Михаил Пришвин - Кощеева цепь Страница 5

- Вот вам пример, - сказал он в похвалу Курымушке, - как нужно учить географию, вы занимайтесь, как он, вообразите себе, будто путешествуете, вам все ново вокруг в неизвестной стране, вы открываете, и будет всегда интересно.

- А почему бы и не поехать? - чуть-чуть не сорвалось с языка у Курымушки, едва-едва он успел удержаться и прикусил язык.

- Садись, - сказал Козел, - я тебе еще пятерку поставлю, очень уж ты хорошо занимаешься.

- Ну, и счастливец! - приветствовал его на задней скамейке Ахилл.

Не знал только Ахилл, чем был счастлив Курымушка, так был счастлив, что больно становилось, и так непременно нужно было, чтобы и Ахилл был счастливым.

- Почему ты не хочешь быть счастливым? - спросил он.

- Не могу.

- Почему ты не можешь, откройся мне, милый Саша, скажи, ну...

- Ну, я скажу: она меня не любит.

- Вера Соколова?

- Она!

- Ну, вот что я тебе посоветую, если она тебя не любит, тебе нужно уехать в другую страну, поедем с тобой в Азию открывать забытые страны.

- Я бы поехал, но как же уедешь?

- А вот подумаем.

На большой перемене Алпатов, Ахилл и Рюрик сговорились, спрятались в шинелях под вешалками против учительской и, выждав, когда Заяц с Обезьяном по звонку вышли оттуда, бросились и вцепились друг другу в волосы. Конечно, инспектор с надзирателем не могли догадаться, что так начинается экспедиция в забытые страны, и прямо же всех троих заперли в карцер.

Счастливо все шло необыкновенно, было так удивительно Курымушке, что Рюрик и Ахилл сразу все поняли, как только он сказал про экспедицию в Азию через Иерусалим в забытые страны за голубыми бобрами, Рюрик ответил коротко:

- Это можно!

Ахилл еще короче:

- Ну, что ж.

Курымушка даже опешил и спросил:

- А как же оружие, лодка, съестные припасы?

- Оружие, - ответил Рюрик, - у меня есть на всех троих; три ружья, три сабли, три револьвера; у отца я стащу золотые часы, на это дело не грех и стащить, - сегодня же я их продам, куплю лодку, припасы.

- Только надо делать как можно скорее, - сказал Курымушка, - чтоб успеть до замерзания рек пробраться в южные теплые моря.

- Завтра поедем! - сказал Ахилл.

Рюрик остановил:

- Не успеем завтра, послезавтра.

- Я напишу прощальные стихи, - сказал Ахилл.

- Я составлю подробный план путешествия, - вызвался Курымушка.

- Тогда за работу немедленно, - распорядился Рюрик, - ты, Алпатов, черти план, ты, Ахилл, пиши стихи, я буду считать, что взять с собой: послезавтра едем.

КУМ.

Как чудесно бывает, пока что-то заманивает в свою судьбу перейти, в то святое святых, где я сам с собой и, значит, весь мир со мной. Но сколько людей останавливаются в страхе у порога своей судьбы, у росстани, где все три пути заказаны. Тут, у росстани, впереди хоть и остается приманка, а уже дает себя знать за спиною котомка своей судьбы. Это сразу почувствовал Курымушка, едва только состоялось неизменное решение ехать открывать забытые страны. Начались заботы, и открылся чей-то голос, неизменно день и ночь в глубине души повторяющий: "не надо, не надо, нельзя, так не бывает, этого никто не делает".

Так одному, а другой, как Сережа Астахов, со своими прекрасными бархатными глазами в длинных черных ресницах, ждет и мечтает, что своя судьба тихим гостем придет и ласково, как невесту, поведет его к своему алтарю. Вот тоже и Сережа Астахов - чем не путешественник в забытые страны? - он знает время прилета и отлета каждой птички, знает, куда они, прилетев, деваются, как живут, где можно разыскать их гнездышко; облюбовал себе в полях и лесах все цветки и хворостинки, - ему ли не ехать! А вот и в голову никому не пришло предложить ему путешествие и, напротив, избрали его хранителем тайн: он передаст письмо Вере Соколовой, он обойдет дома путешественников и скажет хозяевам, что их заперли в карцер на двадцать четыре часа и они бы о них не тревожились. Стоило бы Сереже сказать: - "я с вами!" - и он тоже бы поехал в Азию за голубыми бобрами. Но Сережа проплакал всю ночь и сказать не решился, и так по своей застенчивости пропустил случай еще в детстве заглянуть в лицо своей судьбы. В назначенный час, перед уроками, Сережа спустился к реке, перешел деревянный на бочках лежащий мост, от него завернул по берегу влево и тут увидел, как путешественники уже сдвигали с берега лодку. Какой-то мещанин в синей поддевке полюбопытствовал, куда едут ребята на лодке.

- В деревню на мельницу.

- Кто же у вас там на мельнице?

- Тетушка Арина Родионовна.

- Не слыхал, есть Капитолина Ивановна, а Родионовны там не слыхал.

- Мало ли ты чего не слыхал, отстань, не до тебя!

Синий отошел к мосту, перешел на ту сторону и по ступенькам стал взбираться, все оглядываясь, на кручу высокого берега, где стоял-красовался собор. Тут на известной скамеечке, где всегда вечером кто-нибудь сидит и любуется далью, сел теперь в утренний час Синий. Он видел отсюда, как путешественники расцеловались с Сережей, сняли шинели, как блеснули на солнце вынутые из-под шинелей стволы ружей, как серебряное весло стало кудрявить тихую гладь воды, как Сережа тоже поднялся сюда на лавочку, проводил путешественников глазами до поворота реки, где лодка скрылась, всплакнул и пошел. Синий сзади пошел за Сережей.

