Отвергнутая - Екатерина Валерьевна Шитова Страница 28

– Ваня, стой! – закричала Прасковья, но её крика никто не услышал.

Возле землянки завязалась ожесточённая драка. Ванька стойко отбивался от вил и топоров, но Прасковья видела, что мужики наносят ему всё новые и новые удары. Их было много, а он был один против них всех. Увидев, что Феденька в страхе прижался к дереву, Прасковья подбежала к нему и укрыла своим телом. Мальчика трясло от страха, он плакал, вытирая слёзы крепко сжатыми кулаками. А Прасковья гладила его растрёпанные волосы и шептала на ухо:

– Не плачь, сыночек, мама с тобой!

Всё закружилось вокруг, Прасковья вдруг перестала видеть, слышать и понимать, что происходит. Ей было страшно, ноги подкашивались, но она заставляла себя быть сильной ради мальчика, который от страха прижался к ней и дрожал всем телом. Прошло немало времени, а потом вдруг Алексей подошёл к ним с Феденькой и грубо толкнул Прасковью. Забрав Феденьку, он вместе с мужиками пошёл прочь, не сказав ей ни слова. А Прасковья не сразу смогла подняться с земли – ноги отказывались её держать.

Когда силы вернулись к ней, она обернулась и с ужасом увидела, что Ванька весь в крови неподвижно лежит на земле, а их землянка пылает огнём, и дым от неё поднимается чёрным столбом высоко над лесом. Прасковья закричала, подползла к великану, положила голову ему на грудь в надежде услышать стук сердца. Но горящие бревна так сильно трещали, что она ничего не услышала.

– Ваня! Ваня! – позвала она, но великан не отзывался.

Впервые Прасковья видела его таким беспомощным и слабым. Она наклонилась к его лицу и принялась целовать закрытые веки, щёки и губы.

– Пожалуйста, не умирай, Ваня! Я без тебя тут одна не выживу! – рыдала Прасковья.

Она плакала и звала Ваньку до тех пор, пока пожар не утих. На месте землянки теперь было лишь дымящееся пепелище. Прасковью накрыла тяжёлая, гнетущая тишина, которая всегда накрывает человека после пережитого потрясения. Она снова положила голову на грудь великана и устало закрыла глаза. И тут вдруг до её ушей донёсся стук сердца. Тук-тук-тук – стучало в груди Ваньки, и для Прасковьи этот звук стал символом самой жизни.

* * *

Прасковья выхаживала Ваньку много дней. Когда она убедилась в том, что он жив, то первым делом сходила к ручью за водой и промыла его раны. Потом она разорвала подол своего платья и перевязала израненные руки и ноги великана. Под голову Ваньки Прасковья подложила сухие еловые ветви. А чтобы укрыть его от дождя и ветра, ей пришлось соорудить подобие шалаша. Она и сама ночевала там же, в этой кривой, неказистой хижине, прижимаясь к Ваньке всем телом, чтобы согреть его и согреться самой.

Днём Прасковья понемногу вливала в приоткрытые губы Ваньки чистую воду, а сама питалась запасами, которые великан хранил не в землянке, а в специально вырытой для этого яме неподалёку. Прошло десять долгих дней, прежде чем Ванька открыл глаза и тихо замычал. Прасковья тут же подскочила к нему и воскликнула:

– Ваня! Наконец-то ты очнулся!

Её переполнили радость и облегчение. Она посмотрела в круглые, удивлённые глаза великана и рассмеялась. Именно тогда Прасковья поймала себя на мысли, что смотрит на Ваньку не как на дурачка, а как на обычного человека, сильного мужчину, готового ради неё на всё. Ванька выкрал Феденьку из добрых побуждений, он думал, что и Прасковья, и её сын, будут счастливы воссоединиться. Но Алексей и его новая жена, паскуда Катька, видно, уже успели наговорить мальчику кучу гадостей о Прасковье. На месте былой любви в детской душе образовалась дыра от пережитого разочарования. За день такую дыру не заштопаешь! Но Ванька, в силу своей наивности, этого знать не мог. Он хотел, как лучше. Так думала Прасковья.

– Как же я переживала за тебя! Я думала, эти ироды тебя убили! Прости меня, это я во всём виновата! Я только о себе думала, Ваня. Но теперь всё будет по-другому. Я буду заботиться о тебе так же, как ты обо мне всегда заботишься.

Прасковья наклонилась к лицу великана и коснулась губами его лба. Потрескавшиеся губы Ваньки расплылись в улыбке. Казалось, большего счастья великан в жизни не испытывал. Он поднял руку, осторожно ткнул Прасковью в живот указательным пальцем и замычал.

– Всё в порядке, Ваня. И с малышом, и со мной всё в порядке. А теперь ты очнулся, и мне совсем спокойно.

Ей и вправду было спокойно, когда она смотрела на Ваньку. Поэтому, когда пришла ночь, она, не задумываясь, легла, как привыкла – рядом с великаном.

– Так теплее, Ваня, – сказала она и подложила под живот несколько еловых веток для удобства.

Закрыв глаза, Прасковья вдруг улыбнулась и запела. Мелодия колыбельной полилась серебристым ручьём в ночной темноте. Великан замер, птицы смолкли и весь лес затих, прислушиваясь к нежным звукам.

Говорила маменька:

Не ложися с краюшку,

Бродят возле краюшка

Горюшко с бедою.

Они вниз утянут,

В омуте утопят,

Останется маменька

Горевать одна…

Маменьку я слушала,

И ложилась к стеночке,

К стеночке бревенчатой,

Чтоб спокойно спать.

Не страшно мне горюшко,

Горюшко бедовое.

Пусть уходит прочь оно

Под мою кровать…

В ту ночь Ванька уснул с улыбкой на лице.

* * *

Прасковья с нетерпением и трепетом ждала того момента, когда она сможет прижать к сердцу своего ребёнка, который с каждым днём подрастал в её чреве. Но она не думала о том, что вторые роды будут такими же тяжёлыми, как первые. Когда-то давно мать пошутила, что это только в первый раз рожать больно, а в последующие разы младенцы чуть ли не на ходу из баб вываливаются. Так эта шутка врезалась в память Прасковьи, что она была спокойна насчёт предстоящих родов.

И вот, в одну из тёмных весенних ночей, у Прасковьи начались схватки. Она вылезла из шалаша и принялась ходить по поляне взад и вперёд, чтобы отвлечься от боли. Земля под ногами была влажная и холодная, голые ступни стыли и немели. Но Прасковье было всё равно – боль резко усиливалась,