Алексей Каздым - Рассказы геолога. Археологические бредни. Рассказы и эссе. Воспоминания автора о работе в геологии и археологии Страница 12

Всё же было решено вскрыть бочку, и, к их удивлению и радости, бочка оказалась «под завязку» набита …макаронами «Соломка», «высший сорт» в красных пачках по килограмму!

Прошел ещё день, и ещё, и они ели несолёные макароны без масла. Вертолёта не было…

Прошла ещё почти неделя томительного ожидания, и уже одна мысль о том, что сегодня опять будут макароны, настроение не улучшала.

Пару раз по Океану, вдалеке, прошло какое-то судно, а однажды над Тундрой пролетел самолёт, не заметив ни пущенных ракет, ни прыгающих на песке и орущих фигурок. Вдали виднелось стадо диких оленей, но все попытки подойти к ним были безуспешны, стадо уходило всё дальше в тундру.

Положение было угрожающее, в Поселке про них или просто забыли, или поселковый радист что-то перепутал, и их ожидали совсем в другом месте… Конечно, можно было бы оставить пробы здесь, и, взяв только материалы, идти налегке по побережью более 200 километров до Поселка. Но прошагать 200 километров против пронизывающего сильного ветра, в продранной и заношенной за два месяца поля одежде и рваных сапогах, через болотца, увязая в мокром песке, пересекать чуть ли вплавь протоки многочисленных ручьев и речушек! Решение пока было одно – приходилось сидеть и ждать «борта» или …удачи! Могли пройти вдоль берега пограничники или рыбаки на катере, подойти к избушке могли и оленеводы. Недаром кто-то так тщательно упаковал бочку макарон, скорее всего, на зиму, для стойбища.

Делать было абсолютно нечего, резко похолодало, начались дожди, иногда и со снегом, ночевать в избушке можно было лишь по одному, свернувшись на коротком топчанчике, почти упираясь ногами в печку. Оставалась надежда на лучшее, палатка, через которую в хорошую погоду, ночью, можно было изучать звездное небо, мокрые и свалявшиеся спальные мешки и …макароны без масла и соли, уже вызывающие отвращение одним своим видом.

Они всё-таки решили идти, но не к Поселку, а в противоположном направлении, там, всего в 100 с небольшим километрах, должно было быть большое кочевье, да и идти туда было попроще, но вот чего не было – не было уверенности, не было гарантии, что оленеводы ещё там.

Утром, тем утром, когда они уже решились уйти, послышался шум мотора… Над побережьем, как бы с ленцой, почти над водой летел оранжевый толстобрюхий самолёт, судя по всему, с биологами из Посёлка, из Заповедника, в последний раз, перед снегом, осматривающими свои «владения». Но не только две прыгающие и машущие руками фигуры, да выпущенные пара ракет, наконец-то привлекли внимание экипажа. Не только… На песчаной косе, метровыми буквами, красными пачками из-под макарон (набитыми песком, чтобы не унёс ветер) была выложена надпись … «Позор Аэрофлоту»!

Самолёт сделал круг, потом еще один, снизился, как только можно, из открытой дверцы высунулась лохматая и бородатая голова и что-то весело прокричала. Вниз полетели две банки сгущенки, самолёт покачал крыльями и скрылся.

Через два часа прилетел вертолет… Бортмеханик хмуро сбросил лесенку, что-то пробурчал под нос, но увидев глаза и лица двух грязных, худых, оборванных геологов, решил промолчать…

З И М А

Снег в этом году выпал рано, на две недели раньше обычного… Ещё вечером была обычная осенняя морось, а утром – слепящая глаза белизна… Тайга резко изменилась, хлопья снега лежали на лапах елей, тишина была удивительной и непривычной после шума обычных осенних дождей, не было слышно звона капель и шума воды.

Кромка воды у берега подёрнулась тончайшим, прозрачным слоем ледка, но река еще не встала, и можно было пойти ставить сети.

Запас рыбы на зиму был, две с лишним бочки, да ещё вяленая, но «запас карман не тянет», и, сняв сохнущие сети, он встряхнул их от снега, загрузил в лодку и не спеша стал выгребать на серединку плеса.

Река здесь широко разливалась, но было глубоко, течение было очень слабым, и рыбы бывало много, сети можно было бы даже зимой ставить, если лёд не будет слишком большим, а долбить лунки в почти двухметровом льду занятие не самое привлекательное.

Напротив, вдалеке, в прозрачном снежном воздухе синели скалы высокого обрывистого берега с торчащими тут и там черными, корявыми елями и лиственницами…

Напарника не было уже неделю, почему-то задержался в Посёлке. Он уже стал беспокоиться – вода спала, и тот мог запросто налететь на камни, перевернуться… А до Посёлка можно было добраться лишь по воде летом, тайга была малопроходима, мари да скалы, гольцы да расщелины… Зимой ещё можно попробовать дойти на лыжах, напрямик чуть больше ста километров, или по реке, но с её поворотами – все триста, по льду, на «Буране».

