Александр Венгер - Затяжной конфликт Страница 12

Наиглавнейшей же доблестью царя была его истовая православная вера и почтение к Господу нашему Иисусу Христу. После очередного злодеяния он стократно искупал свою вину, принося богатые дары монастырям и возводя новые храмы. Посему монастыри на Руси процветали и храмы Божии плодились несчетно, а благочестивые отцы наши, церковные иерархи с легким сердцем отпускали христианнейшему властителю все прегрешения. Ныне, когда невинные жертвы сего самодержца причтены к лику святых, справедливо поставлен вопрос о канонизации и самого монарха.

Завершая сие правдивое повествование о деяниях великого государя, упомянем и его любовную заботу о своих подданных. Относился он к ним как к сыновьям своим, чем заслужил в народе добрую славу. Иные до сих пор поминают его с умилением: «Вот при Иване-то Грязном порядок был – не чета нынешнему». И истово крестятся на образ отца с дитятею, висящий в галерее для всеобщего обозрения.

Рядом раздался хруст ветки под чьей-то ногой. Это был Самозванец. Он бесцеремонно заглянул Максиму через плечо, прочел несколько строк и обрадовался:

– Никак, писание про мово папашу?

– Какой он тебе папаша? – хмыкнул Максим. – Ты же не настоящий Дмитрий, а лже-Дмитрий.

– Ну, стало быть, про мово лже-папашу, – легко согласился Самозванец. – Да писец твой дурно об нем понимает: не по ндраву ему, вишь, что свово старшого прибил. А се перст Провидения. Старшой-то борзой был. Кабы он Иван Василичу наследовал, да сына родил – не видать мне трона, аки своей задницы. Я те так скажу: всё по месту было. И что Бориска в Угличе малолетнего царевича зарезал – тоже по делу. На кой ляд наследник с падучей немочью? А ну как он при посланцах иноземных с трона кувыркнется? Конфуз!

– Ты на том свете с царевичем-то свиделся?

– Довелось. Нормальный пацан, мы с ним поладили.

– А с Иваном Васильевичем?

– Не пожелал папаша встречаться.

– Говорят, он был трусоват?

– Врут. Сторожкий он был – это да. Так без этого нельзя: зарежут, али отравят. Я вот не сторожился…

– Подожди. А что скажешь про новгородскую бойню?

– И опять он правый. Тамошние бояре задумали Новгород и Псков от Царства Русского отделить и жить сами по себе, государю неподвластными. Разве такое допустить возможно? У вас вон надысь поход был на Черкесию…

– На Чечню.

– Ну и что, вы туда ходили детишек по головкам гладить? Да и сюда мы с тобой пришли не скоморохов слушать. Царю надобно строгу быть. Иван Василич, как в детстве от бояр натерпелся, так хорошо сие разумел. Я вот Шуйского помиловал, за то и пострадал. А строгий царь живет долго, и народ его любит. Так и в книге твоей прописано, что Грозного доныне уважают. И по имени его город у вас назвали: Грозный, в той самой Черкесии.

– В Чечне, – механически поправил Максим.

Самозванец отмахнулся, в очередной раз укорил Максима за то, что палатки стоят в поле, и куда-то убежал.

Под командованием Максима собралось уже тридцать четыре человека, в том числе трое латиноамериканцев, спешно прилетевших в Россию для борьбы с общим врагом. Самозванец определил их в восьмую сотню, рассчитывая на познания Максима в иностранных языках. Однако по-английски немного говорил только один из них – венесуэлец, гордо носивший майку с портретом Че Гевары. Двое чилийцев никаким языком, кроме испанского, не владели, Максим же знал по-испански лишь no pasaran10. Приходилось объясняться жестами. Имя он запомнил всего одно: Хосе. Остальные тут же забыл и про себя стал всех троих называть Хосе.

По счастью, большого притока чужеземцев не было. То ли не объявлялась всеобщая мобилизация, то ли добровольцев останавливали трудности с получением визы. Правда, появилось два русскоговорящих иностранца: скрипач из Сербии Стефан Йованович (он всем сообщал, что это не отчество, а фамилия) и американо-израильский еврей Изя Мандель. Стефан учил русский язык в школе, а у Изи родители были из Одессы.

Йованович каждый вечер, уйдя поглубже в лес, упражнялся в игре на скрипке. Иногда выступал и перед слушателями, хотя говорил, что эта скрипка «ни богу свечка, ни черту кочегар», и рассказывал, что дома у него осталась еще одна – старинная, работы Жана Вийома. Однако, по мнению Максима, и эта звучала прекрасно.

