Сергей Васильев - Страна мучительных грез Страница 4

Больше всего меня удивляло, что вдруг мне стали что-то совершенно грубо вдруг выговаривать, например, «отстань», да так, знаете, как собаке. Ведь это вызывало резкую, глубокую обиду, и, кроме того, ведь лично мне было совершенно неясно, почему вдруг такая наглая злость и хамство, и больше всего непонятно, как бог вдруг да воспринимается всеми в таком явно оскорбительным тоне. Не мог понять, что с какой стати смеются надо мной, считают сумасшедшим, когда я на самом деле так умен и крут. Полюбившаяся девушка вообще заставила страдать, когда, повторюсь, сказала, что надо мной все смеются, я в это просто не поверил и с тяжелым чувством оскорбления решил покинуть поселковую молодежь, уже отправившись по протекции с не меньшей дичью в голове родителей на прием к психиатру, которой было затруднительно уже с испорченным злыми людьми настроением доказать верность своей идеи. И я попал в больницу. Уговаривать меня туда лечь было, думаю, для них делом довольно простым, мне, с горем в душе, все равно было где скрываться. Пусть с обидой, но с еще маниакальным подъемом, вихрь которого не собирался утихать, я уходил от свободного общества. И мои взгляды, вместе с влюбленностью в идеи этого нового для меня мира, вместе с чрезвычайно фантастичными внутренними во мне движениями и страшным пылом сумасшедшего отчаянья… Уже осел в психиатрической клинике, в этом омуте бесчисленных тревог тех, кто уже никому не нужен, страшных, сошедших с ума людей, раздражительной и жуткой компанией, участником которой я стал теперь на неопределенный срок. Не понимая всего ужаса происходящего со мной, я искал здесь свое место, но уже не говорил никому о божественных идеях, которые здесь были совершенно не кстати среди всего мучения, царившего в чувствах людей, окружающих меня. Я все собирался как-то вырваться, еще не верил в то, что моя свобода теперь пресечена, что я надолго вдали от родного очага, и железные решетки угрожающе давили огонь моей жизни, все время напоминая мне об этом жутком ограничении воли.

Конечно, в таких условиях очень нелегко сохранять свою жизнь, и каждый здесь только еще больше ломался, уродовался, опустошаясь памятью о жизни в свободном мире. Главное – это жестокое, коверкающее душу раздражение, помню, уже многие годы спустя мне снилось оно в кошмаре, в том туго забитом людьми заведении, которые толпятся тесно-тесно, терпя друг друга с огромным усилием, переживая жестокую невероятно муку соседства с себе подобными – эмоционально неуравновешенными, потерявшими контроль над собой товарищами. И что это пребывание среди них приносит каждому, кто там живет, сильную травму, озлобленность, а главное, как я, впоследствии убедившись на собственном примере, понял, влечет за собой перенимание симптомов болезней: ты начинаешь думать и чувствовать себя так, как тот, кто пребывает на соседней койке, заимствуя у него даже казавшийся лично тебе совершенно чуждым процесс ненормального поведения. Помню мой страх превращения в того, уже много лишенного рассудка человека, по внешним чертам лица которого прямо видишь отталкивающее звероподобие, жуткое существо, забитое и отдрессированного местным персоналом. И вот в первый раз, когда я попал в больницу, а забегая вперед скажу, что попадал я много раз, и, надо сказать, очень подолгу лежал так, что полжизни и пролежал, так вот, первый раз было еще ничего, меня, по крайней мере, никто не обижал, и относились окружающие с достаточным уважением. Но жизнь проходила в тисках раздражения, боли и отчаяния, надо сказать, маниакальная энергия совершенно не гарантирует полного комфорта, но вместе с тем я не успокаивался и был пьян и весел. И еще, что все же приятно, – умные люди. Да, здесь можно встретить их, одаренных, талантливых, очень интересных, таких высококультурных, каких в жизни, пусть еще очень короткой, я не встречал и уж тем более не общался. Меня переполнял восторг в общении с ними, литераторы, переводчики, имеющие не одно высшее образование, мудрые, обаятельные, пусть даже пьяные своей болезнью индивиды восхищали меня. Сам я мог быть для них сочувствующим добрым умненьким мальчишкой, которого они вскоре полюбили и на равных начали воспринимать. Помимо обаяния, эрудиции и даже шарма были у этих людей и сильно отягощающие их жизнь мучения. А мучения психоза в некоторых стадиях огромны. Я тогда и не догадывался о том, что мне через некоторое время придется испытывать боль, с которой ужиться, поверьте, никто не в состоянии, ее можно лишь ненавистно терпеть, приходя к тяжелым умопомрачениям. Эти умопомрачения случались с этими людьми, и я никак не мог понять всех этих кошмаров, но мне очень хотелось хоть как-то поддержать их в трудные минуты. Я был сбит с толку порывами жестокой болезни внутри тех, кто только недавно был в праздном настроении. Но люди здесь разные. Есть наркоманы, из них ничего ребята попадаются, но это редкость, в основном все подлые и совершенно безнравственные. Я впервые и увидел-то наркоманов именно здесь, их было мало тогда. Один из этих ребят был очень внимателен ко мне и даже находил чем во мне восхититься, в наших с ним задушевных беседах. У меня «фишка» была: думал, что способен к парапсихологии.

