Якоб Штелин - Подлинные анекдоты из жизни Петра Великого слышанные от знатных особ в Москве и Санкт-Петербурге Страница 48

Монарх, выслушав сие, встал с постели, и оставив преступника, несколько фаз прошел по комнате, не говоря ни слова, и наконец обращаясь к нему, сказал: «Послов ни секут, ни рубят; покровительство Божие раскаянием твоим более еще ощущаю; Бог тебя простит! И после сего не отменил милости своей к нему.

Впрочем и не утверждая за подлинное, чтобы изверг сей был кикин, и можно однако же сказать, что крайняя неблагодарность его к столько благодеявшему ему государю, всю его к себе доверенность, милости и щедроты во зло обратившая, доказывает чудовищное его сердце, способное к величайшим злодеяниям.

Мы видели из Истории Государевой, что он вознесен был от его величества на достоинство адмиралтейского президента; но сей неблагодарнейший злодей[147] по следствию в деле хлебных и других подрядов, уличен был в похищении казенных интересов, по которому судом отписано было все знатное имение его, а сам он сослан в ссылку; но что Великий Государь присланное от него прошение принял с такою милостью, что простил его во всем, возвратил из ссылки, отдал также ему отписанное его имение, и оставил в прежнем его столь важном звании. Но к чему послужила и сия беспримерная поистине милость? К вящему отвращению его от особы столь великодушного Государя. Его-то злодейством до толикой степени развращен был царевич Алексей Петрович по его-то советам ушел он из России, и столькие оскорбления нанес великому своему родителю! Он-то был, следовательно, главнейшею причиною бедствия несчастного сего Царевича; и сие-то уже наконец принудило правосудного Государя поступить с ним, как с нераскаянным злодеем. Но кажется, что его величество, и тогда еще жалея лишиться в нем ума тонкого и способного к важным препоручениям, расположен был еще простить его, ежели б только увериться мог в сердечном его раскаянии. И в сем-то намерении (как уверяли меня) благоволил он, накануне казни его, еще его видеть и спросить, что принудило его употребить ум свой в такое зло? Какой же ответ от него получил на сие монарх? «Ум (сказал нераскаянный сей злодей) любит простор, а от тебя было ему тесно».

Великий государь удивился такому ожесточению его, и тогда-то уже получил он соразмерную злодеяниям своим казнь.[148]

8. Натуральная острота ума государева

Читавшие историю великого государя, без сомнения заметили, что был он выше предрассудков своего времени; но особого достойно замечания то, что сия природная острота ума его, в самой еще юности, представляла ему все вещи в точном виде.

Следующий Анекдот докажет сие яснее.

При Дворе невестки его, супруги царя Ивана Алексеевича, царицы Параскевы Феодоровны; не только терпимы были юродивые, ханжи, пустосвшы и всякие уроды, но и почитаемы еще были за святых, а некоторые из них и за имеющих дар пророчества. У многих из них целовали руки, и воздавали честь, приличествующую истинным угодникам Божьим. Из числа последних в особом уважении и почитании находился один шалун-юродивый, который был из подъячих; по имени Архип Тимофеевич. Молодой государь явно негодовал на сие, презирал сих притворных тунеядцев, осмеивал и укорял почитающих их за святых. Будучи еще шестнадцати лет, обыкновенно называл двор помянутой невестки своей госпиталем уродов, ханжей, шалунов и лицемеров, которые, когда его величество посещал сию царицу, не смели и являться на глаза его.[149]

9. Проницательность государя

В бытность монарха в первый раз в чужих краях, приехал в Москву один обманщик монах Грек, и объявил, что привез с собою неоценимое сокровище, а именно часть срачицы Пресвятой Богородицы. Он представлен был царице Евдокии Феодоровне, рассказал ей составленную им повесть, откуда каким образом и через какие руки дошла до него сия срачица; скольких стоило ему трудов и иждивения приобретение оной; и что он единым движим усердием, дабы сия святыня не осталась в областях неверных, и не могла бы поругаема и осмеяна быть и со всем погибнуть, привез ее в Россию, яко в государство благочестием и верою святою сияющее. Довольно было и сей басни, с лицемерною святостью произнесенной, для уверения царицы и двора её. Однако же монах, дабы совершеннейшее словам своим доставить доверие, требовал, чтобы принесены были горящие угли, на кои бы мог он возложить сию святую срачицу, веря, несомненно, что огонь её не коснется. Царица пригласила патриарха и нескольких из знатнейших особь духовных; при них срачица была положена на горящие уголья, объята пламенем, и раскалилась как железо, но изъятая и остуженная явилась невредима и убеленная аки снег. Все ужасом и удивлением объемлются, удостоверяются в словах монаха, лобызают оную со благоговением; яко истинную Богородицыну срачицу, полагают ее в богатый ковчег и вносят с церемониею и пением в церковь. Обманщик награждается щедро сверх его чаяния, и уезжает из государства,

