Алексей Губарев - По зарубкам Золотого демона Страница 20

– Лейтенант N…в, N…кое училище связи.

– Так-с… Связист?

– Так точно!

– На тропосферу пойдешь? изучал?

В ожидании молчу, рассуждая: – хрен его знает, что это такое, вроде вскользь нечто похожее проскальзывало на курсах, пару раз, скорее всего и видел.

– Служба в городе. Комсомольск-на-Амуре. Почему-то желающих нет; боятся связываться с тропосферой, излучение мол. Так пойдёшь?

– Так точно, пойду! – а сам думаю, что время вроде ещё позволяет провернуть очередную махинацию с квитками.

Получаю квиток. На нём всё тем же карандашом: номер очередного кабинета, Комсомольск-на-Амуре и №… в\ч. Из кабинета прямиком к карте. Вот он и Комсомольск-на-Амуре. Четыреста километров не расстояние. Служить предстоит не на точке – радует. Речка есть, и какая! На этот раз подполковник наверняка запомнил мою личность; диалог затянулся, есть риск. Ладно, сойдет и Комсомольск-на-Амуре. В конце концов, не Кушка, не Кандалакша и не Ахалкалаки. Прежний квиток смят и летит в урну, а я прохожу процедуру оформления к первому месту службы.

Пару дней спустя рано утром плацкарта усилиями проводницы раззявливает замызганную дверь и выпроваживает меня в Комсомольск-на-Амуре. Впечатлений никаких. По вездесущей грязи всё здесь схоже с южными провинциальными городами. Кроме, как на жидкие сосны, удивляться, в общем-то, и нечему.

Со временем выброшенный квиток сыграет со мною злую шутку. Несмотря на периодическое прилежание и отсутствие особых нареканий по службе очередное воинское звание будет задержано на год. К сроку представления в строевой части не окажется моего личного дела. Его долго будут искать, пока не откопают где-то на Сахалине…

1982г. Военное училище, второй курс, поздняя весна.

В одном из нарядов близко сошелся с однокурсником из первого взвода. Федор Николаевич старше. Его лицо изъедено оспой, зубы плохие, а улыбка лисья. Перед поступлением в училище служил солдатом, женат. Длинный и худой. Сразу окрестил его – "ФэНом". Человек он оказался интересный и был сверхъестественный бабник. В каких только переделках не пришлось побывать с ним…

За памятный тот наряд мы трое суток отсидели на «губе». Неожиданно нас назначили в патруль по городу. Начальником патруля оказался офицер не из училищных, а со стороны – танкист. До обеда бесцельно шлялись по двум пустынным центральным улицам. После обеда начальник патруля умудрился отлынить от продолжения службы, наказав нам гулять в парке и к пяти вечера прибыть в комендатуру для сдачи наряда. ФэН, а он имел всегда особое мнение на подобный счёт, расценил создавшееся положение по-своему. В паре кварталов от собора вниз к реке Тузлов, он прятал отцовскую «Ниву» ядовито-желтого цвета.

– Слышь, – обратился он ко мне, – нас старлей отпустил? – отпустил. Мне тут надо съездить в одну станицу, недалеко, хошь со мной? Мы недолго.

– Да поехали, – ещё не задумываясь о последствиях, браво резанул я.

И понёс меня черт в Бессергеневскую. Часом позже были на месте. Оказалось у Федьки тут зазноба, дочь председателя. Родители оказались дома. Председатель тщедушный мужичок, но шустрый и хваткий. Жена – гостеприимнейшая приятная толстуха, а дочь ещё не приехала из города. Надо было обождать пару часов.

Прямо во дворе накрыли стол. К борщу хозяйка подала убийственный самогон, в головках чеснок и копченое сало. Опьянели моментально. То, что я – ещё ничего. Но ФэН-то за рулём! А он тоже в дымину. Начало темнеть. Объявилась зазноба – девка статная, красивая. Взгляд острый. – «И чё она нашла-то в том Феде?» – подумалось.

– Знакомься, это Надя, – Федька, увидев моё замешательство, лукаво улыбнулся – не кисни, всё будет в класс. Ща рванём в город, там у неё подруга. Любаха. Такая пони я тебе скажу, – хитро щелкнул он языком.

Познакомились. Пока Надя переодевалась и чепурилась в хате, выпили на посошок с хозяином. Дважды выпили. Тот, решив что пора отдохнуть, приложил старания попасть в дом, но споткнулся о ведро и с грохотом рухнул, кувыркаясь по ступеням. Обошлось, не убился хозяин.

Удивило, что ФэН ведёт машину хорошо, хотя пьян. Надя спокойна, видать не впервой так путешествует. Когда въехали в город, оказалось, что уже восемь вечера. В полчаса отыскалась та самая Любаха: невзрачная, ростика небольшого, глаза голубые, бровки белёсые – почти не видно. Полненькая, в джинсах и против правил такому складу грустная.

