Арсений Тарковский - Стихотворения. Поэмы Страница 11

Страус в 1913 году*

Показывали страуса в Пассаже.

Холодная коробка магазина,И серый свет из-под стеклянной крыши,Да эта керосинка на прилавке —Он ко всему давным-давно привык.Нахохлившись, на сонные глазаНадвинул фиолетовые векиИ посреди пустого помещенья,Не двигаясь, как чучело, стоял,Так утвердив негнущиеся ноги,Чтоб можно было, не меняя позы,Стоять хоть целый час, хоть целый деньБез всякой мысли, без воспоминаний.

И научился он небытиюИ ни на что не обращал вниманья —Толкнет его хозяин или нет,Засыплет корму или не засыплет,И если б даже захотел, не могИз этого оцепененья выйти.

Дриада*

Я говорю:Чем стала ты, сестра моя дриада,В гостеприимном городском раю?Кто отнял дикую вольность твою?Где же твои крыла, пленница сада?

Дриада говорит:Ножницы в рощу принесла досада,И зависть выдала, в каком краюСкрывалась я. Ты видишь – я стою,Лира немая, музыке не рада.

Не называй меня сестрой своей,Не выйду я из выгнутых ветвей,Не перейду в твое хромое тело,

Не обопрусь на твои костыли.Ты не глотнешь от моего удела —Жить памятью о праздниках земли.

Дождь в Тбилиси*

Мне твой город нерусскийВсе еще незнаком, —Клен под мелким дождем,Переулок твой узкий.

Под холодным дождемСлишком яркие фары,Бесприютные парыВ переулке твоем,

По крутым тротуарамБесконечный подъем.Затерялся твой домВ этом городе старом.

Бесконечный подъем,Бесконечные спуски,Разговор не по-русскиУ меня за плечом.

Сеет дождь из тумана,Капли падают с крыш.Ты, наверное, спишь,В белом спишь, Кетевана?

В переулке твоемВ этот час непогожийЯ – случайный прохожийПод холодным дождем.

В этот час непогожий,В час, покорный судьбе,На тоску по тебеЧем-то странно похожий.

«Тебе не наскучило каждому сниться…»*

Тебе не наскучило каждому сниться,Кто с князем твоим горевал на войне,О чем же ты плачешь, княгиня зегзица,О чем ты поешь на кремлевской стене?

Твой Игорь не умер в плену от печали,Погоне назло доконал он коня,А как мы рубились на темной Каяле,Твой князь на Каяле оставил меня.

И впору бы мне тетивой удавиться,У каменной бабы воды попросить.О том ли в Путивле кукуешь, зегзица,Что некому раны мои остудить?

Так долго я спал, что по русские очиС каленым железом пришла татарва,А смерть твоего кукованья короче,От крови моей почернела трава.

Спасибо тебе, что стонала и пела.Я ветром иду по горячей золе,А ты разнеси мое смертное телоНа сизом крыле по родимой земле.

Надпись на книге*

Покинул я семью и теплый дом,И седины я принял ранний иней,И гласом вопиющего в пустынеМой каждый стих звучал в краю родном.

Как птица нищ и как Иаков хром,Я сам себе не изменил поныне,И мой язык стал языком гордыниИ для других невнятным языком.

И собственного плача или смехаЯ слышу убывающее эхо,И – Боже правый! – разве я пою?

И разве так все то, что было свято,Я подарил бы вам, как жизнь свою?А я горел, я жил и пел – когда-то.

Ночная работа*

Свет зажгу, на чернильные пятнаПогляжу и присяду к столу, —Пусть поет, как сверчок непонятно,Электрический счетчик в углу.

Пусть голодные мыши скребутся,Словно шастать им некогда днем,И часы надо мною смеютсяНа дотошном наречье своем, —

Я возьмусь за работу ночную,И пускай их до белого дняОбнимаются напропалую,Пьют вино, кто моложе меня.

Что мне в том? Непочатая глыба,На два века труда предо мной.Может, кто-нибудь скажет спасибоЗа постылый мой подвиг ночной.

«Идет кораблей станица…»*

Идет кораблей станица,Просторна моя дорога,Заря моя, Заряница,Шатры Золотого Рога!