Вскоре после сего приезжает Монарх, доносят ему обо всем том с подробностями, и поздравляют его с сим новым сокровищем духовным, молодой Государь, не видав ее еще, предузнает уже обман приказывает ее принести к себе, и доказывает., что все они обмануты мошенником; что лоскут тот не иное что, как из амианта[150], или несгораемого каменного льна выткан; спрашивает, где тот монах, но он, как сказано, уже убрался с деньгами и подарками за границу.[151]

10. Доказательство прозорливости и чрезвычайной памяти его

Великий государь, в пути своем из Москвы в Петербург, в Воскресный день заехал в Иверский монастырь, и по отслушании святой литургии снизошел на просьбу Архимандрита, посетил келью его со всею бывшею при нем свитою. Монарх, пристально смотря в лицо Архимандрита того, сказал: лицо твое мне знакомо, и кажется я видел тебя мирянином еще в Москве. Сей ответствовал, что он впервые еще имеет счастье видеть очи его величества; но монарх однако же уверяет, что он конечно его видал, и вызвав его в другую келью, спрашивал наедине, не был ли он в давних летах в Москве: «Скажи правду и не опасайся никакого зла, в чем я даю тебе верное мое слово». Архимандрит, падя к ногам его, просил прощения, что хотел он от его величества скрыть позор свой. «Я давно уже, но не помню года, когда прибыв в Москву, сделался затворником в палатке под папертью церкви Василия Блаженного…» «Так ты-то, – перебил речь его Монарх, – был тот, который выставлял в окно образ Богоматери, яко бы плачущей о грехах человеческих?» «Так, всемилостивейший государь, ответствовал в страхе Архимандрит. Монарх доволен был признанием его, и что не ошибся в физиономии столь давно виденного им человека; войдя с ним опять в гостиную келью, велел он ему рассказать при всех то коварство, каким заставлял он плакать образ, и свое похождение. Должно было повиноваться: «Я, – поникнув очами начал говорить Архимандрит, выменяв образ Знамения Пресвятой Богородицы, на задней стороне оного, против самих глаз сделал две лунки, клал в оны грецкие губки, напитанные водою, и искусно обил ту сторону китайкою, так что обману приметить было невозможно; в значках же глаз проколол булавкою неприметные две скважины, и когда приходили к образу люди, то я обеими руками держа его, большими перстами подавливал те места, под коими лежали губки оные. И из глаз сквозь скважинки те катились водяные капельки. Сим образом, от усердия богомольщиков, набрав нарочитую сумму денег, удалился я с оными в пустыню, в коей сделался строителем и потом произведен был в Игумены, а по некоем времени добился в сей монастырь и в Архимандриты».

По окончании сего чистосердечного признания, вспомнил Монарх, что в малолетстве его, царевну, сестру его, однажды подозвали его с собою помолиться плачущему образу Богоматери, и как-де подозревал он в обмане, то, смотря пристально тогда на лице монаха сего, впечатлел оное в воображении своем столько, что при первом после того с ним свидании так приметным показалось ему оное, что хотя-де он и устарел уже не могло оно не показаться ему знакомым. Великий Государь, рассказав сие, по данному своему слову, оставил его при своем месте; а повелел только образ тот, оставленный сим Архимандритом в пустыне, взять в Синод, дабы не был он, как говорил Монарх, и впредь орудием корыстолюбия монахов и народного обмана и суеверия.[152]

«Век тогдашний, говорит Г. Болтин, «благовременем был пустосвятству, обману и подлогам; ханжи и лицемеры чудесам не верили, но пользу свою обретали; большая часть народа верила и обманщиков обогашала; некоторые видели обман, но говорить не смели, и таковых было не много. Сколько вещей обыкновенных, простых, ничего не значущих, приняты были за святыню, за предмет почтения, уважения! «Ош времени Петра Великаго прекратились таковые чудотворения, перевелись плутовства и плуты, при духовенстве просвещенном».

11. Монарх заблаговременно оповещает народ о будущем солнечном затмении, что оно есть явление натуральное, а не чудесное