Александра Глазкина - Вечер пахнет сиренью. Миниатюры и рассказы Страница 3

Утром мало что изменилось, разве под серо-голубыми переливами морозного рассветного неба немного отступил страх. От двери до калитки идешь, с усилием проталкивая себя сквозь густой, плотный поток. Это не воздух уже, это стена. Даже порывов не чувствуется, просто надвигается на тебя неотвратимая глыба чужеродного, бездушного, жестокого.

Несложно представить себя Ван Гогом, только не оттого, что тянет писать пейзажи, а оттого, что легко сойти с ума от ветра… Возвращайся к своим просторам, принеси нам, наконец, снег и уходи! Оставь нас, мы уже поверили, что слабы и беззащитны под напором взбесившейся стихии. Мы зажжем на окне свечи. Пусть их мягкие отблески пляшут на стекле, смиряя твой буйный нрав. Мы вплетем в твои сети последние осенние цветы, им все равно уже не поднять головы. Мы отдадим тебе песни, сны, желания, только уйди!

Волнение

Волнение – от слова «волна»? Какой же точный образ, как нельзя лучше передающий, что происходит внутри тебя. Где-то в области солнечного сплетения накатывают и отступают волны, от их вибрации расходятся по всему телу круги, ворочаются маленькие камушки, и сердце царапают крохотные песчинки. Отлив – и ты вроде как выдохнул, расслабился, поверил, что все миновало. Но вот пришла новая волна, и закружила, сбила с ног. Опять прерывается дыхание, и пытаешься выстоять. А внутреннее море все никак не успокоится, бурлит, набрасывается, будоражит. И только хочется верить, что когда-нибудь невидимые волны разгладятся под настойчивым влиянием здравого смысла или нежного баюканья, или торопливых увещеваний, или просто – под влиянием внешнего моря, на которое любуешься, сидя на потрепанном полосатом пледе. Все пройдет, все успокоится. Останется на песке кружево пены или причудливо витая ракушка. Последний штрих, неловкое извинение за капризы внутренней погоды.

Июльское

Июльские дни похожи на нетерпеливых покупателей в магазине, где вдруг открылась вторая касса: азартно преодолевая препятствия, сбивая друг друга с ног, несутся наперегонки, чтобы первыми заявить о себе, выложив из корзинки самые яркие, привлекательные, вкусные и полезные события и впечатления. От такого ритма слегка кружится голова, и сложно сосредоточиться. Какие списки и планы?  На конвейере – пестрый ворох, только успевай поворачиваться!

И лишь потом, когда все пройдет, можно будет изучить чек и осознать, какой ценой все это далось и вспомнить, от чего осталась тяжесть, а от чего – приятное послевкусие. Что сломалось, а что продолжает радовать результативностью. А пока, нацепив дежурную улыбку, повторять «приходитекнамеще», а в редкие минуты передышки лакомиться сладостями из-под прилавка, и вспоминать, что это вот все – такой роскошный подарок: изобилие, пестроцветье, интенсивность, зной и синева, мерное покачивание волн и растущий список в ежедневнике, короткие перебежки от тени к тени и планы, плавно переходящие в реалии.

Июль – щедрый покупатель, он оставит сдачу в виде золотистого загара и легкого звона в ушах, многослойных сновидений и рыжевато-голубых ракушек, которые потом, монохромным ноябрьским днем случайно выудишь из дальнего кармана сумки. И улыбнешься напоминанию о лете, когда все изменилось.

В своей стихии

До счастливого блаженства ехать ровно семь минут. Потом – две минуты преодоления, чтобы зайти в еще непрогретую воду. И все, я пропадаю. Растекаюсь, растворяюсь, и только солнечная сетка, преломленная через чуть зеленоватую воду, пляшет на руках, напоминая, что я всего лишь плыву.

В своей стихии, как же это точно сказано! Я знаю девушку, которая абсолютно равнодушна к воде, но оживает в горах. Знаю ту, которой нужно обязательно походить босиком по траве. Знаю того, кому нужно вверх – на самолете ли, на воздушном шаре ли – лишь бы поближе к облакам.

А я чувствую себя абсолютно в своей стихии: в библиотеке или книжном магазине (бесцельно бродить меж стеллажей, читая аннотации и перелистывая новенькие, пахнущие типографской краской страницы – чуть ли не первый пункт в списке удовольствий); в окружении маленького круга близких, по-настоящему душевных людей; на ступеньках родного крыльца с видом на закат. И – в воде.