Изя выглядел гротескно. Рыжебородый, в черном шелковом кафтане с белой ленточкой на плече и в черной шляпе, регулярно слетающей с головы. Под ней обнаруживалась ермолка, которую Изя называл «кипа». С собой он привез огромную коробку с концентратами и кастрюльку, в которой сам готовил себе еду. Как он объяснял, его продукты кошерные, а те, что у Анны Михайловны, – нет, поэтому в пищу они не годятся. Кто-то спросил, можно ли ему смотреть, как другие едят некошерное, на что он серьезно ответил:

– Это ваша проблема, я за вас перед Ним не отвечаю.

Воеводе Изя понравился. В его времена примерно так одевались польские шляхтичи.

– Жиды – они полезные, – изрек Самозванец. – Даром что пужливые, зато хитрые. Бери его к себе в сотню, не пожалеешь.

У Славки же после знакомства с Изей возникли некоторые подозрения, и он поинтересовался у Максима:

– Что это за пугало? Он совсем с глузду съехал?

Максим уверил его, что с Изей всё в порядке: религиозным евреям так положено. Слава удивленно покрутил головой, но, кажется, поверил.

– Ладно, твое дело. Тебе с ним вожжаться.

Серега долго мучился раздумьями и в итоге поделился мудреным вопросом:

– Мне, допустим, любопытно: сами-то евреи как о себе говорят? Не станет же типа народ называть себя таким дурным словом.

– Они себя иудеями обзывают, потому как происходят от Иуды, – авторитетно пояснил потрепанный жизнью дружинник по имени Егор Егорыч.

– Это который типа Христа распял? Так я бы уж лучше себя евреем называл!

Изино оружие представляло собой нечто вроде японского меча с таинственными письменами на рукоятке. Он охотно читал надпись всем желающим и пояснял, что ничего мистического в ней нет: это просто тфила (то есть молитва) на победу в бою, написанная на иврите. Ко входу в палатку он прикрепил изящную бонбоньерку, объяснив, что там находится мезуза – тоже молитва, но другая: охраняющая двери. Каждый раз, заходя в палатку и выходя из нее, Изя трогал свою мезузу, после чего целовал пальцы. По утрам и вечерам он молился, нацепив на себя какие-то коробочки и накрывшись полосатым покрывалом. Собственная приверженность ритуалам сочеталась у него с ясно читающимся во взгляде неодобрением тех ополченцев, которые расхаживали с крестами на груди. Он иронически посматривал и на мусульман, совершающих намаз, и на солнцепоклонников, приветствующих свое божество подъятыми к небу руками.

Вскоре произошла очередная неприятность с грузовиком. Когда машина не появилась в назначенное время, Самозванец отправил к водителю почтового голубя. Тот вернулся с запиской, написанной без знаков препинания: «Нужно разрешение а то обратно не пущают и разрешения не выдают потому говорят здеся теперь особенная зона и без разрешения нельзя».

Итак, на этот раз виновниками стали не антихристовы войска, а российские полицейские, устроившие на въезде в Князево полупропускной пункт: туда пускали, оттуда – нет. Самозванец, хорошо знакомый с российской действительностью, которая за последние четыреста лет мало изменилась, обратился к миллиардеру Харитонову:

– Выручай, брате. Надо посул поднести. Дать на лапу, по-вашему.

– Не помажешь – не поедешь, – подтвердил Йованович.

Харитонов послал одного из своих лоботрясов в Князево. Приблизительно через час тот вернулся вместе с грузовиком.

– Ну, всё в порядке: постоянный пропуск, – сказал лоботряс.

– Дорого обошлось? – осведомился Слава.

– Коммерческая тайна, – заржал лоботряс.

– Вот не думал, что второй раз такая … (непечатное слово) выйдет, – сокрушался водитель. – То Антихрист, то эти полицаи.

Слава его утешил:

– В одну и ту же воронку снаряд дважды не попадает.

– Так попал же!

– Дважды не попадает. Только трижды. Так что жди следующей неприятности.

– Да ну тебя! Вечно скажешь гадость какую-нибудь, – обиделся водитель. – Слушать даже не хочется.

Наступил вечер. Жара спала. Со стороны поля потянуло прохладным ветром. Разомлевшие за день дружинники приободрились. Высоко в небе лениво полоскал крыльями не то ангел, похожий на лебедя, не то лебедь, смахивающий на ангела. Впрочем, откуда здесь взяться лебедю?

Юный бритоголовый кришнаит затянул мантру, к нему присоединились еще двое. Заунывное пение звучало то тише, то громче, навевая смутные видения. Мертвая зыбь в океане. Гора Джомолунгма, известная в мире как Эверест. Одинокий волк, воющий на Луну…