Любовь и смерть. Русская готическая проза - Алексей Константинович Толстой Страница 66

Мы часто рассуждали с нею об этом поручении. Ужасный вечер!.. Как сильно врезался он в мое сердце! Сколько он стоил мне здоровья!.. мне, и ей тоже!..

– Вы знаете, как мы вас любим! – сказала она мне растроганным голосом, сидя со мной одна – что весьма редко случалось – в роще, потерявшей уже свой блеск и свежесть от холодных ночей августа. – Мы считаем вас более нежели нашим сыном…

Она принуждена была сама улыбнуться при этом слове: я был моложе ее только двумя годами. Впрочем, привязанность их ко мне могла оправдываться тою дружескою готовностью, с которою я со времени кратковременного нашего знакомства оказал им разные мелкие услуги.

– Хорошо! – сказал я, – после этого вступления я должен ожидать, что вы дадите мне родительское наставление, чтоб я был пай, умница, не делал глупостей… Слушаю, добрая маменька!

Она рассмеялась.

– Нет, не маменька! – сказала она, – я бы желала носить, в рассуждении вас, совсем другое звание, и качество вашей сестры более льстило бы моему самолюбию. Выслушайте то, что я вам скажу, как от вашего друга. Мы так вас любим, что желали б всегда видеть вас в нашем семействе. Я, может быть, скажу нелепость, но вы меня простите – не правда ли?.. Впрочем, это только моя мысль, моя собственная. Дайте мне слово, что она останется между нами…

– Это вовсе не нужно.

– Верю. Хотите ли принять из моих рук невесту?

– Лишь бы не г-жу Г***.

Госпожа Г*** была общая наша соседка, красавица прошлого столетия, искавшая себе жениха по всем смежным садам.

– Не бойтесь! Я лучше отдам в ваши руки судьбу родной моей сестры.

Эта мысль мгновенно прельстила мое воображение: я видел в ней средство определить чем-нибудь род нашей дружбы; я чувствовал только счастье называть Зенеиду сестрою и в первое мгновение не подумал даже о той, которая долженствовала быть моею женою. Я принял с восторгом ее предложение. О, как она была счастлива в ту минуту!..

Целый вечер говорили мы с нею об этом. Лиза была красавица и очень добрая девушка. Ей тогда был только шестнадцатый год. Следственно, было еще довольно времени, чтоб приготовиться к супружескому сану и насладиться прелестью важной тайны, которая отныне так свято связывала меня с Зенеидою. Но в течение разговора о супружестве трудно было избегнуть вопроса – о любви.

– А любовь? – сказал я. – Мы совсем забыли об этом ничтожном деле!

– Лиза вас будет любить! – сказала она с жаром. – О, она будет любить вас!.. Вы в состоянии сделать ее счастье!.. Вы его сделаете!.. Я отвечаю, что она вас будет любить.

– А я?

– Вы тоже будете ее лю…

Голос ее пресекся в половине слова: она потом повторила его вполне, но слабо, с большим усилием, и лицо ее попеременно покрывалось то румянцем, то бледностью, и уста ее дрожали: она не могла скрыть смятения.

– Вы располагаете моим сердцем, – произнес я рассеянно, борясь с собственными чувствами, уже похищаемый внезапно нахлынувшим потоком печальных мыслей, – вы располагаете моим сердцем, не зная… в состоянии ли я любить что-нибудь вне того, что…

Она молчала. Грудь ее вздымалась. Мрачные думы быстро проходили по расстроенному лицу. Все нежное ее тело дрожало как от испуга или как в припадке лихорадки. Мы почувствовали нашу неосмотрительность!..

Она хотела что-то сказать, и сильный вздох поглотил ее слова. Мои уста казались склеенными. Я схватил шляпу; она вскочила с места в то же время.

– Прощайте, прощайте! – сказала она вне себя. – Я безрассудна!..

– Простите! – сказал я с отчаянием. – Забудьте!..

– Да! да!.. – воскликнула она раздирающим голосом, опрометью удаляясь с крыльца в залу.

Я ушел домой. Колени шатались подо мною, голова горела, дачи и деревья кружились радужным жерновом около меня. Состояние моей души было ужасное. Сорванный вихрем дум, мой ум носился высоко, в пустом пространстве, где прежде обитали мои мечты и надежды, или падал и разражался о темные вершины будущности, низвергаясь из одной пропасти в другую, не видя выхода из этого бесконечного ряда жерл страдания, смуты, опасности. Кто виноват в этом, чтó случилось?.. Не я! И не она!.. Кто ж? Нравственное неблагоустройство наших обществ. Не надобно даже быть слишком проницательным – довольно иметь столько природной независимости души, сколько нужно человеку, чтоб решиться наблюдать вещи собственными глазами и не думать чужими, готовыми мыслями, – чтоб вдруг приметить весь хаос нашей европейской образованности, так сильно ослепляющей блеском своей поверхности обыкновенные понятия. Это беспрерывное и страшное борение бесчисленного множества хороших и дурных нравственных начал, которые явно и скрытно истребляют, пожирают друг друга, так точно, как разнородные населенцы органического царства. Ни одно из них не обеспечено в своих правах, ни одно не ограждено безопасностью: повсюду пропасти или камни преткновения, о которые разбиваются самые добродетельные мысли и поступки. В домашнем быту слабость совершенно лишена защиты. Образованность наша, презирая всякие положительные учреждения общежития, отвергая всякое действие человеческого закона на нравственное поведение, избрала ум и честь для удержания в порядке этих враждебных начал; она доверила им все спокойствие частной жизни: слабые орудия! – они едва могут прикрыть беспорядок, едва в силах удержать общество, чтоб оно бесстыдно не сорвало с себя личины благопристойности, которою обманывает нас и себя насчет безопасности общего нашего положения. Я, конечно, не проповедую китайского устава о десяти тысячах церемоний, но не могу не видеть, что ум и честь вне китайской стены дурно исполняют свою обязанность в отношении к нашему счастью. Эта бедная Зенеида!.. Она просто жертва неопределенности нашего быта! Живая утопленница зыбких его форм, окруженная неизбежною погибелью, еще борющаяся с волнами страшного хаоса и в лице погибели хватающаяся за подмытые утесы, которые обрушаются и дробятся в ее руках! Уже наша образованность обманула ее своим призраком супружеского счастья, уже смолола ее существование в своей пасти и бросила его без всякой доски в омут домашнего насилия: теперь она еще увлекает ее далее и далее, в новые, гораздо ужаснейшие испытания!.. Как бы подать ей руку? Как спасти ее?.. Всему этому причиною бестолковые условия общества, которое украшает она собою и которое оставило ее без защиты! Необходимость устроить так называемым приличным образом судьбу сестры принудила ее хорошо принимать меня в доме, потому что я молод и богат, – тогда как личная ее безопасность повелевала ей запретить вход в него всякому мужчине!.. И что бы из этого вышло, если б я случайно не сохранил в себе юношеского энтузиазма к добродетели, если б не составил себе собственного своего понятия о чести или был развращеннее только двумя годами?.. Нет! она