Сергей Васильев - Страна мучительных грез Страница 5

А тем временем бред стал понемногу уходить, и я уже понимал, что находился в плену болезни, и уже соглашался со своим пребыванием в доме скорби. Меня радовало возвращение, и хорошее, уже трезвое настроение сопутствовало как будто развязке печального события. Вскоре я вышел домой. И тут приключилось мощнейшее потрясение, что-то внутри, похожее на рой пчел, обрушилось на меня с тревожными угрозами. Мысли и рвущиеся на части чувства были частью этого роя, его, наверное, основой, я не мог понять, что это за выразительная и давящая боль. Вдруг при всем этом удушающем, давящем кошмаре я видел себя совершенно малюсеньким, а эта черная туча так и жалила, не давая покоя, колола, желая просто окончательно уничтожить. Надо сказать, такого явления предположить невозможно. Это как если вас, например, возьмутся сильнейшим образом морально истязать, доводя до бешенства и мучений невозможных, ощущения которых, как думалось, никогда ни при каких обстоятельствах и представить не придется, если только при непосредственном вмешательстве чего-то в органику мозга. Я смотрел на руки и тело, чтобы удержаться в сознании, и не находил хоть какого-нибудь объяснения этой гадости. Все мысли были сосредоточены на этом с каждой секундой все более чернеющим и убивающим меня кошмаре, который доходил до ему нужных, максимально возможных для меня пределов мучений и терзал настолько свирепо, что я ощущал себя именно в руках самого настоящего палача. А деться от такой ситуации никуда не представлялось возможным. Конечно, родители рядом, вроде защита, но демон психотической депрессии был вовсе не подвластен чему-то извне и, казалось, совершенно знал это, злорадствуя в своем деле.

Да, вот такой симптом вдруг оказался в природе моей души. И никто не знал, как его вылечить, чем помочь, я по-прежнему принимал горсти лекарств, добавили антидепрессантов и вообще лучших препаратов, но силы болезни совершенно не считались с попытками врачей. Давило временами так, как если бы опять же какой-то гад топил, и вот-вот близился конец жизни, но вот вздох – и снова тянет к самой настоящей смерти. Я не принадлежал самому себе и требовал у родителей, чтобы нашли мне подобных, ведь есть же такие люди с похожими на мои страдания муками, ведь как-то это должно исчезнуть, может, они знают. Потом вдруг становилось легче, но с одной стороны. Раздражение этого адского роя тревожных ощущений отходило, но на место ему пришли плоды его зловещего вмешательства в сознание, это состояние «без-мыслия». Ощущения ужасные: я не чувствовал того, что вообще мыслю, и способность рассуждать утратилась, казалось, настолько, что внутренняя пустота, которая все время резко ощущалась, будто звенела во всей моей натуре, приводя к панике. Я чувствовал себя совершенно пустым человеком, буквально идиотом. И мысль эта, как единственная в голове, гнобила меня своей неподложной правотой, не хуже прежних воображаемых душегубов, лишающих жизни. Пустота и сквернейшее настроение лишали меня способности чувствовать жизнь и хоть как-то, хоть в чем-то участвовать в ней своею душой, которой, надо сказать, я, судя по ощущениям, был начисто лишен. Помню, как мой горячо любимый друг Димон сопровождал меня в поездку к парапсихологу в Питер за помощью, и мои нескончаемые жалобы ему, надежному товарищу, тому, кто единственный прислушивался к моему реву без слез. А парапсихолог, надо сказать, на тот момент тоже успокоил, сказав, что все будет хорошо, но как он ошибался! Еще долгие месяцы я испытывал непередаваемые ощущения, пребывая в которых, кроме как о них самих, думать не можешь ни о чем.

Уже скоро я искал спасения у светил психиатрии Петербурга, мне очень хотелось освободиться от скверны, уничтожавшей мой внутренний мир. Но профессор вовсе не находил меня нуждающимся в помощи, как ни странно. Я принялся рассказывать ему о том, что не ощущаю своих мыслей, говорю и не чувствую того, что сказал, настроения и жизни в своих суждениях, на что он мне сказал: «Ну и что? Я тоже не чувствую. С чего вы взяли, что вам нужна наша помощь?» Если, мол, только дело в этом, то это ж пустяки, в общем. Я был в недоумении, принялся чуть ли не напрашиваться улечься в известный институт и все же сломил профессора. Но, надо сказать, с большой неохотой, даже с некоторым пренебрежением тот поглядывал в мою сторону во время обходов, я же этим мучился не в первую очередь, хотя это, без сомнения, сильно возмущало, и был совершенно околдован происходящим во мне смертельным для души угнетением. Но чтобы доказать врачу, что он держит меня здесь не зря, выступая перед собравшейся комиссией, рассказал обо всем, что со мной до этого приключилось, и тогда уже ко мне стали относиться с достаточным вниманием. Но дело в том, что недоверие специалиста появилось из-за того, что я очень неплохой артист и, находясь в жуткой депрессии, совершенно не внушал доверия светилу, который никак при всем своем опыте, а это был пожилой человек, не мог разглядеть во мне признаков депрессивного настроения, которое я обыгрывал, наоборот, бойким и живым поведением. Так в детстве мною автоматически скрывалась боль, которую невыгодно, а то и опасно было показать родителям. И теперь такой сумасшедший оптимизм, заложенный с малого возраста, сыграл со мной злую шутку, но, впрочем, не только со мной, и все же меня приняли, причем в самое строгое отделение.