И плакалось нам, и пелось, —Доплыли до середины —Куда мое море делось,Где парус мой лебединый?

Довольно! В пучине южнойТони, заморское диво!Что темному сердцу нужноОт памяти неправдивой?

«Порой по улице бредешь…»*

Порой по улице бредешь —Нахлынет вдруг невесть откудаИ по спине пройдет, как дрожь,Бессмысленная жажда чуда.

Не то чтоб встал кентавр какойУ магазина под часами,Не то чтоб на СерпуховскойОткрылось море с парусами,

Не то чтоб захотеть – и ввысьКометой взвиться над Москвою,Иль хоть по улице пройтисьНа полвершка над мостовою.

Когда комета не взвилась,И это назовешь удачей.Жаль: у пространств иная связь,И времена живут иначе.

На белом свете чуда нет,Есть только ожиданье чуда.На том и держится поэт,Что эта жажда ниоткуда.

Она ждала тебя сто лет,Под фонарем изнемогая…Ты ею дорожи, поэт,Она – твоя Серпуховская.

Твой город, и твоя земля,И невзлетевшая комета,И даже парус корабля,Сто лет, как сгинувший со света.

Затем и на земле живем,Работаем и узнаемДруг друга по ее приметам,Что ей придется стать стихом,Когда и ты рожден поэтом.

Дума*

И горько стало мне,           что жизнь моя прошла,Что ради замысла я потрудился мало,Но за меня добро вставало против зла,И правда за меня под кривдой умирала.

Я не в младенчестве, а там,           где жизни ждал,В крови у пращуров,           у древних трав под спудом,И целью, и путем враждующих начал,Предметом спора их           я стал каким-то чудом.

И если в дерево впивается пила,И око Божие затравленного зверя,Как мутная вода, подергивает мгла,И мается дитя, своим врачам не веря,

И если изморозь ложится на хлеба,Тайга безбрежная пылает предо мною,Я не могу сказать, что такова судьба,И горько верить мне, что я тому виною.

Когда была война, поистине, как ночь,Была моя душа.           Но – жертва всех сражений —Как зверь, ощерившись, пошла добру помочьДуша, глотая смерть, – мой беззащитный гений.

Все на земле живет порукой круговой,И если за меня спокон веков бороласьЛиства древесная —           я должен стать листвой,И каждому зерну подать я должен голос.

Все на земле живет порукой круговой:Созвездье, и земля, и человек, и птица.А кто служил добру, летит вниз головойВ их омут царственный           и смерти не боится.

Он выплывет еще и сразу, как пловец,С такою влагою навеки породнится,Что он и сам сказать не сможет, наконец,Звезда он, иль земля, иль человек,           иль птица.

«Ты, что бабочкой черной и белой…»*

Ты, что бабочкой черной и белой,Не по-нашему дико и смелоИ в мое залетела жилье,Не колдуй надо мной, не делайГорше горького сердце мое.

Чернота, окрыленная светом,Та же черная верность обетамИ платок, ниспадающий с плеч.А еще в трепетании этомТот же яд и нерусская речь.

«Снова я на чужом языке…»*

Снова я на чужом языкеПересуды какие-то слышу,—То ли это плоты на реке,То ли падают листья на крышу.

Осень, видно, и впрямь хороша.То ли это она колобродит,То ли злая живая душаРазговоры с собою заводит,

То ли сам я к себе не привык…Плыть бы мне до чужих понизовий,Петь бы мне, как поет плотовщик, —Побольней, потемней, победовей.

На плоту натянуть дождевик,Петь бы, шапку надвинув на брови,Как поет на реке плотовщикО своей невозвратной любови.

Две лунные сказки*

I. Луна в последней четверти

В последней четверти лунаНе понапрасну мне видна.И желтовата и краснаВ последней четверти луна,И беспокойна и смутна:Земле принадлежит она.

Смотрю в окно и узнаюВ луне земную жизнь мою,И в смутном свете узнаюСлова, что на земле пою,И как на черепке стою,На срезанном ее краю.

А что мне видно из окна?За крыши прячется луна.И потому, как дым, смутна,Что на ущерб идет она,И потому, что так темна,Влюбленным нравится луна.

II. Луна и коты