Городок мой, Сиривада - Мадхурантакам Раджарам Страница 31

Рамаджоги никак не мог уснуть. Тело его ныло от усталости, а сердце болело от обиды и горя. Он услышал, что кто-то окликает его, и, открыв глаза, увидел склонившуюся над ним Баламани.

— Почему ты не спишь, дочка? — спросил он.

— Я виновата, отец! Я больше никогда в жизни так не поступлю, поверьте! А теперь поешьте немного, потом уснете, — нежно сказала Бала.

— Да, я ведь не ел и не пил с обеда, — вспомнил Рамаджоги. — И ты тоже со мной поешь, дочка!

Как послушный ребенок, Рамаджоги пошел вслед за Баламани через дворик на веранду. Баламани, чтобы не потревожить спящих в доме, не зажгла электричества, а принесла небольшой масляный светильник. Рамаджоги принялся за еду, Бала, сидя против него, заботливо подавала ему блюда. Кружок света лежал между ними. Рамаджоги показалось вдруг, будто в огромном жестоком мире остались только он и дочь и маленький горящий светильник, как крошечный оазис доброты и человечности.

7

Рамаджоги встретил рассвет на автобусной стоянке. Он проводил автобус, идущий в Амбасамудрам, и автобус, направляющийся в Кантапурам. Дочь и зять, жена и сын уехали, он остался один. Солнце уже поднялось над горизонтом и скоро начало палить безжалостно. Рамаджоги шел куда глаза глядят. Он обливался потом, ноги его ныли. Горячий ветер, налетавший порывами, осыпал пылью его одежду и взлохмаченные волосы.

Проходя по улице Старого караван-сарая, Рамаджоги бессознательно направился к своему дому. На двери висел замок; ключ был у него в кармане, но он не достал его. Войти в разоренное, опустевшее жилище? У него не хватило бы сил на это. Рамаджоги прошел мимо.

Ему захотелось где-нибудь посидеть — в библиотеке, может быть. Но она была закрыта.

Рамаджоги вспомнил, что не умывался утром. Он направился за город, к пруду. Пруд в жаркий сезон пересох, но вокруг него было несколько колодцев. В колодцах вода тоже ушла на глубину. Рамаджоги нашел колодец с насосом, накачал воды и облился; обмотав вокруг бедер ангавастрам, насухо отжал дхоти и рубашку. Освежившись, он почувствовал острый голод.

За колодцем было поле сахарного тростника: его высокие стебли шуршали на ветру. Рамаджоги голодным взглядом посмотрел на поле и сразу отвернулся. Ведь этот урожай полит потом какого-то крестьянина — разве он имеет право нанести ему ущерб? И без того этому полю, как всем полям Индии, грозят набеги сумчатых крыс, лисиц, кабанов.

Рамаджоги в изнеможении растянулся на земле и погрузился в дремоту. Через несколько минут его разбудили чьи-то шаги.

— Бабу! Хотите угоститься сахарным тростником? — Человек подошел к Рамаджоги, наклонился над ним и изумленно воскликнул: — Вы, конечно, забыли меня, сэр! Я Полуредди, учился у вас!

— Это ты, сынок! — пробормотал Рамаджоги, сжимая руку юноши. — Ну и вырос же ты, не узнать! Так это твое поле?..

— Мое! Берите же, сэр! Ешьте, пожалуйста! Я бы вам и тысячу стеблей отдал!

Глаза Рамаджоги заблестели от радости. Он высосал один стебель, но, принявшись за второй, вспомнил о Баламме. Она так любит сахарный тростник… Что она делает теперь? Рамаджоги уронил второй стебель.

— Спасибо, сынок! Голод заглушил, а то желудок прямо огнем жгло.

— Так вы не ели сегодня?! Подождите здесь, я сейчас…

Полуредди ринулся бежать. Через пять минут он вернулся с небольшой корзиной, в которой алые помидоры лежали рядом с румяными яблоками.

— Ох, Полуредди! Зачем столько!

— Разве это еда? Вы все должны съесть. Да что ж это делается? Такой человек, как вы, с утра голодный ходит!

— Что поделаешь, Полуредди! Утром, когда я был в городе, никто и не подумал меня спросить, голоден ли я…

Полуредди нахмурился и сердито сказал:

— Ну, сэр, если так… Что же тогда за люди в городе? Где тогда справедливость? Выходит, что наши города хуже джунглей…

Рамаджоги печально улыбнулся. К вечеру он вернулся в город. Встал вопрос: где провести ночь? Он купил билет на последний сеанс и, усевшись на свое место, сразу задремал. Зал кинотеатра был почти пуст, никто не обращал внимания на Рамаджоги. Но сеанс окончился, и Рамаджоги пришлось выйти на улицу. Ночь он провел на железнодорожной станции.

Так, в бесплодных скитаниях прошло пять суток. Вечером шестого дня Рамаджоги оказался у колодца за железнодорожной линией и утолил голод и жажду колодезной водой из кувшина Чиннамми. Здесь его и увидел школьный служитель Папая.

— Айя[47]! Где же вы были, ваша ученость, весь-то день? С утра вас разыскиваю, все ноги сбил. Директор велел вручить вам вот это письмо! Да я бы вас не узнал издали — что это за одежда на вас?

— Что за одежда? Моя обычная одежда, Папая!

— Да она же вся порвана, в пятнах! И щетина вон какая, будто булавки торчат. А голова всклокоченная, словно вам летучие мыши в волосы вцепились и растрепали их. Здесь, в городе, вас все знают, а явитесь в таком виде в чужое место! Да вас за сумасшедшего примут, мальчишки на улицах камнями забросают!..

— А что за письмо, Папая?

— Приказ о переводе. Директор сказал, что вам в школу незачем ходить, прямо поезжайте в Боггулу Кунту[48].

Боггула Кунта!

Это название прозвучало для Рамаджоги как шиваитская мантра из пяти слогов. Твердя его, словно заклинание, он дошел до своего дома на улице Старого караван-сарая и собрал немногие вещи, разбросанные по углам: латунный кувшин, медное блюдо, два стакана, старые книги. Сложив их в джутовый мешок, он отнес его на хранение к соседке Туласамме и с небольшой сумкой, в которой была только смена белья, отправился в путь. На автобусной остановке Рамаджоги стал читать названия маршрутов:

«Чандрагири, Бакарапета, Ерраварипалем, Нерабайлю…»

«Пакала, Каллуру, Садуму, Сомала, Пунгануру…»