В этой больнице было необычно спокойно, по сравнению с бурной жизнью той, где я переводил дух от маниакального состояния. Здесь все, за исключением редких случаев, были, по крайней мере внешне, спокойны и в основном спали, проводя время на койках и мирно блуждая в небольших коридорах этой клиники. Я же с большим рвением искал и ждал того умиротворения, которое, как мне казалось, должно случиться со мной и было раньше в моей душе, но не находил вовсе. Рассуждать было невозможно, собраться мыслями тоже, пустота и мука, которую она собой являла, сопровождали меня в каждую минуту жизни, и что бы я ни делал, было очень скверно. Пытаясь представить себе собеседников, как-то изучить их, я начал мысленно создавать их психологические портреты в себе, но дело кончалось тем, что собрав представление о товарищах, я видел его пустым и бессмысленным, так как, кроме собственно визуального представления, я все же не мог пойти дальше, и эти встревоженные лица, собравшись в моем воображении, давили меня раздражением и тревогой лишь одной, показывая мне всю тщетность усилий моего анализа. И как бы я ни напрягал всей волей силы свои, раздражение и страшная подавленность лишь росли, не давая мне чувствовать хоть какое-то удовлетворение от жизни и общения. Хотя и были моменты, когда тепло собеседников все же скользило в разговорах, давая надежду на возможность вырваться из лап этого кошмара. Ведь я чувствовал, что именно взаимодействие с людьми должно привести меня к здоровью и помочь покинуть эти симптомы, представление о которых в полной мере вряд ли может появиться у тех, кто не был подвержен психическому расстройству. Эта мука совершенно непохожа ни на что уже хотя бы тем, что практически беспрерывна и мучает изощренно, не давая передышки не имеющему возможности выхода из нее, ослепшему в своих психических действиях, находящемуся в крайнем дискомфорте человеку.

Явления и боль болезни можно ощутимо понять, если попытаться вообразить тяжелое насильственное измывательство над личностью, какого-то реально существующего изверга, царствующего в психике, измывателя, хватающего самые болезненные переживания и тем самым рвущего струны души, закручивающего магическим образом все мысли, лишая их жизни и самого тебя ясности и свободы, приводя в резкие конфликты с самим собой, заставляя просить пощады у судьбы и у этого ракового злодея, который есть суть родительские фигуры, еще когда-то безраздельно, полновластно распоряжавшиеся тобою именно так, с таким хладнокровием и безучастные к чувственному миру твоему. Хотя тогда я и вообразить не мог, что эти симптомы есть воспоминания взаимодействий меня в самом начале жизни с родителями, так сказать, история чувственного мира ребенка, которая уже теперь так остро вспоминается и показывает мне всю ту муку прошлого. Поэтому такое зверство, руководящее душой психически больного человека, для него не ново, и теперь оно исполнялось повторно, уже когда мне стало двадцать лет, а все эти воскресшие воспоминания, так мешающие спокойно жить, и есть ядро психоза.

Но ведь здесь в больнице плохо всем, и каждый старается найти выход, но, поверьте, никому не удается, все твердо знают, что надо просто пережидать и уповать на, к сожалению, во многом совершенно бесполезное медикаментозное лечение. Никто и не мог понять этого моего горя, выражал я которое лишь в простой жалобе на то, что не чувствую своих мыслей, говорю – и нет настроения, которое должно сопутствовать сказанному, и мне от этого очень плохо, и все, а остальное, просто верьте, что сказанное очень важно. Никто, конечно, не мог понять горя, бушевавшего у меня в душе, с этих слов, а других я не находил, отчего становилось еще более тягостно. Все это зло, руководящее мной, совершенно не собиралось отступать, и, наоборот, делало страшные шаги, внушающие мне самый горький исход. Пришла подруга матери, и я, зная ее с детства, бросился изливать ей душу, сказав, что стал совсем глуп и настолько, что смело могу сравнивать себя с умственно отсталым парнем в нашем поселке. Сам я, конечно, искренне верил в свою жалобу, но эта женщина принялась уводить меня от таких умозаключений, она же, уже в другое посещение, когда болезнь продолжала мучить меня уже годами, призывала к лечению электрошоком, о котором я выскажусь ниже.