Напарник-то и был отправлен за запчастями для старенького, вечно барахлящего «Бурана», а также за бензином, керосином для лампы, кой-какими продуктами, чаем, сахаром, конфетами.

Этот участок, самый дальний, самый глухой, оторванный от всех, он выбрал несколько лет назад. В течение лета лишь однажды, по высокой воде, прошли мимо плотовщики, помахав рукой, а уж люди посетили его всего дважды – один раз на лодках к Посёлку прошли геологи, переночевали, поели ухи и рыбки свежего посола, оставили несколько банок сгущёнки, рассказали, что творится в мире, передали привет от знакомых, подивились одинокому «Робинзону», отсутствия у него радио, рации, да и вообще какой-либо связи с внешним миром. Да ещё недели три назад специально заехал из Посёлка его «друг-начальник» из леспромхоза, посмотреть, как и что, как живет, не нужна ли помощь.

А он всегда хотел жить один, бирюком, одиночкой, «дикарём», «Робинзоном», и не потому, что не любил людей, нет, просто он всегда хотел быть и жить именно один. Напарника-то ему навязали, как он не сопротивлялся, что мол, нельзя одному жить-зимовать так далеко, что случится – погибнешь. Но напарник на удивление оказался для него идеальным, мастер на все руки, не мешал, молчал и работал, ловил рыбу, готовил на зиму дрова, собирал шиповник, травы и ягоды, сушил и замачивал, они «притерлись» за короткое лето, так что вполне годились для совместной «зимовки». Вдвоём починили крышу избы, утеплили чердак, построили баньку, просмолили лодки, перебрали моторы, приготовили капканы на лису и плашки на соболя, обшили лыжи камусом.

Он привычно поставил сети, подгреб к берегу, осмотрелся. С севера шла снежная туча, сдал задувать холодный, пронизывающий ветерок… И где он шатается, этот напарник, так скоро и шуга пойдет, потом лёд, на моторке не пойдешь, у какой крали поселковой застрял, или впрямь что случилось?

Раньше он был геологом, почти двадцать лет отработал и в этих краях, да и почти по всему Северу, его считали перспективным, пророчили ученую степень и высокие чины, но несколько лет назад он неожиданно для всех уволился из Партии, прибился к рыбацкой артели, проработал несколько путин с рыбаками, научился профессионально ставить и чинить сети, ловить, разделывать, вялить и солить рыбу, три зимы проходил в подручных у дяди Миши, знаменитого местного охотника-промысловика, научился выслеживать лосей, ставить капканы, петли и плашки, выделывать шкурки. Купил себе две лодки, моторы, старенький «Буран», карабин, пристроился в леспромхоз вроде как лесником, выправил промысловое разрешение, построил себе здесь, у Реки, добротную большую избу, и решил обосноваться, если и не навсегда, то уж точно надолго.

Все в Посёлке удивлялись: «интеллигент, учёный, из самой Москвы, и как так можно – всё бросить и уйти в тайгу?!». Но поговорили, да забыли, мало ли по тайге чудаков бродит.

А он просто устал, устал от людей, от работы и вечной суеты, от шума городов, от ответственности и обязательств, полей, партий и забросок, от карт, отчётов, проб, керна и вездесущего плана. В Город ехать категорически не хотел, возвращаться домой, в Москву – тем более, и даже Посёлок с его несколькими десятками домов был для него слишком шумный и суетливый.

И он решил уйти, уйти от суеты, уйти от людей, жить один, как мечтал всю жизнь, зависеть только от себя, от своей работы, от удачи, «фарта», удачного лова и удачного выстрела. Он знал, верил, чувствовал, что не пропадет в глуши, в одиночестве, хотя это и была его первая зимовка вдали от людей, и от неё многое зависело – выдержит ли он физически и морально это испытание, полгода снега и пурги, полной оторванности от цивилизации и полного одиночества.

…Он не знал, что разбитую лодку напарника найдёт через несколько недель охотник-эвенк: вероятно на обратном пути, тот, всего в нескольких десятках километров от Поселка, на тяжелогружёной моторке налетел на камни, пробил днище и утонул, а разбитые моторы, канистры и мешки унесло на километры по течению бурной Реки…

Он ждал ещё неделю, потом понял, что больше ждать не имеет смысла: «Или испугался, или загулял, или лучше не думать», – в Посёлок он всё равно не пойдет, надо было готовиться к зиме, к сезону, снег непрерывно шёл уже три дня, резко похолодало, река вот-вот встанет, уже пошла шуга, и вряд ли стоило кого-либо ждать и на кого-то надеяться.