Арсений Тарковский - Стихотворения. Поэмы Страница 6

Петух*

В жаркой женской постели я лежал в Симферополе,А луна раздувала белье во дворе.Напряглось петушиное горло, и крылья захлопали,Я ударил подушку и встал на заре.

И, стуча по сырому булыжнику медными шпорами,С рыжим солнцем, прилипшим к его гребешку,По дворам, по заборам, – куда там! – на юг,                                                над заборамиПоскакало по улице «кукареку».

Спи, раскинув блаженные руки. Пускай пересмешникиГоворят, как я выпрыгнул вон из окна и сбивал на бегуС крыш – антенны и трубы, с деревьев – скворешники,И увидел я скалы вдали, на морском берегу.

Тут я на гору стал, оглянулся и прыгнул – бегу                                                    над лощинами,Петуха не догонишь, а он от меня на вершок.– Упади! – говорю и схожу на песок. Небо крыльями                                                      бьет петушиными.Шпоры в горы! Горит золотой гребешок!

Дождь*

Как я хочу вдохнуть в стихотвореньеВесь этот мир, меняющий обличье:Травы неуловимое движенье,

Мгновенное и смутное величьеДеревьев, раздраженный и крылатыйСухой песок, щебечущий по-птичьи, —

Весь этот мир, прекрасный и горбатый,Как дерево на берегу Ингула.Там я услышал первые раскаты

Грозы. Она в бараний рог согнулаУпрямый ствол, и я увидел крону —Зеленый слепок грозового гула.

А дождь бежал по глиняному склону,Гонимый стрелами, ветвисторогий,Уже во всем подобный Актеону.

У ног моих он пал на полдороге.

«Я так давно родился…»*

Я так давно родился,Что слышу иногда,Как надо мной проходитСтуденая вода.А я лежу на дне речном,И если песню петь —С травы начнем, песку зачерпнемИ губ не разомкнем.

Я так давно родился,Что говорить не могу,И город мне приснилсяНа каменном берегу.А я лежу на дне речномИ вижу из водыДалекий свет, высокий дом,Зеленый луч звезды.

Я так давно родился,Что если ты придешьИ руку положишь мне на глаза,То это будет ложь,А я тебя удержать не могу,И если ты уйдешьИ я за тобой не пойду, как слепой,То это будет ложь.

25 июня 1935 года*

Хорош ли праздник мой, малиновый иль серый,Но все мне кажется, что розы на окне,И не признательность, а чувство полной мерыБывает в этот день всегда присуще мне.А если я не прав, тогда скажи – на что жеМне тишина травы, и дружба рощ моих,И стрелы птичьих крыл, и плеск ручьев, похожийНа объяснение в любви глухонемых?

«Кем налит был стакан до половины…»*

Кем налит был стакан до половиныИ почему нет розы на столе?Не роза, нет! А этот след карминный,А этот слабый запах на стекле?

К рассвету соскользнуло одеяло,И встала ты, когда весь мир затих,И в смутный час кувшин с водой искала,И побывала в комнатах моих.

Не твой ли свет – игра воды в стакане?А на стекле остался легкий след,Как будто мало мне напоминанийО той заре, куда возврата нет.

Ты в белом спишь, и ты, должно быть, рада,Сквозь явь и сон, как белый луч, скользя,Что о себе мне говорить не надоИ ни о чем напоминать нельзя.

Колорадо*

(Из Дж. Хогта)

Какой ни мерещится сон,А все-таки сердце не радо,Пока не приснится каньонДалекой реки Колорадо.

Мне глиняных этих колоннИ каменных срывов не надо,А все же – приснись мне, каньонРеки Колорадо!

Всегда обрывается он,Мой сон о реке Колорадо,Мне жаль, что прервался мой сон,Будить меня лучше не надо,Быть может, мне снится каньон.

Подумаешь, тоже отрада —В младенчестве виденный сон —Глубокий безлюдный каньонДалекой реки Колорадо!

Чечененок*

Протяни скорей ладошку,Чечененок-пастушок,И тебе дадут лепешку —Кукурузный катышок.

