Ольга Лукас - Золушки на грани Страница 24

Бокал шампанского перед завтраком прибавил Золушке храбрости.

– Вы помните, госпожа, что у нас сегодня в двенадцать – урок хороших манер? – деликатно поинтересовался учитель.

– Манеры? Мне? Да я тебя сама манерам научу! Ты что же, думаешь, что у меня манер нету?

Вообще-то ей было ужасно стыдно и неловко обижать этого хорошего человека, но вдруг он подумает, что её действительно не учили манерам и держали за печкой? Тогда домашним будет стыдно, и соседи станут над ними смеяться, а этого допустить нельзя. Впрочем, учитель почему-то всё равно подумал, что манерам Золушку не учили, и удвоил количество уроков.

Однажды, во время воскресной трапезы, король обратился к невестке с невинным вопросом – что-то про семейные обеды у неё дома, кажется, чтобы бедняжка не робела так, не пряталась за принца, а вспомнила свой милый дом, уютную гостиную, воскресный стол. Знал бы он, что за воскресный стол Золушку не пускали – она только и делала, что подносила перемены блюд, а потом уже доедала на кухне то, что оставалось. Но признаваться в этом ни в коем случае было нельзя – а то соседи засмеют!

– Эх, милочка, как вы утомительны с этими вашими вопросами, лучше бы рассказали, как вчера прошла секретная встреча с послом соседней державы, – усталым тоном светской львицы отвечала Золушка.

Король чуть фуа-гра не подавился, но воспитание не позволило ему даже улыбнуться. О секретной встрече он, разумеется, рассказывать не стал, а вот о последовавшем за этом смотре войск – почему бы не поведать, раз принцесса стыдится рассказывать о своём прошлом.

Специальное расследование, проведённое королевской канцелярией, показало, что стыдится бедняжка не напрасно – и тайным приказом по дворцу всем придворным было запрещено разговаривать с женой наследника о её семье и прежнем житье.

Но, несмотря на массу подобных предосторожностей, Золушка всё равно умудрялась говорить при посторонних разные глупости, казавшиеся ей верхом светскости. Зато наедине с принцем всегда была милой, покладистой и доброй – то есть, не притворялась. «Надо же, что с женщинами творит любовь! – восхищался принц, – Ради меня она готова быть сущим ангелом, а как достаётся всем остальным! В этом, определённо, тоже есть своя польза – теперь-то уж никто не скажет, что с её стороны это был брак по расчету».

Постепенно уроки хороших манер и терпеливое участие придворных сделали своё дело и Золушка перестала капризничать, манерничать и ставить себя в глупое положение. «Всё хорошо, что хорошо кончается!» – сказал на это церемоннейместер.

Но над мачехой и сёстрами соседи всё равно почему-то смеялись.

Лягушачья кожа в воспитательных целях

Сжег Иван-Царевич лягушачью кожу, и сидит довольный. Теперь-то Василиса свободна от этого проклятья, теперь она всегда будет рядом с ним, в своём истинном облике!

Василиса на кухне похлопотала, пару страниц диссертации написала, довязала свитер, поправила перед зеркалом и без того совершенный макияж – и к мужу. А тот сидит перед камином, и наблюдает, как ненавистная буро-зелёная шкурка в огне корчится.

– Что же ты наделал! – всплеснула руками Василиса, – Я ли тебя не предупреждала?

– А что, всё плохо? – удивился Иван-Царевич, – Я думал, ты обрадуешься. Ну, что я её сжег. Теперь мы всегда будем вместе, и тебе не надо будет то и дело ударяться оземь, чтобы стать человеком. Это же, наверное, больно?

– Не больно. Уметь надо оземь ударяться, – отмахнулась Василиса, – Ты помнишь, что папенька мой – могущественный волшебник?

– Ой, – задумался Иван-Царевич, – Теперь он прилетит и спалит нас огнём? Я не позволю ему причинить тебе зла! Я во всём виноват! Пусть весь огонь достанется мне!

– Отлично придумано! Я, значит, буду в человеческом обличье, вся такая распрекрасная, а тебя пусть папа огнём сожжет? И на черта мне тогда человеческое обличье? Да не бойся, не бойся, ничего тебе не будет.

– Тогда – ура? Я побежал за шампанским?

– Какое там «ура». Надо новую лягушачью кожу где-то раздобыть. Вот это – проблема, а остальное – пустяки, решим как-нибудь.

– Зачем же тебе новая кожа, Василисушка? Ты без неё такая красавица!

– Ох, прав, прав был папа – надо было в черепаху.

– Что – в черепаху?

– В черепаху меня надо было превращать, у неё шкура толще. Ну, а я, конечно, по молодости лет воображала, что хиртее, мудренее своего отца уродилась. Теперь придётся к нему на поклон идти, выслушивать его колкости.

– Я, моя милая, видимо, что-то не понимаю. Ну, бывает такое с нами, царевичами. Не колдовского ведь я роду, а так – царского. Ты уж объясни толком, что у нас за беда такая, не дави на психику.

