Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 4) Страница 60

И усиление националистической политики против Польши, Финляндии, против евреев? Вы об этом думаете?

Самгин незаметно, ни с кем не простясь, ушел. Несносно было видеть, как любезничает Шемякин, как масляно блестят его котовы глаза и как внимательно вслушивается Таисья в его речь.

"Дронов выпросит у этого кота денег на газету и уступит ему женщину, подлец, - окончательно решил он. Не хотелось сознаться, что это решение огорчает и возмущает его сильнее, чем можно было ожидать. Он тотчас же позаботился отойти в сторону от обидной неудачи. - А эта еврейка - права. Вопросами внешней политики надобно заняться. Да".

Затем он подумал, что у Елены гораздо приятнее бывать, чем у Дронова, но что вполне возможное- сожительство с Еленой было бы не так удобно, как с Таисьей.

"Избалована. Жизнь с ней была бы очень шумной, хаотической. Но - она неглупа. И с ней - свободно..."

Дни, недели, месяцы текли с быстротой, которая как будто все усиливалась. Впечатление это создавалось, вероятно, потому, что здоровье Прозорова уже совершенно не позволяло ему работать, а у него была весьма обильная клиентура в провинции, и Клим Иванович часто выезжал в Новгород, Псков, Вологду. Провинция оставалась такой же, какой он наблюдал ее раньше: такие же осмотрительно либеральные адвокаты, такие же скучные клиенты, неумело услужливые лакеи в гостиницах, скучные, серые обыватели, в плену мелочей жизни, и так же, как раньше, как везде, извозчики округа петербургской судебной палаты жаловались на дороговизну овса.

Если исключить деревянный скрип и стук газеток "Союза русского народа", не заметно было, чтоб провинция, пережив события 905-7 годов, в чем-то изменилась, хотя, пожалуй, можно было отметить, что у людей еще более окрепло сознание их права обильно и разнообразно кушать.

Весной Елена повезла мужа за границу, а через семь недель Самгин. получил от нее телеграмму: "Антон скончался, хороню здесь". Через несколько дней она приехала, покрасив волосы на голове еще более ярко, это совершенно не совпадало с необычным для нее простеньким темным платьем, и Самгин подумал, что именно это раздражало ее. Но оказалось, что французское общество страхования жизни не уплатило ей деньги по полису Прозорова на ее имя.

- Чорт их знает, чего им нужно! - негодовала она. - Вот любят деньги эти милые французы. Со. мной духовное завещание, хлопотал консул - не платят!

Затем, более миролюбиво, она добавила:

- То есть они - платят, но требуют скидки в 50 тысяч франков, а я хочу получить все двести. И, уже счастливо улыбаясь:

- Да здесь получу 60 тысяч рублей. Можно жить, да? Затем она предложила Самгину взять все дела и па старым делам Прозорова платить ей четверть гонорара.

- Много - четверть? - спросила она, внимательно глядя в его лицо. Самгин получал половину и сказал, что четверть - достаточно.

Она засмеялась.

- Я пошутила, милый мой Клим Иванович. Ничего не надо мне. Я не жадная. Антона уговорила застраховаться в мою пользу, это - да! Но уж если продавать себя, так - недешево. Верно?

- Что вы называете продаваться? - спросил он, пожимая плечами, желая показать, что ее слова возмущают его, но она усмехаясь, обвела руками вокруг себя, встряхнула юбки- и сказала:

- Вот это. Не любезничайте, милый человек, не фальшивьте, не надо! Я себе цену знаю.

Да, с ней было легко, просто. А вообще жизнь снова начала тревожить неожиданностями. В Киеве убили Столыпина. В квартире Дронова разгорелись чрезвычайно ожесточенные прения да тему-кто убил: охрана? или террористы партии эсеров? Ожесточенность спора удивила Самгина: он не слышал в ней радости, которую обычно возбуждали, акты террора, и ему- казалось, что все спорящие недовольны, даже огорчены казнью министра.

Эта настроение определил Тагильский; поглаживая пальцами щеточку волос на подбородке, он сказал:

- Известно, что не один только Азеф был представителем эсеров в охране и представителем департамента полиции в партии. Есть слух, что стрелок раскаявшийся провокатор, а также говорят, что на допросе он заявил: жизнь-не бессмысленна, но смысл ее сводится к поглощению отбивных котлет, и ведь неважно - съем я еще тысячу котлет или перестану поглощать их, потому что завтра меня повесят. Так как Сазоновы и Каляевы ничего подобного не говорили, - я разрешаю себе оценить поступок господина Богрова как небольшую аварию механизма департамента полиции.