Возле женской гимназии Сережа умерил шаг и стал прохаживаться взад и вперед. Синий тоже стал прохаживаться по другой стороне улицы. Начали с разных концов показываться маленькие и большие гимназистки. Сережа каждую оглядывал, наконец, увидев одну, похожую на молодую козочку, подошел к ней, передал письмо и направился в мужскую гимназию, за ним вплотную сзади пошел Синий. Сережа вошел в калитку гимназии и, только Синий за ним туда ногу поставил, вдруг с той стороны другой Синий закричал:

- Ивано Паромонов!

Первый Синий обернулся.

- Бежи скорей, свиней резать начали.

Оба Синие сошлись на середине улицы и во весь дух пустились бежать в ту сторону, где начали резать свиней.

Только уже когда в городе появились объявления о трех сбежавших гимназистах, Синий явился в гимназию и дал свои показания. Прикатил в гимназию на шарабане становой Крупкин, за ним следовала телега с двумя полицейскими. Хорош и могуч был в гимназии знаменитый истребитель конокрадов, багрово-синий и весь наспиртованный. Гимназисты всех классов видели, как Заяц и Обезьян в своих синих виц-мундирах вертелись около громадного грузного человека, будто они были бумажные, долго ему что-то рассказывали и просили ни в каком случае не применять оружия.

Услыхав про оружие от бумажных людей, становой сказал:

- Едрена муха!

И не обращая больше на них никакого внимания, вышел из гимназии, сел в тележку и покатил. За ним покатилась телега с полицейскими.

- В Азию поехали! - сказали гимназисты.

От Веры Соколовой уже в двух гимназиях было известно и шопотом передавалось из уст в уста, что поехали именно в Азию.

- Как бы не вернули в гимназию?

- Ну, уж, брат, нет, - вспыхнул какой-то горячий гимназист, - теперь уже их не догонят.

Мало того, гимназисты - синие прасолы сошлись опять и обсуждали дело серьезно.

- Конечно, - говорили один, - Крупкин ловкач, да ведь мальчишки тоже отчаянные.

- Опять у них вода, - говорил другой, - река быстрая и сама несет лодку, а ему нужно погонять и погонять.

Весь город ожил. Спросись вперед у любого, каждый бы рассмеялся над путешествием в Азию, ну, а как уж уехали, так стало многим казаться, что хорошо, и отчего бы им и не доехать до Азии. Все спящие на ноги стали и с радостью передавали друг другу: три бесстрашных гимназиста уехали от проклятой латыни в Азию открывать забытые страны.

--------------

Как раз в эти золотые светлые сентябрьские дни, на воле, о которой столько пишут и мечтают на лавочках, глядя в синюю даль, на этой настоящей воле был осенний перелет птиц с севера на юг над реками быстрой Сосной и тихим Доном через теплые моря на берега Малой Азии. Курлыкали журавли и, расстраивая свои треугольники, спускались отдыхать на низком берегу Сосны. Гуси строгими кораблями торжественно летели, отрывисто переговариваясь; они ночевали вместе с утками на воде, выставляя на всем берегу сторожей. Лебеди совсем не отдыхали и летели так высоко, что только по серебру их груди в чистом воздухе и по каким-то гармоническим, особенным ладам можно было догадаться о них. Белые рыболовы, чайки разных пород еще не трогались и вились на своих гнутых крыльях у самой воды.

Этого наш Курымушка еще никогда не видал и не мог видеть, это можно почувствовать всей душой, только если сам сжег за собой корабли и сам вступил в этот птичий путь, исполненный всякого риска, всяких опасностей. Тогда уже знаешь наверное, что и они там в воздухе не просто кричат, а так же, как мы, разговаривают. Хорошо было, что Рюрик с пяти лет был на охоте со своим отцом, все это знал и умел все объяснить, скажет: "лебедь!" и Курымушка на всю жизнь от одного слова знает, как летят лебеди и что это значит, скажет: "гуси!" и вот что-то очень серьезное, строгое залегает в душу от гусиного полета. Какие-то маленькие пичужки, серебрясь, попискивая штук сорок зараз, как стая стрел просвистят; подумать только: завтра они перехватят Черное море! Хорошо на минутку выйти из лодки, выглянуть из-под кручи берега в поле и хоть, не подкрасться, где тут подкрасться в открытом безлесном поле! - а просто посмотреть, как без людей хозяевами в полях ходят на длинных ногах журавли. Раз так видели дроф и даже пустили в них пулю из штуцера: столбом взвилась пыль от удара пули о землю, дрофы разбежались, тяжело полетели, встретились в воздухе с цаплями, не понравилось вместе и разлетелись в разные стороны: цапли к реке, дрофы в степь. Страшно было в первый раз выстрелить из настоящего ружья, но виду Курымушка не подал, туго прижал ложу к плечу, выстрелил, но промахнулся. В другой раз Рюрик ему крикнул во-время: "мушку, мушку!". Он мушку навел, и летящая чайка упала; ее с радостью присоединили к мясному запасу в корме. И так весь день прошел, и куда это лучше было, чем самые мечты о забытой стране: это Курымушке надолго осталось, что мысль про себя не обман, как все говорят, а и вестник прекрасного мира.