На пляже, несмотря на общее пространство, очерченное с нашего берега полоской сероватого песка, а с другого – зарослями камыша, из которых то и дело взмывают в небо серые цапли, каждый тоже в своей стихии. Я – плаваю. Неподалеку пузатый мужичок удит рыбу, размером и видом напоминающую серебряные монетки. Детка, вдоволь набегавшись по кромке воды и насобирав полный подол ракушек, бочком примостилась к мужичковой дочке с удочкой. И теперь, важная и взволнованная, тоже держит удочку, ожидая улова. С другой стороны от меня стройная блондинка, намазавшись кремом, подставляет утреннему солнцу то один, то другой изящной плавности бок, тщательно дозируя время. Невидимые за зарослями акации мальчишки гоняют по полю мяч, и их громкие крики разносятся над водой, тревожа чаек.

На том же поле щиплют траву невозмутимые белоснежные козочки, не обращая внимания на футболистов. Разве иногда скосят хитро глаз на прилетевший мяч, наподдать рогом, что ли?

Всех нас притянула река, но у каждого – свой мирок, свои цели, мечты и удовольствия.

На нежные худенькие плечики дочки золотистой пудрой опускается загар. Знак, что пора уходить. Мы собираем вещи, желаем мужичку с девочкой хорошего улова, замираем на секунду, следя за полетом цапли, бросаем завистливый взгляд на стройную блондинку и идем на поле, чтобы погладить козу по жесткой шерсти.

Солнечный жар набирает силу, впереди знойный, пыльный, обволакивающий, долгий день. А вечером вновь – семь минут езды до счастливого блаженства.

Дети ночи

Наше время теперь – ночь. Лишь когда солнце перезревшим яблоком падает за горизонт, мы осторожно выбираемся под спасительное покрывало медленно опускающихся сумерек. Воздух, пропитанный сладким ароматом истомившихся роз, еще осязаемо теплый, но уже можно в тусклом свете фонаря прыгать в классики на нагретой пластушке, возводить песочно-ракушечные горы, играть в «повезет-не повезет» с ежевикой (секрет, что лишь сладкие ягоды легко срываются, не всегда оправдывает себя). Детские голоса в темноте звенят особенно пронзительно, перекрывая сумасшедший стрекот цикад. Я собираю в подол сарафана яблоки, а невидимая небесная хозяюшка ловит в ковш крупные августовские звезды. А потом, сонные, мы еще долго сидим на крыльце, и южная ночь бережно баюкает нас в своих бархатистых лапах.

Возвращение в тишину

Тишина – это не отсутствие звуков (как и молчание – не всегда отсутствие слов). Бывает, хочется остаться одному, посидеть в тишине, а потом отвлекают и раздражают то тиканье часов, то гудение воды в трубах. На осеннем пляже такого не будет никогда. Давно закрыты пивные беседки, из которых на всю округу разносился разудалый шансон. Не приходят к сцене отряды из школьного лагеря, разливая в воздухе нестройные песни. Не приезжают шашлычники, особым шиком для которых считается распахнуть дверцу машины и выпустить на волю все тот же шансон.

Нет, сейчас здесь ти-ши-на. Не отсутствие звуков, но звуки, в которых растворяешься сам или позволяешь им плавно проскальзывать в собственные ленивые мысли и ощущения. Шелест ветра в желтеющих кронах тополей, шуршание камыша, шорохи в придорожных кустах. Тихий плеск волн. Звон далеких колоколов. Деликатные крики редких птиц. И еще что-то, к чему невозможно подобрать слова: неясное, неуловимое, разлитое в остывающем, серебристом от тумана воздухе.

Досадуешь, что уединение прервано прибытием черного автомобиля. Но тут же невольно расплываешься в улыбке. Это наши старые знакомцы: папа-дочка-таксик. Летом они неспешно фланировали по кромке воды, девочка так и норовила схватить наш яркий надувной круг, таксик гордо уворачивался от попыток его погладить, а папа снисходительно наблюдал за этим с высоты своего роста. А потом они дружной компанией плескались в реке, щедро окатывая брызгами не успевших отвернуться.

Сейчас роли распределены по-другому. Бесстрашный папа погружается в серо-зеленые стылые воды, таксик настороженно обнюхивает растерявший краски песок, а дочка стоит с полотенцем наготове и что-то то ли напевает, то ли быстро-быстро рассказывает. На ней – модный стеганый жилет, крошечные розовые угги и шапка с помпоном, из-под которой задорно выбиваются льняные кудряшки. Она заботливо укутывает озябшего папу полотенцем, норовит прижаться к нему, не обращая внимания, что он мокрый. Таксик весело скачет вокруг, видимо, радуясь, что пытка холодом закончилась, и можно вернуться в прогретую машину.

И снова тишина. Только кажется, что безмятежную прозрачность вот-вот прервет металлический голос: «Осторожно, сезон закрывается. Следующая остановка – золотая осень».