Роман Сенчин - Зона затопления Страница 33

На паром Трезорка поднялся спокойно и всю дорогу пролежал у ног отца; на новом месте дал посадить себя на цепь, но через несколько дней забеспокоился, стал рваться, выть, облаивал всех, кого видел, будто это они взяли и увезли, приковали здесь. Соседи жаловались: «Никакого покою!»

Несколько ночей отец рядом с ним провел, уговаривал перетерпеть, рассказывал, что теперь это их дом. Кажется, уговорил. Или сломал один старик другого. Теперь Трезорка даже в духоту лежал во встроенной в сарайку будке, ни на что не обращал внимания. Миску замечал, только когда отец раз десять прикажет-попросит:

– Ешь давай, ешь… Поешь, Трезорка…

– Ты с им, как с дитём, – посмеивался кто-нибудь из прохожих. – Как ни увижу – собаку нянчишь.

– А что еще делать-то? И жалко – подохнет с тоски.

– Ну да-а, животные это тяжело переносят. Эт человек ко всему привыкает.

Встречи с родителями – и своими, и жены, наблюдение за Трезоркой только усиливали мутоту… Посидишь, выпьешь кое-как чашку чаю – о водке не вспоминали, боялись устроить под дымом что-нибудь страшное, – повздыхаешь, покряхтишь, потом выкуришь с отцом или тестем сигарету, глядя на коттеджи-близнецы вокруг, на девятиэтажки вдали, на сколоченные из привезенных с родины досок сарайки. Если с отцом куришь, позовешь пса: «Трезо-ор!» Тот слегка шевельнет хвостом, но не выберется на воздух, не заулыбается, как раньше, не припадёт на передние лапы, приглашая поиграть… И Трезор доживает, и родители.

Да и Алексей все чаще ощущал в себе пустоту, такую полную, что даже тоска пропадала. То есть ловил себя на этой пустоте, прогонял ее, начинал интересоваться окружающим, что там в мире, и обнаруживал: неделю-полторы-две не заметил, как прожил. Будто проспал.

Из очередного приступа пустоты выбила встреча с бывшим главой сельсовета Ткачуком. Случилась она в конце августа, вечером.

Шел с работы, и вдруг рядом резко, аж колеса визгнули, тормознула машина, раздалось:

– Здоров, тезка!

Алексей обернулся; из мощной японки высовывалось лицо Ткачука.

– А, здорово, Алексей Михалыч. – Брюханов улыбнулся, а внутри заныло – пустоту залила тоска.

– Сядь-ка, поговорим.

Обошел праворульную японку, забрался на пассажирское место. Поручкались.

Ткачук за те месяцы, что не виделись, казалось, помолодел, прибитость сменилась уверенностью, крепостью. «Отошел», – со злобной завистью подумал Алексей. Вспомнил разговоры о том, что Ткачук отхватил три квартиры, два земельных участка… Потянуло вылезти отсюда. Больше не встречаться.

– Слушай, послезавтра паром к нам идет… в Пылёво, – заговорил Ткачук, и уверенность, крепость сразу сползли, даже глаза изменились, форма глаз – веки отяжелели, от углов растянулись по сероватой коже морщины. – Пора покойников перевозить.

Брюханов мыкнул, не зная, как реагировать. Показалось что сейчас бывший глава сошлется на дела и предложит ехать ему вместо себя.

– Не хочешь со мной? – после паузы, как-то просительно произнес Алексей Михайлович. – Чего-то не по себе одному… Стариков не хочу тащить – еще чиканёт кого. Дело-то такое… Как, поедешь?

Послезавтра – четверг. Рабочий день… Да и вообще, как это – могилы родных раскапывать. Или хотя бы видеть это… Чтоб не увязнуть в сомнениях и страхе, Алексей скорее ответил:

– Поеду, конечно. Поеду! Отгул только надо взять… Во сколько отплытие?

– В шесть назначили. Но пока загрузятся… в семь, наверно…

– Я лучше на лодке тогда. Паромом весь день ползти будем.

– Давай так. Тогда в деревне… – Ткачук перхнул на этом слове, – там встретимся.

Уточнили номера телефонов друг друга. Попрощались, не спросив, как у кого дела, как жизнь. Оба понимали, что не стоит. Не надо.

Оставшийся путь до квартиры Алексей как по ветру летел. С порога объявил жене, что послезавтра плывет в Пылёво. Та услышала, и лицо искривилось так страшно, что он попятился.

– Чего?

– Да ничего! Ничего-о! – выкрикнула Елена противно, совсем как оручая тётка. – Ишь, поплывет он! Колумб нашелся!

Алексей, совершенно трезвый, воодушевленный предложением Ткачука, от природы спокойный, сдержанный, почувствовал, что может ударить жену. Сильно, как мужика, ударить в этот перекошенный рот.

Обхватил левой рукой сжатую в кулак правую… Переждать этот ор. Переждать… Что-то часто он вспыхивает в последнее время. Или тупое опустошение, или вспышки…

Потом долго, нескладно объяснял, что попросил поехать Ткачук, приврал, что у того со здоровьем совсем неважно; что нужно проследить, чтобы выкопали дедов, бабушек, ее, женину, родню. Обещал вернуться в пятницу, край – в субботу.