Удивился мальчик бедный,Судомойкин старший сын:Слишком ярко в лампе меднойРазгорелся керосин.

Просто чудо, или этоКеросинщик стал добрей?А на мальчике – надетаШапка в тысячу рублей.

И в черкеске с газырямиМедной лампы господин,Все стоит он пред глазами,Алладин мой, Алладин!

Сверчок*

Если правду сказать,             я по крови – домашний сверчок,Заповедную песню             пою над печною золой,И один для меня             приготовит крутой кипяток,А другой для меня             приготовит шесток золотой.

Путешественник вспомнит             мой голос в далеком краю,Даже если меня             променяет на знойных цикад.Сам не знаю, кто выстругал             бедную скрипку мою,Знаю только, что песнями             я, как цикада, богат.Сколько русских согласных             в полночном моем языке,

Сколько я поговорок             сложил в коробок лубяной,Чтобы шарили дети             в моем лубяном коробке,В старой скрипке запечной             с единственной медной струной.Ты не слышишь меня,             голос мой – как часы за стеной,А прислушайся только —             и я поведу за собой,Я весь дом подыму:             просыпайтесь, я сторож ночной!И заречье твое             отзовется сигнальной трубой.

25 июня 1939 года*

И страшно умереть, и жаль оставитьВсю шушеру пленительную эту,Всю чепуху, столь милую поэту,Которую не удалось прославить.Я так любил домой прийти к рассветуИ в полчаса все вещи переставить,Еще любил я белый подоконник,Цветок и воду, и стакан граненый,И небосвод голубизны зеленой,И то, что я – поэт и беззаконник.А если был июнь и день рожденья,Боготоворил я праздник суетливый,Стихи друзей и женщин поздравленья,Хрустальный смех и звон стекла счастливый,И завиток волос неповторимый,И этот поцелуй неотвратимый.

Расставлено все в доме по-другому,Июнь пришел, я не томлюсь по дому,В котором жизнь меня терпенью учит,И кровь моя мутится в день рожденья,И тайная меня тревога мучит, —Что сделал я с высокою судьбою,О боже мой, что сделал я с собою!

«Стол накрыт на шестерых…»*

Меловой да солянойТвой Славянск родной,Надоело быть одной —Посиди со мной…

Стол накрыт на шестерых,Розы да хрусталь,А среди гостей моихГоре да печаль.

И со мною мой отец,И со мною брат.Час проходит. НаконецУ дверей стучат.

Как двенадцать лет назад,Холодна рука,И немодные шумятСиние шелка.

И вино звенит из тьмы,И поет стекло:«Как тебя любили мы,Сколько лет прошло!»

Улыбнется мне отец,Брат нальет вина,Даст мне руку без колец,Скажет мне она:

– Каблучки мои в пыли,Выцвела коса,И поют из-под землиНаши голоса.

Ялик*

Что ты бредишь, глазной хрусталик?Хоть бы сам себя поберег.Не качается лодочка-ялик,Не взлетает птица-нырок.

Камыши полосы прибрежнойДостаются на краткий срок.Что ты бродишь, неосторожный,Вдалеке от больших дорог?

Все, что свято, все, что крылато,Все, что пело мне: «Добрый путь!» —Меркнет в желтом огне заката.Как ты смел туда заглянуть?

Там ребенок пел загорелый,Не хотел возвращаться домой,И качался ялик твой белыйС голубым флажком над кормой.

«Пес дворовый с улицы глядит в окошко…»*

Пес дворовый с улицы глядит в окошко, —Ну и холод, ветер поземный, холод лютый!Дома печки натоплены, мурлычет кошка,Хорошо нам дома: сыты, одеты и обуты.

Меху-то сколько, платков оренбургских, чулок да                                                         шалей, —Понапряли верблюжьего пуху, навязали фуфаек,Посидели возле печки, чаю попили, друг другу сказали:– Вот оно как ведется в декабре у хозяек! —Подумали, пса позвали: – Оставайся на́ ночь,Худо в тридцать градусов – неодету, необуту.С кошкой не ссорься, грейся у печки, Барбос Полканыч:В будке твоей собачьей хвост отморозишь в одну минуту.

Близость войны*