Литератор и переводчик написали мне стишок: «Мэтр Сергей Михайлович Васильев, славьте Петербург и всю страну, парапсихологию осилив, на Васильевском на острову». Звучит, не так ли? Я был горд. Только один негодяй испортил мне праздник пьяной психозом жизни, который совершенно не покидал меня и в стенах дома скорби. Этот манипулятор познакомился, вошел в доверие, а когда я выписался, позвонил мне домой, пообещал видеокассеты, не принес, деньги взял, под предлогом что все же принесет, и смылся. Я подозревал гадость, еще сказал ему, что деньги эти важны для меня, чтобы больше ему в дальнейшем «икалось», уже совершенно понимая, что меня разводят, все же подарил десятку ломающемуся бедняге. Лохотронщики только начали появляться, и я уже их возненавидел.

Маниакальный подъем сам по себе можно рассмотреть как невероятную радость от огромного успеха, которая своим восторгом не дает возможности какому-либо горю выбить тебя из колеи этого счастья. Но, к сожалению, такое поведение не имеет верного пути. Так как обосноваться может лишь только в очень малом. Поясню: я думал раньше, что если вопрос с болезнью кожи уйдет, то это меня абсолютно освободит, преград не будет на моем пути. И это на самом деле случившееся освобождение от переживаний за внешний вид – такая, я бы даже сказал, зрелость, с одной стороны, – было и трагичным толчком к новой болезни, оно сперва дало мне то приятное освобождение, о котором я почти всю жизнь мою мечтал. Фрейд как раз предполагал похожие пути развития маниакальных психозов. Получается так, что все это переполненное свободой настроение вообще может свести с ума человека, который, в принципе, был очень близок к такому взрыву эмоций по своей конституции, устроенной не лучшим образом еще в ранние детские годы, и эта вторая и самая важная причина болезни. Она такова, и не надо ходить далеко, стоит увидеть лишь ее корни, уходящие в прошлое человека, его детство, зловещие его воспоминания, убегая от которых он и создает себе мир иллюзий. Но что это таким образом все происходит, мне стало известно очень и очень нескоро, ведь весь ужас моего прошлого был скрыт от меня, забыт и управлял мною.

Я долгие годы искал причины происходившего со мной в чем угодно, но только не в ответственности за это своей семьи. Но тем не менее выбиралось простое решение ведущими специалистами города, что здесь расстройство биохимии мозга и точка, больше никаких предположений, и я уже относился к этому как к личному своему независимому ни от кого дефекту, что, надо сказать, ставило меня в очень неприятную ситуацию, потому что именно в том вся и гадость, получалось, я сам был виноват в происходящем, думалось, что это врожденный недостаток, и, таким образом, мой случай становился для меня фатальным. В этот первый мой маниакальный кошмар все мысли смешивались у меня в голове, сумбур был в моем душевном мире невероятный, быть богом, настоящим, в чем я совершенно убежден, и находиться почему-то в плену, а не в лучших местах. Каким образом? Ведь я был правдив со всеми и желал всем добра. Но я старался все же найтись. Неспроста я здесь, есть смысл моего пребывания в этом безобразии, и я разглядел в необходимости быть помещенным за решетки какое-то глубокое провидение, мне так и сказал врач, не отпустив меня на Новый год: «Отнесись к этому философски». Да, и, надо сказать, я понял это буквально и думал, что он не отпустил меня не в самом деле и что вот-вот перед праздником я снова окажусь дома, выбраться очень хотелось, но доктор, как вы понимаете, имел в виду такой подсказкой совсем другое, а именно что Новый год в психбольнице это вообще еще та штука. Философия мне, конечно, помогала без меры в моем горе, но дома быть в праздник – святое дело, и, конечно, я надеялся до последнего.