Ольга Ушакова - Онкология любви. Драма женственности Страница 17

Люся встретила меня неприветливо, раздраженно заявила:

– Мне надо уходить.

– За советом приехала: парень бросает меня, потому что не отдаюсь, посоветуй, что делать?

– Ни в коем случае! – выкрикнула Люся так резко, что я вздрогнула.

– Но я не хочу его терять, а рано или поздно все равно придется решаться.

– Нельзя это делать! – истерично закричала Люся. Ее лицо искривилось и застыло в гневной гримасе. От внезапного страха меня затрясло, задела ее за живое. Люся испугалась своей вспышки гнева, ослабилась и поникла, на ее лице прорезалась глубокая скорбь.

– А ты откуда знаешь, у тебя что – было?! – осторожно спросила я.

– Сколько горя приняла, полгода прошло, а я никак в себя прийти не… – Она осеклась, ее лицо задергалось, а глаза увлажнились.

– Люся, прости, я не хотела сделать больно, если бы знала, не стала бы…

– Да что ж, сама собиралась сказать, чтобы с тобой такого не случилось, – смягчаясь, выговорила она и разрыдалась. Мне сделалось жутко.

– Ты что, беременна? – осторожно спросила я

– Ну что ты… – отмахнулась она.

– А я уж подумала о ребенке.

– Я даже не думала ни о каком ребенке! – раздраженно закричала Люся.

– Так, может, ты болеешь?

– Болею, ох как болею, Татьяна. – Она схватила меня за руку так, как хватается утопающий. Ее горе передалось мне, страшное предчувствие сжало сердце.

– А я смотрю, неважно выглядишь, Люсенька, чем болеешь?

Но Люся только плакала, я перефразировала вопрос:

– Неужели это неизлечимо?

– Вот именно, именно неизлечимо, как верно сказала, – горестно подхватила она и заголосила так, что у меня по спине побежали мурашки.

– Врачи ошибаются, все обойдется – ты молода.

– Ничего не обойдется! – закричала она

– Люсенька, неужели рак? – перепугалась я.

– Да при чем здесь рак? Душа болит! День и ночь гложет: ни есть, ни пить не могу, а только слезы лью, почернела и еле ноги таскаю, свет белый не мил…

И тут меня пронзила жуткая догадка: неужели из-за этого, или я не поняла чего-то?

– Люсенька, неужели из-за этого можно заболеть? – спросила я, надеясь, что прояснится истинная причина горя.

– Выходит, можно, еще отошла, видела бы ты меня тогда: краше в гроб кладут.

– Вот так отошла, да на тебе лица нет! Может, еще что-то стряслось, Люся, я не верю, что из-за этого можно заболеть.

– Да, только из-за этого, – тихо произнесла она.

Меня пронзило, так вот какая женская доля, что если со мной такое случится?

– Да в себе ли ты, Люсенька, голубушка, ведь полгода минуло? Вот смотрю на тебя, вижу твое ужасное состояние, но поверить не могу, что из-за этого можно убиваться. Забудь его, ну было и прошло, о себе подумай, так ведь рехнуться не долго.

– Я понимаю, что надо забыть, только ничего с собой поделать не могу.

Выражение ее лица сделалось беспомощным и страдальческим, лоб прорезала безысходная морщина, а глаза застыли в безысходной печали. Так вот оно какое, бабье горе, оборвалось внутри, не приведи Господи. Однако в следующую минуту кровь бросилась в голову, в висках застучало: нельзя мириться, надо что-то делать, надо встряхнуть ее, но как? Во мне все закипело и восстало против мужского обмана.

– Ну извини, я уж было подумала, ты схоронила кого, а тут мужик ушел. Да их еще много будет, и если из-за каждого болеть, то жизни не хватит! Ты что – с тремя детьми осталась? Ну не вышло с одним – с другим выйдет, может, еще лучше найдется. Подумай о своем здоровье: тебе детей рожать! Или без ума любишь?

– Да нет уже, да и раньше не очень, ну нравился, конечно, и все хорошо было.

– Совсем не понимаю, ну чего тогда голосишь?

– Да я и сама не понимаю, одно только сказать могу, не дай Бог тебе пережить такое.

– Люся, у тебя в комнате очень темно, может, свет включить?

– Нет, – закричала она истерично. Я перепугалась, что же он с ней такого сделал?

– Люся, успокойся, не надо так реагировать, это всего лишь свет, в темноте у меня глаза болят, но я потерплю. Не обидишься, если спрошу, что же это такое, ну какое впечатление?

Она долго молчала, а я испугалась, что опять сделала ей больно, совершенно безразличным голосом она ответила:

– Да никакого.

– Как никакого? Должно же что-то быть, все говорят – необыкновенное?

– Абсолютно ничего, ерунда какая-то.

– Тогда почему на этой ерунде все помешаны?

– Вот и я поражаюсь – почему? Ничего хорошего я не нашла, только страдания приняла понапрасну, вот что и обидно.

– Люсь, неужели все мужчины такие?

– Не знаю, может, и не все, но видишь, как я ошиблась.

– Расскажи, как у тебя с учебой?

– Да какая учеба, хожу на лекции, что-то пишу и ничего не понимаю, не знаю, как меня еще не выгнали из университета.

