев, узнал бы ты, почем фунт лиха.

— Выйдет им этот Баук боком, когда загорится хуторок за Костиной корчмой, — злобно проворчал Раде, застегивая гимнастерку.

— Правильно, что мы попросили итальянцев ее сжечь. Теперь каждый сперва поразмыслит, прежде чем пустить бауковцов на ночлег.

На дороге к обреченному на сожжение хуторку у самого входа в узкое ущелье, по которому, теряясь в зелени, проходило шоссе, карательный отряд итальянцев неожиданно попал в засаду. Чуть только с отвесной скалы раздалась пулеметная очередь и грянули винтовочные залпы, итальянцы бросились врассыпную, торопясь укрыться в ивняке. И лишь после того как легкая артиллерия при помощи нескольких танков обрушила на партизан концентрированный огонь, колонна, приободренная, двинулась дальше. В авангарде со своей четой шел Тривун. Еще не опомнившись после отгремевшей стрельбы и потому злой, как змея, он, поблескивая новыми эполетами поручика, шагал с револьвером в руке во главе своей четы, чтобы показать этим макаронникам, что он не боится ни Баука, ни смерти.

— Вот так Тривун своей грудью открывает путь танкам! — цедил он сквозь крепко стиснутые зубы, терзаемый одновременно страхом и честолюбием.

А в хвосте отряда плелся какой-то белоусый парень-верзила. То и дело оглядываясь на танки и озабоченно, тяжело вздыхая, он проклинал итальянцев и свой длинный рост, из-за которого в один прекрасный день лишится головы. Вдвойне испуганный, он с восхищением прошептал своему соседу:

— Ну и отчаянный же этот Баук, будь он неладен. На такую силищу ударить! Э-эх, под таким бы командиром повоевать.

Четники безуспешно оплели своими засадами все хуторки и дороги около ущелья и хватали подозрительных. И вот однажды вечером в штаб Раде примчался родственник Тешановича и, едва переводя дыхание, глотая слова и сбиваясь, рассказал, что Баук заночевал в заброшенной хижине по соседству от штаба.

Схватив крестьянина за воротник куртки, Вранеш впился в него взглядом и спрашивал строго и злобно:

— Ты его видел, ты, своими глазами?

— Видел! — испуганно подтвердил крестьянин. — Их там несколько человек.

— Все там, если так. Сколько их, сосчитал?

— Я почем знаю! Видел двух или трех возле хижины, чистили пулемет.

— А Баука ты узнал?

— Кажется, и он был, — бормотал крестьянин уже не столь уверенно. — Кто же впотьмах разглядит, я был далеко, за деревом. А братьев Еличичей я бы узнал среди сотни — на обоих кожаные шапки.