В продмаге скупились; две бутыли портвейна «Кавказ» по 0,75, кусок вареной колбасы с пятнами сала, плавленые сырки и хлеб. Настроения не было; я понимал, что мы в самоволке и нам достанется по полной. Но, уподобясь телку, повиновался Федькиной воле. Портативный магнитофон «Весна» на полную катушку отхрипывал блатняк. ФэН с Надькой болтали и смеялись беспрерывно – поймали кураж. Мы же с Любахой, вжавшись в противоположные борта на заднем сидении «Нивы», представлялись скучными и малоразговорчивыми.

В полной темноте остановились. Спереди темнели заросли камыша, а чуть далее горизонт спрятался за стеною тростника, в небольшом просвете серебрилась речушка. Над головою тосковала пронзительно белая луна. Стрекотал сверчок и где-то вдалеке ещё один. Оказалось – мы в степи, где-то в районе полигона.

– Разболокайтесь, здесь нам не будут мешать, – скомандовал ФэН, отваливая сидение, чтобы я и Любка могли выбраться.

На скорую руку организовали стол. Меня знобило. Первую бутыль под сыр и колбасу опорожнили минут в пятнадцать. Захмелели и взялись за вторую, которую разбили на две половины. Озноб как испарился.

После распития двух третей второй «гранаты», Федька, сузив глаза в щёлочки, с широчайшей сатанинской улыбкою увлёк свою пассию за машину, бросив нам: – Не стесняйтесь, если чё отойдите туда, за камыши, подальше. Любка-а-а, ты поняла? хи-хи-хи…

С этого и к тому Любкиного взгляда на Федю я понял, что тот «давил» и её. Через пять минут из-за машины раздалось пыхтение и полились известные звуки. Я попытался взять Любкину ладонь, но та вырвала её.

– Я по-о-ня-яла, – после паузы распевно произнесла она, затем встала и медленно пошла к камышам. Я не знал что делать. Идти ли за ней? А если её просто приспичило? Она обернулась.

– Ну, чё. Идешь «ёжиться»?

– Я?… я иду, просто прикрою еду – прозаикался я.

Целовались недолго. С джинсами вышла неувязочка. Фирменная молния тяжело поддавалась неловкой руке, будто боролась за жизнь. Но обошлось. Пока я менжевался, Люба приняла универсальное в таких случаях решение.

– Я сама, – как-то обреченно вздохнув, пролепетала она.

На подмятых сырых камышах состоялась скорая близость. «Ёжились» мы минут десять. Под молочной луной колыхались разваленные на стороны её белые груди с большими плоскими сосками и царапались пару дней небритые ляжки. Так мы породнились с Любахой и завели такую странную дружбу на долгих полтора года, до самого окончания мною военного колледжа.

По возвращении в казарму тут же были отправлены командиром роты на «губу». Трое суток ареста пролетели незаметно.

Отчего-то ФэН думал, что мы поженимся с Любкою. Но в мои планы его думки не входили. Я только стоял на пороге открытия женщин, и многое ожидало впереди. Потому я перешагнул.

– Прости меня Люба.

Точка отсчета.

Минуло две зимы. Долгих-долгих зимы. На дворе 1986 год, июнь месяц.

Первая зима для южного организма уподобилась катастрофе. На несколько месяцев забыл, что такое выходной. Каждый божий день в части до глубокой темноты. По большей части дневать и ночевать приходится в казарме. Более того, без малого семь месяцев мёрз как собака. Мёрз так, что даже ни разу не заболел; организм находился в состоянии шока от всепронизывающего холода. Порой ступни к подошве хромовых сапог приклеивались льдом, а колени звенели. К тому на ветрах обморозил мочки ушей и кончик носа. Теперь на холоде болят. Иногда думается: – На кой хрен всё это было надо?

Первый выходной день в ту зиму получил от командира в феврале. Армия не сахар. От избытка чувств напился в нюню с таким же горе-воином и двумя юными прапорами. Наутро сильно болел, но пронесло, начальство не заметило. В конце апреля обрадовали долгожданным отпуском. Бедный на события отпуск, за исключением одного милого, был отчаянно скушен, потому его и не помню почти: друзья разъехались кто куда, подруги исчезли из поля зрения, а которые повыскочили замуж.

Вторую зиму перенёс значительно легче. Несколько освоился на Дальнем Востоке, пообвыкся. Наверняка этому малёхо поспособствовал очнувшийся дальневосточный ген. А может всё дело в добытом армейском тулупе и неуставном пуловере под кителем. К обмороженным мочкам и носу добавились кончики пальцев – январём лазил на антенную мачту менять лопнувший высокочастотный разъем. Более часу висел там, уподобившись кобелю на заборе, и голыми руками крутил гайки, вот и обморозил. Много наработаешь в перчатках-то или варежках на верхотуре не оборудованной площадкой? Здорово обморозил, хотя сначала даже не заметил.