Панас Мирный - Гулящая Страница 20

Дойдя до леска, они повернули направо. Широкая дорога, покрытая талым снегом, змеей поползла в гору. Молча, понурившись, они поднимались все выше и выше.

- Вот тебе и город! - сказал Кирило, когда они поднялись на гору.

Перед ними в долине раскинулся город. Широкие улицы, как реки, перерезали его вдоль и поперек. Вдоль улиц, как стражи, выстроились высокие каменные дома, кирпич краснел, блестели побеленные стены. В небо уходили острые шпили церквей; вокруг них на небольших площадях теснились лавки. Как муравьи, сновали и суетились люди. Всюду слышен был говор и крик, смутный гомон и гул... Заходящее солнце, как кровью, заливало город багровым светом.

Христе стало страшно... Город показался ей хищным зверем, притаившимся в яме; разинув кровавую пасть с белыми острыми клыками, он, казалось, вот-вот бросится на нее. - Ну, девка, постояли и хватит, пора идти!- сказал Кирило, как в колокол ударил.

Христя затрепетала, как подстреленная... Слезы ручьем полились у нее из глаз.

2

- Сам черт ввяжись в это дело, и то такого не выдумал бы!.. Пост на исходе, а у меня одной щуки целый воз не распродан, чехони две бочки... сорокаведерных. А тут еще оттепель... Тьфу! В лавку не войдешь...воскликнул Загнибеда, явившись вечером домой.

У Христи руки похолодели, когда она его увидала. Огромного роста, лицо длинное, усищи рыжие, острый горбатый нос, под нахмуренными бровями, как два уголька, горят не желтые, а прямо красные, как у кролика, глаза. Одет он был по-мещански в долгополый суконный чекмень, который доходил ему до самых сапог, широкая барашковая шапка пирожком, как сковорода, прикрывала его длинную голову. Лицо, фигура, поступь - все говорило о том, что это человек сильный, решительный; такой ничего не испугается, ни перед чем не остановится. А красные кроличьи глаза выдавали лукавую душу, ехидные замыслы: каверзность писаря побраталась в них с хитростью лавочника.

- А это кто, Олена? - обжегши Христю быстрыми глазами, спросил он у жены, молодой, исхудалой женщины с бледным лицом и голубыми глазами. Казалось, само небо отразилось в ее светлых зрачках.

- Да это служанка,- ответила та тихим приветливым голосом, словно легкой рукой коснулась струны.

Загнибеда стал посреди кухни, бросил взгляд на жену, потом на Христю, которая, понурясь, стояла у порога; потом снова на жену и снова на Христю... Так орел с высоты всматривается в добычу, выбирает, какая повкусней.

Невысокая Христя с полным розовым лицом, молодыми ясными глазами, черными бровями так непохожа на исхудалую Олену. Та, бледная, увядшая, как поблеклый цветок; эта - только что расцвела... У Загнибеды глаза загорелись, когда он глянул на круглый невысокий стан Христи.

- Насилу дождались вашей милости! - неласково поздоровался он с нею.Ты что так задержалась?- спросил он затем еще неласковее.

У Христи душа похолодела, потемнело в глазах.

- Петро! - сказала Олена, покачав головой.

Загнибеда взглянул с усмешкой на Христю, потом на жену и молча пошел в комнаты.

- Давай, девка, самовар,- сказала Олена и полезла в шкаф.

Христя не помнит, как выбежала в сени, как схватила кипящий самовар и бегом внесла его в кухню.

- Туда, туда... В комнату неси, Христя, и поставь вон на тот стол,распоряжалась Олена, доставая из шкафа посуду.

Христя застала Загнибеду уже за столом. Он сидел, развалясь на стуле, и быстрым взглядом окидывал комнату. Когда Христя вошла, он так и впился в нее своими острыми глазами. Она чувствовала, как пронизывает ее насквозь этот пристальный взгляд, добирается до самого сердца, смущает душу... Христя дрожала всем телом, и самовар трясся у нее в руках,- она, наверно, уронила бы его, если бы не поторопилась поставить на стол. И все же она не смогла удержать его,- самовар покачнулся, плеснула вода. Крутой кипяток побежал по руке Христи на стол... У девушки невыносимо заболели пальцы, но она даже не пикнула, даже не поморщилась,- только вспыхнула вся, как огонь.

Загнибеда посмотрел на стол, где от лужицы поднимался пар, а она так и обмерла... "Что я натворила! Что теперь будет?" - думала она. Загнибеда молчал, она точно окаменела.

- Вишь, на стол пролила! - тихо сказала хозяйка, входя с посудой.Возьми вон там тряпку и вытри.

Христя в одно мгновение вытерла стол.

- Проворная!- буркнул ей вслед Загнибеда, когда она выходила из комнаты.

- Ничего, девка расторопная,- прибавила Олена.

Дальше Христя ничего не слышала. От нестерпимо жгучей боли в пальцах она света невзвидела. Ей хотелось кричать, а она боялась дохнуть. Горячие слезы залили ей лицо... Она то прижимала ошпаренную руку к груди, то трясла ею, то поднимала к губам и дула на нее,- боль не унималась. Она слышала, как в комнате звенит посуда и хозяева прихлебывают чай.

- Налей-ка мне еще,- попросил в четвертый раз Загнибеда.- И соленого как будто не ел, а здорово пить хочется.

"Они чаи распивают, а я места себе не найду",- всхлипывая, думала Христя.

- Тише...- сказала, прислушиваясь, Олена.- Мыши скребутся?

Загнибеда умолк, а Христя не могла удержаться. Как раз в то мгновение, когда в комнате воцарилась тишина, из груди ее вырвался стон, и она снова заплакала.

- Плачет? - догадался Загнибеда.

Христя смолкла, затаив дыхание.

- Христя! - позвала ее Олена.

- Так она Христя? Христя в монисте! - сказал Загнибеда.

- Христя! - снова позвала Олена, не дождавшись ответа.

- Че-его? - со слезами откликнулась Христя.

- Ты плачешь? Чего? Поди сюда.

Христя вошла, заплаканная, придерживая обожженную руку.

- Чего ты? - допытывалась Олена.

- Да ничего! - нетерпеливо ответила Христя и направилась в кухню.

- Как ничего? Говори - чего плачешь?

- Пальцы обожгла.

- Чем?

Не успела Христя ответить, как что-то булькнуло, кто-то прыснул... и залился раскатистым хохотом.

Это Загнибеда, хлебнув чаю, не выдержал, прыснул и расхохотался.

- Ну, чего ты? - с удивлением опросила Олена.

Загнибеда хохотал... Он весь трясся, лицо у него посипело от натуги. Как ножом, полоснул Христю по сердцу этот смех, боль в руке стала от него еще нестерпимей. Но вот Загнибеда поперхнулся, закашлялся...

- Знаю... Ох, ну его совсем! - крикнул он, прокашлявшись, и стал рассказывать, как Христя обварила руку.- Ну, и терпеливая же, а все-таки не выдержала! - прибавил он с усмешкой.

Христе стало еще тяжелей, еще больнее: это он над нею насмехается, над нею хохочет! "Чтоб ты лопнул, проклятый!" - подумала она, обливаясь слезами.

- Ты бы, глупая, что-нибудь сделала. Тертой репы приложила, что ли,посоветовала Олена и выбежала в кухню. Она нашла репу, натерла на терке и приложила Христе к красным пальцам.

Христе стало полегче: рвет, дергает, горит, но хоть болит уже не так сильно. А Загнибеда в комнате никак не может успокоиться. Затихнет на минуту и снова зальется хохотом.

- Ну, чего ты хохочешь? - крикнула на него Олена.- С ума спятил, что ли? Девка места себе не находит, а он хохочет...

- Если б ты знала... Если б ты видела... Ведь это при мне было... На моих глазах... Как плеснет себе кипятком на руку... И сразу так вся и вспыхнула! Но хоть бы слово проронила... Вот дура! Сказано: деревня, дубина стоеросовая!

И без того Христе было досадно, а когда она почувствовала горькую правду слов Загнибеды, ей стало еще досадней. В самом деле: почему она не сказала сразу, что обожглась? Приложили бы тертой репы, и она не мучилась бы так долго, не плакала. Так нет же, побоялась. Кого? Чего? Всего!.. И того, что пролила воду на стол, и того, что хозяин на нее смотрел... А все потому, что деревня, дубина стоеросовая!

Тут снова послышался раскатистый хохот Загнибеды. "Ну и язва этот Загнибеда! Ну и заноза! Кому горе, а ему смех..." Ей вспомнились слова Кирила: не человек, пиявка! "Пиявка, сущая пиявка!" - думалось ей. Пиявкой был, пиявкой и останется! А ей целых полгода придется пробыть у него, полгода придется слушать докучные речи, ехидный хохот... Господи! сегодняшний вечер ей выдался вечностью, а ведь впереди целых полгода! Он же все соки из нее высосет... Недаром жена у него такая пришибленная, замученная... Натерпелась, видно, бедная, на своем веку!

Такие мысли роились в голове Христи. Теснясь в уме, цепляясь друг за дружку, они уносили ее прочь отсюда, туда - в деревню... к матери... Что-то там теперь? Плачет, верно, мать. Не спит - плачет... Несчастная!.. Впервые овладела ею такая жгучая, такая невыносимая тоска по матери. Она рвалась туда, к ней, к родненькой своей печальнице, к единственной своей советчице... Она бы все отдала, что только есть у нее, лишь бы сейчас быть около нее, около своей старенькой мамочки... Что же она может отдать? Что у нее есть?

Жизнь впервые повернулась к ней своей суровой оборотной стороной, впервые почувствовала Христя на себе ее тяжелое бремя... "Нет счастья, нет талану на этом свете беднякам и никогда не будет!" - решила она.

- Христя, ты бы погасила свет, что зря горит? - сказала из другой комнаты Олена.- Сегодня больше ничего не будем делать.