Перебеги меня. Современная проза - Александр Цыганов Страница 14

– Вижу я, что вы с Михалычем идёте. Понял, что по мою берлогу – куда тут еще идти-то? Воду пока поставил – сюда ж подниматься еще. С сахаром? – и не спрашивая ответа, чуть внутренне прислушавшись к самому себе, Николай кладёт мне ровно три ложки, моё число, – Смотрю, Михалыч остался, а ты идешь, медленный такой, раздумывая опять же – зайти, не зайти… Э-э-э, думаю, в лес странник собрался. По что в лес? Ягодам не сезон, да и с другого угла сподручнее, грибы здесь отродясь не водились, значит, по иному поводу. И по какому же? – он пытливо взглянул мне в глаза.

– Да на родник мне надо. – опешиваю я, не привыкший к столь скоро заданному вопросу о настоящей цели. – На картах нету его, а нанести надо, чтобы лес не трогали.

Хозяин хмыкнул:

– Хм. Лес не тронут. А на родник надо, это ты верно знаешь, да? Ну пей, после сходим. Вот варенье моё с мёдом вперемешку пробуй. И блины – мне Вадимовна с утра дала – сам-то я не пеку, а чего мне одному печь-то, раз целый день внизу? А ты, значит, учитель?

Диву я потом давался – с чего это как на духу рассказывал я другому, менее часа назад встреченному человеку, и о себе и о своих поисках и переживаниях: «С кем был! Куда меня закинула судьба…» О том, что приехал ненадолго – на замену – в самом начале, потом – чем занимался, чего хотел, но так и не достиг… затем вообще пустился в какую-то метафизику, самому мне не очень-то понятную.

Николай улыбался и отвечал. И я понимал, что не я, приезжий и городской тут странно выгляжу, потому, что как раз я – и приезжий и городской, – а вот он выглядит тут странно. В чем именно, объяснить я не мог – но он ощущался еще более приезжим, чем я, иногда и вовсе представляясь мне иностранцем – японцем или, может быть, калмыком.

– Места здесь интересные, ненаглядные. С детства тут гляжу, а наглядеться не могу – что ни листок, так точёный, резчишком по нему боженька прошёлся, и времени зря не потратил, потому как мне показал, а потом ещё ежонка им укроет до весны. Иной листок ма-аленький, а пользы от него – больше чем от целого веника – и хворь снимет и тоску развеет. Да и трепещет на ветке смешно, радует. Это же великая сила – радость дарить – и человек человеку не каждый может! А тут – листочек на ветке. Да?

Не согласиться было невозможно – так просто и ясно всё выходило, так верно и друг за другом шло. И встали из-за стола вовремя, и умылись у колодца – «надо так», оказывается, было перед дорогой, и посошки тут же нашлись, и тяжесть в ногах куда-то в землю сгинула, ничем себя не проявляя.

Брели по лесу – тому самому, ненаглядному, большому, где от дерева к дереву нужно было сделать шагов по сто, не меньше. Стволы и уходящие далеко вперёд ветви поражали – не видел я раньше такого леса, даже не слышал о таком. Понимал, что ни о какой вырубке, конечно же, и речи идти не может – стоит любому мало-мальски образованному человеку лишь раз увидеть эти деревья…

– Так это не каждый увидит, а увидит, так не каждый поймет. Для кого-то – деревья живые, каждое постарше целой деревни будет, а для кого-то -кубометры, дрова, пепел.

Звуков тут почти не было, как и валежника под ногами – тонкая, мягкая и очень уж газонная какая-то травка. Прохладно скрипели сапоги, и громче всего я слышал своё дыхание.

– Поют птицы, поют. Только высоко, отсюда не слышно. А это капли бьют – им тоже высоко лететь. Ветер сюда не доходит, поэтому тихо, слышно, как шишка летит, когда падает. – мой спутник говорил много, будто хотел выговорится, с немножко неправильной интонацией постоянно удивлённого ребёнка.

Небо было невидимым за высоким и плотным пологом леса, а мы шли именно под пологом, куда не проникнет случайно налетевший дождь. Свет проникал не сверху, а откуда-то сбоку, крался тут и там редкими лучами, появляющимися и исчезающими, как в стоячей воде.

