Алла Райц - Жизни ремесло. Сборник рассказов

Жизни ремесло

Сборник рассказов

Алла Райц

© Алла Райц, 2017

ISBN 978-5-4485-4588-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Сколки да круживо

Кроуживом назывались первые опыты плетения заморской диковины из серебряных и золотых нитей. В Италии да Бельгии рукодельные проворки по-другому величались: верхушка ли зубчики, а у нас – кроуживо, да и занятие в основном мужское было. Но и правда, что позже девушки крепостные облюбовали забаву, придумали из льняных ниток круживо заплесть, а ниточки сканные – по две или три свитые – на коклюшки наматывать, проворней круживо получалось, вернее дело шло. Скрути, сплети, ш-ш-ши-кок-ш-ш-ши-скок… Ой, то не вечер, да не вечер…. ш-ш-ши-ток-ш-ш-ши-ток… Бывало по вечерам стук коклюшек раздавался из всех домов!

Но в любом кружеве самое главное сколк – рисунок, по которому вывязывают мастерицы плетешки, узелки, да решеточки. Сколки рисовались на бересте, а если на бумаге, то укреплялись тканью, проклеивались; хранились и передавались по наследству, потому как редкое это было умение – правильно сколк нарисовать, вот и хранили его рядом с иконами.

Прижилось на русской земле плетение кружев на коклюшках. Пословицы появились – скор русский язык на новое, в самый корень смотрит, а своё изобретать не забывает: не плети коклюшки, мол, говори прямо, без обиняков. Или вот еще ядрёная сметка: подпустить коклюшку – обмануть, хитрость придумать!

Да только всё больше жизнь коклюшки подпускает, такие кружева по своим сколкам, только ей известным, мастерит, что дух занимается. А какое кружево получится: застывшая музыка узелков в вихре переплетений или рваная клочкастая дерюжка, зависит только от тебя, сумеешь ли передать свой сколк да круживо по наследству?

Ш-ш-ши-скок-ш-ш-ши-стук…

Каравульские вереи1

В деревне Каравули мало чего внове случалось, пока она дикой, да языческой была.

Стояла та деревенька в непроходимых лесах, в окружении болот; жителям только и радости было, что речка Каравуля, которая прозрачным рукавом тянулась, аж до самого неба.

Оттуда, из-под неба к деревне приплывали весной, по большой воде ушкуи в белых парусах, и покрывались тогда волны синей реки незнакомым говором, веселыми криками каравульских девок, которые то и дело сигали в лодки-ушкуйки к славным ушкуям, осыпали их цветами да травами, а потом заманивали гостей в дома сладкой медовухой.

Своих-то мужиков мало было: их еще смолоду съедали дикие края. Вот и радовались молодухи новым гостям.

– Каравули2! Каравули! – кричали девки, убегая, рассыпаясь по лесу. Не догонишь.

– И что они всё хохочут, как ненормальные, – думал Могута, пока маленький был.

Когда ушкуи стояли у берега, Могута обычно сидел в холодной избе среди болота, туда его бабушка припрятывала от лихих заезжих гостей: боялась, что украдут. Но пришел срок, подрос Могута и ему разрешил отец ушкуи торговые встречать.

Вот однажды приехали с ушкуями в Каравули монахи, начали они местный люд новой верой приманивать. Тут-то всё и началось.

Монахи для начала острог решили сложить, чтобы веру и всех новообращенных от врагов окрест охранять.

В последнее время всё больше разбойники по рекам промышляли, а торговцев и калачом не заманишь в глухие леса. Вот и решили всей Каравулей в новую веру ступать.

Один Могута был против. Заладил – отец не велел, мы, говорит, в Сварога верили и верим, в силу живого огня, ни к чему нам новая вера-то.

А монахи ему – испытай силу веры христовой. Поди-ка, говорят, в лес, в болота, возьми вот крестик, там и узнаешь, в чем его сила настоящая, да вот еще и молитву выучи «Господи, помилуй!» и с тем отправили.

Всей деревней провожали, интересно было: неужто, спасет Могуту крестик, уж больно мал оловянный, а лешие, да кикиморы встречаются порой повыше столетней сосны. Вернется ли? Больше всех горевала Ляда – нареченная Могуты, даже слезинку вытерла, но в плач не пустилась, а пошла, покамест жених не вернется, острог достраивать.

Вот идёт наш Могута по лесу дремучему и думает:

– Это что же получается, крестик я взял, а свой кровный оберег забыл, как же я без него сквозь болота пройду, как расскажу монахам – в силе крестик от иль нет? Тьфу, чуть не осрамился, счас бы утоп!

А не было хуже и постыдней для каравульского мужика бесславно в реке утонуть, или в болоте завязнуть. То ли дело – медведь задрал или стадо кабанов истоптало, тогда слава и почет, лишняя рыбица улова родителям, жене и детям. Тем более Могуте – охотнику на аркуду3 по отцовской задумке.

