Отвергнутая - Екатерина Валерьевна Шитова Страница 25

Открыв глаза, Прасковья окунулась в кромешную темноту. Свеча, судя по всему, догорела, пока она спала, и теперь избушка погрузилась во тьму. Прасковья не знала, сколько она проспала, не знала, день сейчас или ночь – в избушке не было ни одной щели.

Встав на ноги, она сделала несколько шагов вперёд, и руки её коснулись стены. Она стала бороздить руками по шершавым брёвнам в надежде нащупать дверь. Но вскоре голова у Прасковьи закружилась, и ей стало казаться, что стены вокруг сужаются. Она испуганно закричала и вскоре снова почувствовала, как её позвоночник немеет и выгибается дугой. Прасковья повалилась на пол и, хрипя, забилась в судороге.

Дверь избушки натужно заскрипела, открылась, и внутрь проник дневной свет. В низком проёме показалась массивная, широкоплечая фигура. Громко кряхтя и сопя, великан протиснулся в избушку, опустился на пол рядом с Прасковьей, а потом навалился на неё всем телом, прижимая её, бьющуюся в судороге, к полу. И тут же мышцы Прасковьи расслабились, и она судорожно вздохнула, вытирая рукой пену, выступившую на губах. Припадок прекратился, не успев начаться. Прасковья попыталась сдвинуть с себя тяжесть, навалившуюся на неё, и руки её упёрлись в волосатую грудь великана. Она вскрикнула, затрепыхалась, прижатая к полу массивным мужским телом.

Великан, шумно кряхтя, поднялся. Прасковья, освободившись, села на полу, испуганно подтянув колени к подбородку. Она взглянула исподлобья на того, кто только что снова усмирил припадок, и замерла от удивления. Лицо её побледнело, глаза округлились, а рот изумлённо открылся…

– Ты? – прошептала Прасковья, прижав ладонь к губам.

Великан стоял, пригнув голову и упираясь плечами в низкий потолок. Он шумно дышал и кислый запах его дыхания долетал до лица Прасковьи, вызывая в ней чувство отвращения.

– Это ты? – снова спросила Прасковья. – Как такое возможно?

Великан глянул на неё исподлобья и замычал в ответ. Его лысая голова казалась маленькой по сравнению с огромным туловищем. Лицо было странным, непропорциональным – узкий лоб, огромный, мясистый нос, толстые губы. Одет он был в драную фуфайку, пуговицы которой не застёгивались, и в широкие штаны.

Великан тяжело дышал, и при каждом вздохе широкая, покрытая густой шерстью грудь вздымалась вверх, а потом оседала вниз. Он был страшен и мало похож на человека, но было в его лице нечто до боли знакомое Прасковье. Глаза… Едва она взглянула в круглые, как будто удивляющиеся, глаза великана, то тут же узнала его – это был Ванька, маленький деревенский дурачок, который бегал за ней, как собачонка, когда она ещё в девках ходила. Он ведь тогда, после купальской ночи, когда она прогнала его, ушёл в лес, и в селе больше не появлялся. Вот только что с ним стало в лесу, что он так увеличился в размерах?

– Ванька, это же ты? – снова прошептала Прасковья.

Великан встрепенулся, шумно засопел и промычал что-то нечленораздельное. А его толстые губы расплылись в подобии улыбки.

– Как же ты вырос-то! Во все стороны раздался! – вслух проговорила Прасковья, а про себя подумала, что от такого верзилы не сбежишь, если поймает, пальцем о землю размажет.

Ванька что-то промычал, глядя на Прасковью, и та кивнула в ответ, натянуто улыбнувшись. Потом он принёс в избушку котелок, в котором дымилась гречневая каша. От запаха горячей еды у Прасковьи потекли слюнки. Ванька поставил котелок на стол, достал из кармана деревянную ложку, зачерпнул каши и сунул полную ложку себе в рот. Тщательно облизав ложку языком, он снова зачерпнул кашу и на этот раз поднёс её ко рту Прасковьи. Та сжала губы. Есть одной ложкой с уродливым великаном ей было противно.

Ванька между тем продолжал упорно тыкать ложкой Прасковье в лицо. И тут вдруг губы его зло скривились, и он весь покраснел от негодования. В следующую секунду ложка полетела в стенку, горячая гречка рассыпалась по полу. Отвернувшись, великан что-то промычал себе под нос. Потом поднял ложку и уже хотел убрать её назад, в карман, но Прасковья опередила его. Она ловким движением выхватила ложку из его руки, зачерпнула горячую кашу и стала есть.

– Спасибо, Ваня! Ничего вкуснее я в жизни не ела! – с набитым ртом проговорила Прасковья.

Великан хрюкнул от удовольствия, и на его щеках выступил румянец.

* * *

Жизнь Прасковьи снова изменилась до неузнаваемости. Она стала пленницей дурачка Ваньки. Он держал её взаперти, выходить не разрешал. Но два раза в день он приносил еду и воду в избушку, которая оказалась добротной, проконопаченной сверху донизу землянкой, и дверь за его спиной оставалась открытой настежь. Прасковья, подметив это, приготовилась бежать.

Один раз, когда Ванька ставил на стол котелок с горячей похлёбкой, Прасковья проскользнула мимо него и выскочила на улицу. Она побежала куда глаза глядят, виляя между деревьями, перепрыгивая пни и коряги. Но вскоре позади послышались тяжёлые шаги – это великан догонял свою пленницу. Когда он повалил Прасковью на землю, уткнувшись лицом в её волосы и шумно дыша ей в ухо, она взмолилась:

– Отпусти меня, Ваня! Отпусти! Мне домой надо! Чего ты держишь меня тут взаперти, словно овцу? Ты же добрый, я знаю!

Голос её дрогнул, и из глаз покатились слёзы.

– Аааа! – грозно закричал Ванька и стукнул мощным кулаком по земле рядом с Прасковьей.

Та вздрогнула от страха, замолкла, и Ванька подхватил её на руки и понёс назад. Прасковья плакала, била его руками по широким плечам, по лицу. Но он как будто не ощущал её ударов. Он занёс её в землянку, посадил на лавку, сел с ней рядом и с силой прижал к себе. Когда Прасковья начала задыхаться, Ванька отпустил её и ушёл, подперев снаружи дверь землянки тяжёлым бревном. На шею женщины словно повесили огромный камень.

Но мысли о бегстве по-прежнему одолевали Прасковью. Она страшно тосковала по сыну, долгая разлука с ним разрывала её сердце на части. Ей хотелось забрать Феденьку и убежать с ним далеко-далеко – туда, где никто их не найдёт.

Вот только в последнее время Прасковья себя не очень хорошо чувствовала: по утрам её мутило и кружилась голова, ноги часто были слабыми, точно соломинки, а тело, наоборот, было тяжёлым и неповоротливым. Утром ей кусок в горло не лез, а по вечерам, наоборот, она нестерпимо хотела есть и жадно запихивала в рот всё, что приносил ей в котелке Ванька. Прасковья думала, что это всё от недостатка света и воздуха – днями напролёт она сидела в своей «тюрьме».