– Почему же не вырастить такое? Можно и такое. Вон, шишку бери и лущи. А потом как человека – возделывай, корми и лелей, чтобы не диким рос, а ценность своей жизни умом понимал.

Иногда Николай останавливался, поднимал с земли то кусочек коры, то длинную, с ладонь длиной сухую иголку, размахивал ею, как дирижер палочкой, спрашивал меня о чем-то и перебивал, договаривая за меня мои же слова:

– К каким звёздам? А, к этим звёздам! Тут не хитринка нужна, а искра, чтобы правдивое желание было, а не только так вот – пальцем указать и название дать. Хотеть можно и к звёздам, но вот ведь – к звёздам хочется едва, а от ближнего спрятаться – ещё больше хочется, да?

«Мы как медведи тут, – думал я, – Большие, непонятные медведи, облаченные в странные скафандры – пыхтящие, шумные и очень торопливые. Нам и дел-то – мимо пройти, а мы делаем это с шумом, сами того не ведая.» А Николай уже рассказывал про свою избу:

– Бывает, что изнутри места больше, чем снаружи увидишь. Это кому как она кажется. Некоторым малой и тесной себя кажет, другому – большой и просторной. От ауры зависит – ха-ха-ха, – смешно, что слово это знаю? Да знаю, да. Где чисто, там не тесно! А где хорошо, там и не жмёт. Живу, мне хватает, да и любому хватит, если лишнего не хватать. С любым домом так, где человек мал, там и дом его мал, пусть хоть дворец это.

К одному из деревьев Николай подошел очень близко. Не без страха подошёл и я. Внутри этого дерева, наверное, целиком поместился бы дом Николая, а может, и не один. Ствол был замшелый, широкий, как подножие маяка, доспехи коры больше напоминали чешую удивительного зверя, в котором даже на расстоянии руки чувствовалось мощное, ритмичное движение.

– Это не шишка, это желудь такой. Другие они, эти дубы, а может, и не дубы они вовсе – сами себя то помнят, то не помнят. Им-то вот уходить и пора, внутри сердцевину железо ест – гора хоть и меловая, но железо снизу идет с водой, подтачивает. Любого железо подтачивает, когда снизу оно и много его, и непонятно, зачем так много.

Как-то неожиданно я понял, что мы вышли на самую вершину холма. Пологий подъём сошёл на нет, стало светлее и оживлённее. Еще одна нотка вплелась в потревоженную нами тишину. «Родник журчит» – догадался я…

– Человек похож на компас. Он может идти прямо, твёрдо указывать направление и достигать своих целей. Или может бесполезно крутиться на одном месте и никуда не идти. Как и компасу – ему не обязательно нужен Северный Полюс, чтобы указывать на него. Иногда достаточно просто положить рядом магнит. Обман ли это? Для компаса – да. Но даже тогда стрелка намагничивается сильнее и впоследствии точнее указывает направление. Да и какая разница – магнит это или мифологический Полюс, который существует только в воображении и на рисунках, если это притягивает? Притягивает – иди. Вон, видишь, крутится. Вот, остановился. И иди…

А вечером, у Михалыча, в доме которого я квартировал, была небольшая разборка.

– Конечно дурачок, – Михалыч вздохнул, – Добрый дурачок. Ну сам посуди, какая еще аура? А этот лес? Нам он не нужен, мы в него не ходим. Жёлуди – шишки! Ты сам себя слышишь? Председателю смотри, не ляпни. Пахомыч – хоть и сволочь, но мужик умный, ухватистый. Ему свиней кормить нечем, а ты ему про гигантские какие-то дубы! Нахрен они!

– Так ведь их изучать можно! Да и Николай знает, что к чему. Сюда бы учёных! – я пытался быть понятным и логичным. Увы, но мои логические построения были понятны только мне, и сидящий рядом Михайлович методично и четко их разрушал:

– Если он такой умный, чего же он один там? Зачем другим всем помогает, а у самого захудалой коровёнки, лошадки – и то нету?

Взял бы часть своего любимого лесу, срубил бы и вывез – он же лесничий, списал бы как сухостой, Пахомыч бы подмахнул, и всем хорошо! Пахомычу – новый свинарник, себе – лес,