– Нет уж, только не в болоте завязнуть, – думал Могута, поворачивая с прямой лесной дорожки в сторону болот за оберегом к старухе ведунье, хоть и боялся, что сглазит его ведунья, пока он оберег свой ожидать будет. Чтобы не сглазила, свил молодец из веток орешника решето вкруг (навроде пенька), да на голову надел. Зашел в ведуньину землянку:

– Здравствуйте, бабушка, – говорит, сам поклонился и ждет, когда старуха ответит, да разрешит разговор начать.

Не знал он, что ведьма ат давно ослепла и наполовину оглохла, весь мир только на ощупь осознаёт. Правда, при ней сова подсказчицей увивалась, если что не так – ухнет – и поминай, как звали просителя, если что не по ней. Вот сова громко ухнула, увидав Могуту на пороге избушки.

– Леший тебя забери, сова… – вздрогнул парень.

Но не успел Могута подумать про лешего, как ведунья-бабушка догадливо спросила:

– Ты, Лешак, что ли пожаловал? – и, столкнув с колен ленивого черного кота с редким в их краях именем Вася, засеменила в сторону обомлевшего от страха Могуты.

– Ишь, бабка-то с самим знается, – невесело размышлял Могута, но как стоял в поклоне, так и остался, опасаясь гнева бабушки, лешака к ночи помянувшую, на решето одна надежда у молодца.

А бабушка за решето дергает, из стороны в сторону его проворит, и говорит:

– Что это сила твоя лешадиная ослабла, вон как трусится. То ж ведь колом все, не согнешь. Ах, поняла-поняла, родименький, зачем пришел, за оберегом своим, силушку восстановить, чтоб кикимушек задобрить и новую лимпияду «А ну-ка, лешие» выиграть…. А вот я тебе сейчас новый оберег поставлю, будет всем на болоте забота…

Не стой столбом, мил-гость, поторапливайся, сегодня в полночь на ведьмином болоте последний день лимпияды ентой…

С этими словами ведунья вылила на решето сомлевшего Могуты какую-то вязкую жидкость, неизвестно откуда появившуюся в руках проворной старушки. Молодец от ужаса выпрямился, забыв, что перед пожилыми людьми надо в поклоне стоять. Сова захохотала человечьим голосом, стараясь предупредить хозяйку, что Лешего и в помине нет, а скорее русский дух в избе проявился.

Бабушка поняла: что-то пошло не так, и на всякий случай хлопнула, топнула, плюнула на все четыре стороны и исчезла, как сквозь землю провалилась. Вместе с ней исчезли: сова, кот с редким именем Вася, пара сушеных мышей, вязанки трав и вся остальная утварь, да и само жилище бабушкино исчезло, как не было. Один остался посреди леса с решетом на голове Могута, облитый чем-то зеленым и светящимся.

Он принялся сквозь решето искать оберег лешему предназначенный, что бабушка ведунья дала, но только измазался в зеленом, а ничего не нашел. Ко всему ещё и решето рассыпалось, застучали веточки по телу молодца, а одна самая скользкая за пазуху попала, скользнула по животу, да в штаны могутинские провалилась.

В один миг всё тело Могуты засветилось зеленым, словно у лешего, в штанах образовалось что-то навроде кола и понесло самозванца, а на самом деле обычного деревенского парня, дальше, на болота!

– Ай, да оберег, собакин хвост, ах, ты, ух ты-ы-ы… – только и вскрикивал Могута, пытаясь прижать неведомо откуда накинувшуюся неволю, да не тут-то было.

Так и приходилось ему стремглав за ней бежать, сила лешадиная носила его болотами насквозь, по кочкам, будто дорогу знала. А еще, то подкидывала вдруг над соснами, тогда Могута видел звезды окаянные, подмигивающие. Не дело мужику калавурскому на звезды-то глядеть. То вдруг неведомая бросала зло его озимь, и Могута только кряхтел, но ничего поделать не мог, катался по земле, вставал и опять бежал куда тянуло.

Долго ли коротко ли, поутих чуть оберег лешего и Могута притормозил. Видит, какое-то городище перед ним появилось. Кругом огни вспыхивают и гаснут, запахи неведомые тягучие, шум и крики птичьи. Видно, неволя принесла его на лимпияду, о которой ведунья рассказывала.

Пригляделся молодец, а перед ним и не болото вовсе, и непонятное местечко – не площадь, да и не плаха, а только сосны в штабеля сложены, а на них силуэты гостей неясные темнеются вкруг, не разглядеть доподлинно, кто такие и откуда прибыли. А по центру яснеется круг-поляна, где сошлись две шеренги борцов, слева ватага «Анукалешие», справа ватага «Идитыклешему», бьются не на жизнь, а на смерть, только клочья летят. Вой, свист со всех сторон.