Его маленькая речь, сказанная спокойно и пренебрежительно, охладила настроение, а Ногайцев с радостью, в которой Самгин всегда слышал фальшивые ноты, - заявил:

- Совершенно верно!.. Это-дельце явно внутриведомственное! Развал, да. Ведь поступок Лопухина тоже, знаете, не очень... похвален!

Сказав это, он смутился и тотчас закричал:

- А вот послушайте, что узнала Мария Ивановна о Распутине.

Орехова немедленно, с точностью очевидца начала рассказывать о кутеже сибирского мужика, о его хвастовстве близостью к семье царя, о силе его влияния на царицу.

- Все это не очень похоже на государство, нормально функционирующее, не правда ли? - спросил Тагильский Самгина, подходя к нему со стаканом чаю в одной руке, с печеньем в другой.

- Да, чепуха какая-то, - ответил Самгин.

- Но - увеличиваем армию, воссоздаем флот. А молодой человечек забавные стишки читает, - слышите?

Молодой человек, черноволосый, бледный, в черном костюме, с галстуком как будто из золотой парчи, нахмуря высокий лоб, напряженно возглашал:

Мы прячемся от страха жизни

В монастыри и кутежи,

В служение своей отчизне

И в утешенья книжной лжи.

- Сын, кажется, пермского губернатора, с польской четырехэтажной фамилией, или управляющего уделами. Вообще-какого-то крупного бюрократа. Дважды покушался на самоубийство. Мне и вам назначено заменить эдаких в жизни.

- Перспектива не из приятных, - осторожно сказал Самгин.

- Разве? А мне, знаете, хочется министром быть. Витте начал карьеру чем-то вроде стрелочника...

Поэт читал, полузакрыв глаза, покачиваясь на ногах, правую руку сунув в карман, левой ловя что-то в воздухе.

Нигде не находя приюта,

Мы прячемся в тумане слов...

- Дурак, - вздохнул Тагильский, отходя прочь. Его поведение продолжало тревожить, и было в этом поведении даже нечто, обидно задевавшее самолюбие Самгина. Там, в провинции, он против воли Клима Ивановича устанавливал отношения, которые, очевидно, не хотел продолжать здесь. Почему не хотел?

"Там он исповедовался, либеральничал, а здесь довольствуется встречами у Дронова, не был у меня и не выражает желания быть. Положим, я не приглашал его. Но все-таки... - И особенно тревожило что-то недосказанное в темном деле убийства Марины. - Здесь он как будто даже избегает говорить со мной".

Новый, 912 год Самгин встретил у Елены.

Собралось не менее полусотни человек. Были актрисы, адвокаты, молодые литераторы, два офицера саперного батальона, был старичок с орденом на шее и с молодой женой, мягкой, румяной, точно оладья, преобладала молодежь, студенты, какие-то юноши мелкого роста, одетые франтовато. В трех комнатах было тесно и шумно, как в фойе театра во время антракта, но изредка, после длительных увещеваний хозяйки, одетой пестро и ярко, точно фазан, после криков: "Внимание! Силенциа!6 Тише! Слово искусству!" - публика неохотно закрывала рты, и выступали артисты, ораторы.

-----------6 Тишина! (лат.).

Маленькая, тощенькая актриса Краснохаткина, окутанная пурпуровым шелком, из-под которого смешно выскакивали козьи ножки в красных туфельках, подняв к потолку черные глазки и щупая руками воздух, точно слепая, грустно читала:

Мы - плененные звери,

Голосим, как умеем.

Ей благодарно рукоплескали, она охотно, согласилась петь дуэт с Ерухимовичем, у него оказался приятный, гибкий баритон, и вдвоем с Краснохаткиной он безнадежно просил:

О, ночь! Поскорее укрой

Прозрачным твоим покрывалом,

Целебным забвенья фиалом

Томимую душу тоской,

Как матерь дитя, успокой!

- Снова хлопали ладонями, но раздались и опротестующие голоса:

- Гос-спода! Почему так много грусти?

- Правильно! - крикнул аккомпаниатор, молодой, во сильно лысоватый человек во фраке, с крупным зеленым камнем к булавке галстука та. с такими же зелеными запонками.

- Долой уныние!

Старичок с орденом, держась за свою седую, остренькую бородку, внушал молодежи:

- Мы встречаем 12 год, год столетия победы нашей над Наполеоном и армиями Европы, встречаем седьмой год представительного правления - не так ли? Мы сделали замечательный шаг, и уж теперь...

- Правильно!

- Веселее, дети.

- Хор!

- Дружественные отношения -наши с Францией помешают нам достойно отметить знаменательную дату, - настойчиво говорил старичок, а молодежь потолкалась и, соединясь плотной кучей, грянула:

Из страны, страны далекой...

Ерухимович, не двигая ни единой чертою каменного лица, отчетливо выводил: