Валерий Брумель - Не измени себе Страница 24

Самое первое состязание я выиграл лишь за счет "нахальства" и прежнего авторитета. Это был матч четырех: Москва - Ленинград - Украина - РСФСР. (На улицах цвел май.)

К этому времени среди всех прыгунов наилучшим образом выглядел Глухов. (Мы выступали с ним на Олимпиаде в Риме.) Года на два Глухов куда-то пропал. Начали поговаривать, что для прыжков этот спортсмен уже устарел. Неожиданно он снова вынырнул на спортивном горизонте, притом с приличным результатом - 2 метра 18 сантиметров. Стало очевидно, что похоронили его преждевременно. (Впоследствии Глухов успешно выступал еще несколько лет.)

Обо мне пошла молва, что я сгорел, выдохся и т. п. Прослышав об этом, Глухов почувствовал, что настал наконец момент, когда со мной можно рассчитаться за все прежние проигрыши. Мечтал он об этом всю спортивную жизнь. Пока ему это не удавалось. Я всегда "уходил" от него на 5-10 сантиметров.

На матче четырех я тоже не собирался сдаваться без боя. Глухов был лучше подготовлен, но у меня имелось другое преимущество. Он меня боялся. Даже слабого. От моих предыдущих, почти беспрерывных успехов у него развивался "комплекс подавленности" перед моим именем. На это я и рассчитывал...

Прыгая из последних сил, еще больше я тратил их на то, чтобы не показать Глухову и малейшей неуверенности в своей победе. Сбивая планку, я улыбался. Отдыхая, беспрерывно шутил. Иногда нарочно с самим Глуховым. Когда прыгал он, не обращал на него внимания. И вообще всем видом показывал сопернику, что соревновательный процесс для меня сугубо формальное явление. Кто будет первым, известно заранее. То есть я...

Глухов понемногу стал раздражаться. На себя. На меня он не мог - не было причин. С каждым прыжком все более нервничал и выбивался из колеи.

Когда планку подняли на 2 метра 15 сантиметров, я понял, что именно эту высоту мне нужно взять с первой попытки... Почему?.. Глухов знал: в новом сезоне это мой лучший результат. Выше я наверняка не прыгну.

Предстояло разубедить его в этом. Во что бы то ни стало надо было показать, что слухи о моем "разобранном" состоянии необоснованны, что уставшим я только прикидываюсь. Только так Глухов сломается.

Я собрал в себе остатки сил и эту задачу выполнил... Глухов не сломался. Наоборот, его охватило более жгучее желание победить меня. Но, как ни парадоксально, оно и явилось причиной его слома. От чрезмерных желаний планку обычно сбивают. Глухов не стал исключением. 215 он взял лишь с третьей попытки...

Сознание того, что я (слабейший) вдруг почему-то выигрываю у него (сильнейшего), стало постепенно доканывать Глухова. Чтобы ускорить этот процесс, я сделал такой жест - подошел к нему и спросил:

- Какую высоту ставить будем?

Он нервно подернул плечом, ответил:

- Какую, какую! 218!

- А может, сразу 221? Чего силы зря тратить?

Глухов разозленно отвернулся, пошел к судейскому столику и заказал 218. Я пришел следом, заявил:

- Эту высоту я пропускаю.

От такой наглости мой соперник чуть не задохнулся... В состоянии бессильной ярости он сбил планку все три раза...

Я, конечно, рисковал, но другого выхода у меня не было, пусть бы я умер, но 218 я бы уже не взял...

Позже, остыв, Глухов наконец понял это. Приблизившись, он тихо сказал мне:

- Уполз... Ну смотри! В другой раз такого никогда не случится!

Я широко улыбнулся, ответил:

- Правильно! В другой раз я тебя и близко не подпущу!

Этой фразой я закрепил свое прежнее моральное преимущество. И действительно, другого раза у Глухова уже не случилось...

Через месяц Кислов уговорил меня полететь на состязания в Норвегию. Уговорил, потому что я заболел гриппом. Ведущие прыгуны разъехались кто куда: в Польшу, во Францию, в Италию...

Матч СССР - Норвегия проводился впервые, нам хотелось его выиграть. С температурой 37,8 я отправился в Скандинавию. За ночь до соревнований я, как и в Токио, опять выпил стакан "Зверобоя". Наутро температура спала. Но слабость осталась.

В сектор я вышел на трясущихся ногах, перед глазами плавали мутные круги.

Все высоты: 203, 206, 209, 212 я преодолел "на зубах", все с третьей попытки.

И вдруг перед двумя метрами пятнадцатью сантиметрами я ощутил знакомую легкость. На этих соревнованиях я взял 218.

Преодолев в Норвегии свою хворь, я почувствовал, что вновь начинаю обретать силы. В Англии на крупных состязаниях - 220. Через две недели в Финляндии - 222. В Италии - 224. В США - 225.

В Америке я попросил установить 2 метра 29 сантиметров - выше своего мирового рекорда. Этот результат мне не покорился, но я почувствовал - близко.