– Кто ж на тебя сейчас-то давит? – удивилась Василиса, – Вот завтра я тебе так на психику надавлю – не обрадуешься. Если отец не найдёт время, чтобы меня принять.

– Давай так, – стукнул кулаком по столу Иван-Царевич, – Ты мне расскажешь, какая на мне вина, а уж я постараюсь сделать так, чтобы он нашел это самое время.

– Да что тут рассказывать. С первого класса я была отличницей. Да ещё и красавицей из красавиц. И спортсменкой.

– И комсомолкой! – подсказал Царевич.

– Балда, – легонько стукнула его по лбу Василиса, – Это же в первом классе было. Ну что, годы шли, я старалась изо всех сил, и была лучшей девчонкой в школе, во дворе, и вообще в городе. Это было чертовски трудно, я почти не спала, совсем не отдыхала, только и делала, что стремилась к совершенству. Мной, конечно, восхищались. Приглашали на телевидение, и на всякие конкурсы ума и красоты, и я везде, конечно, блистала, потому что не имела права сплоховать.

– Ужас какой! – обнял её за плечи Иван-Царевич, – Как же ты, бедненькая, с ума-то не сошла?

– Сошла, сошла, – мрачно ответила Василиса, – Ну, почти сошла. Не вмешайся мой папа.

– Раньше надо было вмешаться, ещё в первом классе.

– У папы такой принцип – каждый человек сам отвечает за свою жизнь, и вмешиваться надо только в самом крайнем случае. Ну вот, крайний случай наступил, он и вмешался. Хотел в черепашку меня превратить, но я очень черепашкой не хотела быть. Так что он плюнул, растёр, и превратил меня в лягушку.

– Радикальный метод.

– Зато действенный. Первые пару месяцев я только и делала, что спала, плескалась в озере, прыгала по лесу, ловила комаров. Пыталась было соревноваться с другими лягушками – кто больше комаров поймает, но их это почему-то не вдохновило. Говорят – сколько съедим, столько и поймаем. А соревноваться в обжорстве только люди могут, ну что с них взять, тупиковая ветвь развития, им бы только сравнивать, у кого что больше.

– Неужели так и сказали? – возмутился Иван-Царевич.

– И добавили ещё. Что у человека, дескать, хвост отвалился, а привычка хвостами меряться осталась. Ну, лягушкам проще – они хвостами меряются, покуда головастики, а потом хвосты у них отваливаются, и это значит, что головастик повзрослел и стал полноценной лягушкой, больше меряться ни с кем не будет. Но это так, к слову пришлось, я тебе, потом, если хочешь, много лягушачьих баек расскажу. Попрыгала я с квакушками какое-то время, отдохнула, подумала о своей молодой жизни, и прискакала к отцу. Так, мол, и так, почти поняла, практически осознала, верни мне только человеческий облик. Отец возражать не стал, но лягушачью кожу наказал всегда с собой носить. На случай, если снова начну воображать, будто лучше меня и нет никого.

– Что-то ты больно часто это воображаешь, получается, – почесал в затылке Иван-Царевич, – Каждый день туда-обратно перекидываешься.

– Это ты меня в первое время не видел. У окружающих от моих превращений просто в глазах рябило. Ну всё, хватит рассиживаться. Беги, звони моему отцу, чтобы он поскорее мне новую лягушачью кожу наколдовал, да заказывай ковёр-самолёт до его офиса. Только смотри, чтобы это был самый лучший ковёр-самолёт! С эксклюзивными узорами. Бесшумный и быстрый. Достойный моей неземной красоты и сказочного ума. И чтоб водитель – не Аладдин какой-нибудь деревенский, неотёсанный, а приличный человек, в костюме, с образованием, чтоб можно с ним было о французской поэзии в небесных пробках поговорить. Понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Иван-Царевич, – Теперь понимаю, что твой отец – не только величайший волшебник, но ещё и очень мудрый человек.

Комета возвращается

Каждые сто лет Комета наведывается в свою родную Солнечную систему. Каждые условные сто лет: то опоздает на пару годков, то поспешит, кометы по расписанию не ходят. Солнечная система, о которой ей нравится думать «здесь я родилась» (хотя документов, подтверждающих это, у неё нет – кометы ужасно рассеяны и вечно теряют всё самое важное), находится немного в стороне от самых популярных звёздных маршрутов. Зато здесь Комету знают и помнят все.

«Помним, помним мы эту Комету, сейчас начнётся!» – ворчат светила-домоседы. Они и в самом деле помнят – но не саму Комету, а её хвост, яркий шлейф, изменчивый и непостоянный. Прошлый шлейф Комета, помнится, притащила из созвездия Козерога. А в этот раз она прилетела из Большой медведицы – и хвост у неё совсем уже другой, большой и медвежий. Изменилась ли сама Комета? Да ничуть не бывало. Но мало кому удаётся разглядеть её физиономию среди дыма и пламени, так что Комета приближается, планеты Солнечной системы трепещут и сплетничают, всё как всегда.