– Надо увидеть, что наших везут. А то нагребут земли…

И постепенно Елена смягчилась, ожесточение сменили слезы. Ткнулась лбом ему в плечо, простонала:

– Я тоже хочу…

– Ну, – Алексей растерялся, в горле запрыгал ком. – Ну, я поразведаю, и поедем. На выходные как-нибудь сплаваем. У Мерзляковых палатку возьмем, у них есть… Поживем как туристы. А? Ладно?

Жена мелко закивала.

Утром Брюханов оформил отгулы на два дня. Объяснил причину. Вроде прониклись.

Рабочий день тянулся бесконечно; Алексей десять раз успел составить в голове список того, что надо взять с собой, как подготовиться к поездке… Вечером побежал к родителям – у них стоял мотор их лодки. Мотор, мощный «Нептун», был исправен, весла, канистры для топлива – в сохранности.

– Завтра часов в пять заберу. – И Алексей рассказал, зачем и куда едет.

Мать, конечно, заплакала, отец одобрительно кивнул: правильно, правильно, надо…

«А на чем до реки допереть все это?» – треснула, как молотком по голове, мысль. Машины у них не было.

Ткачука просить почему-то не хотелось. «Да ему и не до того будет, – нашел объяснение. – Японку он вряд ли оставит на пристани». Дозвонился до Дмитрия Аркадьевича Привалихина, тоже земляка, владельца другой японки – громадной «тойоты». Договорился.

«Ну, вроде все нормально пока», – облегченно выдохнул.

Теперь нужно было купить бензин, масло.

Взял канистры, отправился на заправку. По дороге столкнулся с парнем из Большакова Виталькой Синицыным. Они познакомились несколько лет назад на празднике (почему-то это назвали праздником) «Прощание с селом» в бывшем райцентре Кутае. Потом пересекались по всяким связанным с переездом делам. Виталька говорил, что они семьей, скорее всего, переедут в Абакан. Там условия получше с квартирами, и можно будет сразу приватизировать: «В Абакане-то понимают, каково нам. У них то же самое творилось, когда Красноярскую ГЭС пускали, топили деревни… Потом – Саяно-Шушенская… А наши здесь – всех в одну фатеру пихают, главное, чтоб метраж подходил».

И вот он, оказывается, здесь, в Колпинске.

– Да нет, нет, – ответил Виталька на это недоумение, – в Абакан переехали. Все там. Устроились боле-мене. А я сюда вернулся – тянет. В чопе сейчас, больницу сторожу, куряк гоняю… Хе, – усмехнулся, – никогда не думал, что к ментам буду хоть каким-то боком, но вот пришлось… Разъелся килограммов на десять. Живу в общаге.

Алексей не удержался, сказал, что завтра поплывет в верховье.

– До реки, главное, с мотором добраться.

– Скоро, – сказал Виталька, – она под боком будет.

– В смысле?

– Да вон с востока лес вырубают. Говорят, два залива появится, прямо к холму нашему подберется вода.

Алексей представил и поразился:

– Это сколько еще затопится километров!

– Что ж, есть же Красноярское море, Братское. Теперь вот – наше. Лет за сорок, глядишь, перегниет все внутри, снесет через водосбросы, или как их там… Может, и покупаемся.

Говорил Виталька вроде шутливо, но глаза были злые, нижняя челюсть подергивалась, как у несправедливо побитого.

– Я вот только не понимаю, – уже серьезно продолжил. – Место под заливы готовят, а рядом кладбище. На том же, считай, уровне. Дамбу, что ли, поставят?.. Не знаю. Вообще, – протяжный вздох, – честно говоря, крышак плавится, когда раздумывать начинаешь.

– Эт точно, мозги не справляются… А я вот как раз за своими. Завтра, эта, эксгумация будет. Надо проследить.

– А мы своих весной перенесли… Тяжкое, конечно, дело… У бабки моей гроб вообще целый оказался. Открывать не стали, в нем и перенесли… Но тут кладбище, я тебе скажу!.. Городское еще боле-мене – деревца, земля сухая. А нам выделили в низине, болотина почти… Все деревья грейдером вырвали, траншеи нарыли. Могилы, типа. На городском хоронить наших запрещено…

– Почему? – перебил вопросом Брюханов.

– Ну, кто его знает… Директор городского к нам выходил: «Поймите, это совершенно разные территории. Одна – администрации города, другая – дирекции по затоплению». Кое-как закопали, кто смог, старые памятники поставил, остальным – одинаковые кресты. С тех пор там и не был. Надо бы проверить, да не по себе как-то.

Этот разговор Алексея, само собой, не порадовал, зато еще больше оживил. Обязательно надо было сплавать, увидеть, проследить, чтоб не напутали, не напортачили. Да и попросту обязан он быть там в такой момент. И теперь ему диким казалось, что они всей огромной семьей спихнули тогда на Ткачука ответственность за перенос захоронений родни. Их, брюхановской родни. И остальные тоже… Но как в чаду тогда были.