В Париже взял 226, пошел на 230. К этой высоте я прикоснулся только кожей колена. Планка мелко задрожала и по микронам поползла с подставок, упала. Но было ясно: еще полмесяца, месяц, и я сяду на такого коня, на которого вряд ли кто еще сумеет сесть в течение ближайших нескольких лет.

Пока же я сел на мотоцикл. Сел позади сокурсницы по институту мотогонщицы. Я попросил ее подвезти меня до метро.

Москва стояла в золотых листьях, только что прошел дождь, проглянуло солнце. Все сверкало - лужи, река, окна домов, гранитный парапет набережной. Девушка (ее звали Светлана) оглянулась на меня, улыбнулась. На один миг. Но именно в этот миг я успел увидеть подрагивающую стрелку спидометра, отметку "80", крутой поворот дороги, исчезающей в темном провале туннеля, и перед его зевом огромную искрящуюся лужу. В следующее мгновение мотоцикл влетел в лужу, скользнул влево, из-под меня тотчас ушла опора. Страшный удар о столб, я понесся в черную бездонную дыру. Сознание успело поставить точку: "Все".

...Когда сознание вернулось, я увидел сокурсницу. Ее трясло в нервном ознобе. На ней самой не было ни царапины.

Я попытался встать и не смог. На обочине заметил свою правую туфлю. Посмотрел на ногу, с которой она соскочила, и не нашел ее. Я на ней сидел. Подо мной оказалась липкая лужа крови. Я высвободил из-под себя ступню вместо нее торчали страшные костные отломки. Сама ступня висела на одних связках и сухожилиях.

Кости были неестественно белого цвета. Я равнодушно отметил: "Все как в анатомичке института".

И тотчас почувствовал боль, точно ногу мне отрубили топором.

Из темноты туннеля вылетел МАЗ, пронзительно завизжал тормозами.

Я сидел на его пути - грузовик чудом не задавил меня.

Опять заскрипели тормоза - теперь уже "Запорожец". Оба водителя побежали ко мне, на полдороге остановились. Они увидели крошево моей ноги.

Я протянул к ним руки, попросил:

- Помогите.

Они кинулись ко мне, подхватили, поставили на целую ногу. Вторая ступня болталась как маятник. Я взял ее в руки, чтобы она не отвалилась совсем. Так, поддерживаемый водителями, поскакал к "Запорожцу". За мной потянулась дорожка из крупных сгустков крови.

"Живым... только бы живым до больницы", - думал я.

- В Склифосовского! Быстрее!

Владелец "Запорожца" сунулся в кабину, выпроводил оттуда жену и дочь. Они отошли к парапету набережной, с ужасом уставились на мою ногу.

Шофер грузовика помог мне забраться в машину, мы тронулись.

Перед первым же светофором автомобиль затормозил.

- Дальше! - тотчас сказал я. - Дальше!!!

Мужчина очумело помотал головой, ответил:

- Красный свет!..

- Пусть! Езжайте!!

Двумя руками я сжимал под коленом артерию, от толчков машины моя ступня беспрерывно болталась, с нее обильно текла кровь. Перед моими глазами начали отплясывать тысячи светящихся точек. "Сейчас потеряю сознание..."

Вкатили наконец в ворота больницы. "Приемный покой". Вышли два санитара. Один из них открыл дверцу и поморщился:

- Эк тебя расквасило!

Я подтянулся руками, поставил здоровую ногу на землю, выпрямился. Передо мной все поплыло, я рухнул...

Потом я лежал на холодном столе, на мне длинными ножницами разрезали брюки... Явился дежурный хирург,

- Вы тот самый Буслаев?

- Да. Что будет с ногой?

- Посмотрим, - откликнулся он. - Сейчас трудно определить, посмотрим.

Мне сделали какой-то укол, боль притихла, я надолго прикрыл глаза...

Открыв их, я увидел свою жену и Звягина. Жену била мелкая дрожь, она все время повторяла:

- Митя! Что же теперь будет, Митенька?

Звягин молчал. Он старался сохранить то выражение лица, которое подобает принимать в таких обстоятельствах, но я тотчас уловил в нем другое.

Со своего стола я сказал ему:

- Все правильно, Сережа... Я тебе больше не конкурент... Это финиш.

Он вздрогнул, горячо заговорил:

- Как тебе не стыдно? При чем тут финиш? Ты еще будешь прыгать! Вот увидишь!

Я отрицательно помотал головой, жена закричала:

- Какие прыжки? О чем вы? Жить! Ты только жить должен, Митя!

Вернулся дежурный врач. Он пришел с ведущим хирургом больницы. Оба попросили удалиться жену и Звягина.

Хирург близоруко склонился к моей искореженной ноге, покривился.

- Что? - спросил я. - Отрежете?

Он поднял на меня глаза:

- Отрезать можно было и без меня. - И прибавил: - Наша фирма, товарищ Буслаев, балалаек не делает!