Арсений Тарковский - Стихотворения. Поэмы Страница 12

«Снова я на чужом языке…»*

Снова я на чужом языкеПересуды какие-то слышу,—То ли это плоты на реке,То ли падают листья на крышу.

Осень, видно, и впрямь хороша.То ли это она колобродит,То ли злая живая душаРазговоры с собою заводит,

То ли сам я к себе не привык…Плыть бы мне до чужих понизовий,Петь бы мне, как поет плотовщик, —Побольней, потемней, победовей.

На плоту натянуть дождевик,Петь бы, шапку надвинув на брови,Как поет на реке плотовщикО своей невозвратной любови.

Две лунные сказки*

I. Луна в последней четверти

В последней четверти лунаНе понапрасну мне видна.И желтовата и краснаВ последней четверти луна,И беспокойна и смутна:Земле принадлежит она.

Смотрю в окно и узнаюВ луне земную жизнь мою,И в смутном свете узнаюСлова, что на земле пою,И как на черепке стою,На срезанном ее краю.

А что мне видно из окна?За крыши прячется луна.И потому, как дым, смутна,Что на ущерб идет она,И потому, что так темна,Влюбленным нравится луна.

II. Луна и коты

Прорвав насквозь лимонно-серыйОпасный конус высоты,На лунных крышах, как химеры,Вопят гундосые коты.

Из желобов ночное эхоВыталкивает на асфальтИх мефистофельского смехаКоленчатый и хриплый альт.

И в это дикое искусствоВлагает житель городскойСвои предчувствия и чувстваС оттенком зависти мужской.

Он верит, что в природе ночиИ тьмы лоскут, и сна глоток,Что ночь – его чернорабочий.

А сам глядит на лунный рог,Где сходятся, как в средоточье,Котов египетские очи,И пьет бессонницы белок.

Дагестан*

Я лежал на вершине горы,Я был окружен землей.Заколдованный край внизуВсе цвета потерял, кроме двух:Светло-синий,Светло-коричневый там, где по           синему камню писало перо Азраила.Вкруг меня лежал Дагестан.

Разве гадал я тогда,Что в последний разЧитаю арабские буквы на камнях           горделивой земли?Как я посмел променять на чет и           не́чет любовиРазреженный воздух горы?

Чтобы здесьВ ложке плавить на желтом огнеДагестанское серебро?Петь:«Там я жил над ручьем,Мыл в ледяной водеПростую одежду мою»?

Пруд*

Ровный белый небосвод,И на зелени прибрежнойБелый сумрачный налет,Словно жребий неизбежный.

Странный день пришел, когдаС неподвижно-смутной ивойНеподвижная водаСпор заводит молчаливый.

Так лежит в земле Давид,Перед скинией плясавший.Равнодушный слух томитВозглас, вчуже отзвучавший.

Где веселье этих вод?В чем их смертная обида?Кто былую жизнь вернетПеснопению Давида?

Как пред скинией, вчераВоды звонкие плясали,И пришла для них пораУспокоенной печали.

Пруд уйдет из-под корней,Станет призраком былого,Но умрет еще скорейНаше творческое слово.

«Когда купальщица с тяжелою косой…»*

Когда купальщица с тяжелою косойВыходит из воды, одна в полдневном зное,И прячется в тени, тогда ручей леснойВ зеленых зеркальцах поет совсем иное.

Над хрупкой чешуей светло-студеных водСторукий бог ручьев свои рога склоняет,И только стрекоза, как первый самолет,О новых временах напоминает.

«Огонь и трубы медные прошел…»*

Огонь и трубы медные прошел,Всю землю взял, а снял так мало хлеба,Все небо взял, а что он взял от неба?Каких-то звезд бессмысленный глагол.Зол человек, несчастен, скуп и зол.

«Тянет железом, картофельной гнилью…»*

Тянет железом, картофельной гнилью,Лагерной пылью и солью камсы.Где твое имечко, где твои крылья?Вий над Россией топорщит усы.

Кто ты теперь? Ни креста, ни помина,Хлюпает плот на глубокой реке,Черное небо и мятая глинаНепропеченной лепешки в руке.

Он говорит: подымите мне веки! —Слободы метит железным перстом,Ржавую землю и ольхи-калекиМетит и морит великим постом.