– Ты что несешь или действительно хочешь заболеть страшной болезнью? Надо думать о будущем, о здоровье и образовании, а мужики найдутся. Ты умная, добрая, симпатичная и душа у тебя красивая. Да будь я мужчиной – никогда бы не оставила тебя. Надо радоваться, что избавилась от недостойного. И пойми, ты еще легко отделалась, без осложнений, а могла залететь. – При этих словах, Люся вся перекосилась, будто я хлестнула ее по лицу.

– Да что ты понимаешь в этом? Он же у меня первый! Вот если бы с тобой такое, я посмотрела, как бы ты запела?! Не приведи Господи, но все-таки тебе не ведомо, как это больно, когда доверилась, а тебя бросают.

– Не надо отчаиваться, тебе всего 20 лет, еще будешь счастлива!

– Не говори мне ни о каком счастье! – нервно закричала Люся.

Конечно, я слукавила, хотела успокоить, да только рану разбередила своей девственностью: ведь у меня еще есть шанс встретить настоящую любовь, а у нее нет! Но тяжело видеть ее горе, оно невольно передается мне.

– Люся, но ведь сексуальная революция началась после Отечественной войны, прошло больше четверти века. Да сейчас чуть ли не с первого свидания в постель ложатся, потом разбегаются и никто из-за этого не заболевает! Замуж по залету выходят. Ты сильно преувеличиваешь значение плевы. Всего-то какая-то пленка паршивая – и столько горя из-за нее? Ну ты сама подумай, разве дело в ней?

– Не знаю, как другие, не думала, что это меня убьет, даже объяснить не могу, одно только знаю, обидно и больно.

– Люся, значит, этого нельзя делать?!

– Если ты хочешь, чтобы с тобой так было – делай, – сказала она равнодушно.

– Жаль терять, парень хороший, заботливый, внимательный…

– Мне тоже казалось, хороший и любит… знаешь, я поняла, этим не удержишь, ну на какое-то время можно, а потом все равно бросит. Так что жди, может, замуж предложит, не предложит – значит, не нужна. А от того, что отдашься, ничего не изменится, горе наживешь – и все.

– Выходит, мужчины с нами могут сделать, что угодно? Захотят, вознесут до небес, а захотят – сломают и бросят, и не поинтересуются, что с нами сталось? Выходит, мы полностью в их руках? Люся, ответь что-нибудь, почему ты молчишь, так выходит?

– Выходит, что так, – тяжело вздохнув, согласилась она.

– Так как же жить, Люсенька? Совершенно невыносимо мириться с такой несправедливостью? Ведь это же не нормально, мы не в крепостном праве! И где же тут любовь?

– Не знаю, жди, может, замуж предложит, а нет – другого парня встретишь.

– Другой тоже будет требовать. Я одно поняла, как только парень чувствует, что нравится, так он власть над тобой берет! Ты хоть пропади – а дай! А замуж предлагают те, кто не нравится.

– Не знаю, Татьяна, я уже ничего не знаю.

– Люся, но неужели все так гадко и безнадежно, неужели нет любви?

– Не знаю, может, и есть, мне не повезло.

– Выходит, любовь нечто вроде гаданья на кофейной гуще: повезет – не повезет? Разве это подлинные отношения? Нет, здесь что-то другое должно быть, должна быть встреча, но как же ее распознать? Да и можно ли на нее рассчитывать всерьез? – горячась, спросила.

– Не знаю, мне вот показалось, что любовь, а оказалось… – она остановилась, задергалась, – я не могу больше об этом, и мне надо на лекцию.

Я почувствовала себя подавленной и виноватой и вдруг поняла, что едва выношу комнатную духоту и темноту. Выйдя на улицу, я облегченно вздохнула и подумала, тяжелая встреча, а подруга даже чаю не предложила, да вообще чуть не выставила. Такое невнимание, но и обижаться негоже, в ней едва теплится жизнь. Озлобилась, словно помешалась – ничего не видит, кроме своего горя. Да мне после всего услышанного и чаю-то не хочется, зайду в кафе и выпью вина, надо прийти в себя после этого кошмара. Я ехала за утешением и советом, а столкнулась с безутешным горем, самой пришлось утешать.

Бокал сухого вина с запеченной рыбой несколько развеял угнетенное настроение. Однако когда я села в автобус, страшный разговор опять завладел мной, что же он с ней сделал, что она из добродушной веселой девушки превратилась в горемычную страдалицу с оголенными нервами? Какую такую власть над ней заимел? Неужели и мне не избежать этого горя? Выходит, они сначала добиваются нас, потом развлекаются, а потом избавляются. Нет, я на такие жертвы не пойду, мне горя не надо: ни один мужчина не стоит того, чтобы из-за него убиваться. И уж тем более Василий, я даже не люблю его, ну нравится, ну подумаешь, это вовсе не любовь. Зачем же мне рисковать ради его же удовлетворения? Это нужно ему, это его трясет от неудовлетворенности, а я даже не знаю, что это такое, может, впрямь ерунда, как Люся сказала. Нет, я не позволю издеваться над собой из-за непонятной ерунды! Пусть замуж предлагает, а уступать не стану. Но если все будут бросать из-за недоступности, как замуж выйти, вот в чем вопрос. Но ведь должен же быть какой-то выход? Я тупо смотрела в окно автобуса, пытаясь найти утешение в мелькающей панораме. Мозг настойчиво стучал в поисках выхода, и вдруг пробило: мне рано замуж, до диплома еще далеко, а за это время все как-нибудь образуется.