Он говорит: подымите мне веки!Как не поднять, пропадешь ни за грош.Дырбала – арбала – дырбала – арбала,Что он бормочет еще, не поймешь.

Заживо вяжет узлом сухожилья,Режется в карты с таежной цингой,Стужей проносится по чернобылью,Свалит в овраг, и прощай, дорогой.

Ночной звонок*

Зачем заковываешь на ночьПо-каторжному дверь свою?Пока ты спишь, Иван Иваныч,Я у парадного стою.

В резину черную обута,Ко мне идет убийца-ночь.И я звоню, ищу приюта,А ты не хочешь мне помочь.

Закладываешь уши ватойИ слышишь смутный звон сквозь сон.Пускай, мол, шебуршит, проклятый,Подумаешь – глагол времен!

Не веришь в ад, не ищешь рая,А раз их нет – какой в них прок?Что скажешь, если запятнаюСвоею кровью твой порог?

Как в полдевятого на службуЗа тысячей своих рублей,Предав гражданство, братство, дружбу,Пойдешь по улице своей?

Она от крови почернела,Крестом помечен каждый дом.Скажи: «А вам какое дело?Я крепкий сон добыл горбом».

Стихи в тетрадях*

Мало ли на светеМне давно чужого, —Не пред всем в ответеМузыка и слово.

А напев случайный,А стихи – на что мне?Жить без глупой тайныЛегче и бездомней.

И какая малостьОт нее осталась, —Разве только жалость,Чтобы сердце сжалось,

Да еще привычкаГоворить с собою,Спор да перекличкаПамяти с судьбою…

К тетради стихов*

Прощай, тетрадь моя, подруга стольких лет;Ты для кого хранишь предчувствий жгучий следИ этот странный свет, уже едва заметный,Горевший заревом над рифмою заветной?Пускай хоть век пройдет, и музыка страстейПод бомбы подведет играющих детей, —Быть может, выживет наследник нашей муки…А ты, печальница, дана мне на поруки.Твой собственник придет: он спит в моей крови,Из пепла города его благослови,Из груды кирпичей – свидетелей распада.И, право, нам других свидетелей не надо.

Отрывок*

А все-таки жалко, что юность мояМеня заманила в чужие края,Что мать на перроне глаза вытирала,Что этого я не увижу вокзала,Что ветер зеленым флажком поиграл,Что города нет и разрушен вокзал.Отстроится город, но сердцу не надоНи нового дома, ни нового сада,Ни рыцарей новых на дверцах печных.Что новые дети расскажут о них?

И если мне комнаты матери жалкоС горящей спиртовкой и пармской фиалкой,И если я помню тринадцатый годС предчувствием бедствий, нашествий, невзгод,Еще расплетенной косы беспорядок…Что горше неистовых детских догадок,Какие пророчества?                      Разве теперь,Давно уже сбившись со счета потерь,Кого-нибудь я заклинаю с такоюОхрипшей, безудержной, детской тоскою,И кто-нибудь разве приходит во снеС таким беспредельным прощеньем ко мне?Все глуше становится мгла сновидений,Все реже грозят мне печальные тени,И совесть холодная день ото дняВсе меньше и меньше терзает меня.Но те материнские нежные руки —Они бы простили мне крестные муки —Все чаще на плечи мои в забытьиТе руки ложатся, на плечи мои…

«Я боюсь, что слишком поздно…»*

Т. О.-Т.

Я боюсь, что слишком поздноСтало сниться счастье мне.Я боюсь, что слишком поздноПотянулся я к беззвезднойИ чужой твоей стране.

Мне-то ведомо, какою —Ночью темной, без огня,Мне-то ведомо, какоюНеспокойной, молодоюТы бываешь без меня.

Я-то знаю, как другие,В поздний час моей тоски,Я-то знаю, как другиеСмотрят в эти роковые,Слишком темные зрачки.

И в моей ночи ревнивойКаблучки твои стучат,И в моей ночи ревнивойНад тобою дышит диво —Первых оттепелей чад.

Был и я когда-то молод.Ты пришла из тех ночей.Был и я когда-то молод,Мне понятен душный холод,Вешний лед в крови твоей.

«Смерть никто, канцеляристка, дура…»*