Владимир Антонов - Непридуманные истории, рассказанные неутомимым странником сэром Энтони Джонсом. Том 1 Страница 5

На поезд мы успели. Дядя Боря с Мариком прямо на вокзале взяли себе в дорогу разнообразной «огненной воды». Мы с Колей накупили пива. Поезд тронулся в путь. Мы открыли пиво, а в соседнем купе весёлая компания, с которой мы все быстро перезнакомились, организовала «пулю» в ленинградку. Наступила очередь моего соседа! Преферанс был не только любимой игрой дяди Бори, но и одной из составляющих его благополучия, о чём никто из нас не знал. Буквально через пару часов с ним уже никто играть не хотел, но рублей пятьдесят он к этому времени у них уже отобрал. Марику было скучно ехать и ничего не делать. Тогда дядя Боря предложил ему поиграть. Марик тут же согласился. Зачем он это сделал? Его друг выиграл у него две пары перламутровых сапог ровно за пятнадцать минут. Марик в течении часа пытался отыграть сапоги обратно, чем ещё больше усугубил своё положение, оставшись без плаща и кожаного пиджака. Правда, друг плащ ему позже вернул – размер не тот! Да и поношенный изрядно. Потеряв интерес к игре, наши старшие товарищи, допив до половины уже вторую бутылку хорошей белорусской водки, стали зато проявлять интерес к молоденькой проводнице. Она оказалась намного красивее, чем до того как выпили водки. Та позвала подружку из соседнего вагона, тоже «красивую», и вскоре они вчетвером спрятались в служебном купе.

Вечером следующего дня мы вернулись в Ленинград. С дядей Борей отношения после поездки стали намного теплее. У меня был на него тяжёлый компромат для тёти Эллы. Это работало! Марика я больше никогда не видел, а с Колей мы вспоминаем эту поездку уже почти пятьдесят лет при каждой встрече.

Коста Рика, 12.02.15.

Сочинение

Я всегда неплохо справлялся с диктантами, изложениями, сочинениями. Особенно «хорош» я был в сочинениях. Однажды в девятом классе мои фантазии на тему то ли Ленин на броневике в апреле читает апрельские тезисы, то ли Ленин в шалаше в Разливе пишет революционный памфлет, послали на какой-то конкурс. Я получил грамоту. Часто дурачась, я писал стишки-эпиграммы, разные дразнилки. По русскому у меня всегда было твёрдое и бескомпромиссное пять, за что я очень благодарен моим учителям русского языка Анатолию Соломоновичу Иоффе и Борису Моисеевичу Гельфельду. Евреям, эрудитам и блестящим знатокам Великого русского языка. Я с удовольствием и выражением наизусть читал в классе «Бородино» на уроке литературы в пятом классе больше не для того, чтобы получить пятёрку – она и так была моя, – а для того, чтобы услышать от Анатолия Соломоновича: «Владимир, Вы сегодня превзошли самого себя. Чувствуется, что Лермонтов Вам по зубам, мой юный друг!». Юный друг был очень маленького роста, на физкультуре стоял последним, а перед ним весь остальной класс и девчонки. Ему было одиннадцать лет. Однажды, забегавшись на перемене, я не успел «включить тормоза» и продолжал прыгать с парты на парту, когда в класс вошёл Анатолий Соломонович и, выдержав паузу, сказал: «Владимир, Вы сегодня не похожи на себя, Вы не солидны и мне это до крайности удивительно!». На «Вы» мой первый настоящий учитель называл только двух учеников в классе, и одним из них был я!

Борис Моисеевич был полной противоположностью первому учителю. Будучи по совместительству ещё и директором школы, он пользовался, а лучше сказать, использовал свой авторитет, чтобы вбить, заставить, внушить любовь к своему родному языку – Русскому, хотя на самом деле родными языками для него были Иврит и Идиш. Он был крупным, весёлым, жизнерадостным, и однажды в праздник Победы пришёл в школу, одев свой «иконостас» из орденов и медалей. Конечно, парадный мундир Брежнева смотрелся круче, но Борис Моисеевич свой «заработал», командуя полковой разведкой, а второй был простым политруком! Еврей – командир полковой разведки! Это был не риск. Это был смертельный риск. Каждый день, четыре года подряд! Что бы с ним немцы сделали, попади он в плен?… Он прощал нам многое, и мне тоже. Ту грамоту за сочинение я получил благодаря ему. Это он послал то сочинение про Ленина на конкурс.

Три экзамена позади, двенадцать баллов – проходной рубеж, я поступил!!! Оставалась формальность – сочинение! Завтра я вам такое напишу! Будете читать и перечитывать! Завтра наступило, и я взял свободную тему. Чистая ерунда: «Интересное вокруг нас!». Впереди три часа, а написать надо одну страничку, чтобы зачли. Ловлю себя на мысли, что на самом деле вокруг меня лично интересного нет ни-че-го! Нет, так нет – сейчас придумаю. Но так ничего и не придумал! Как ни старался, как ни мучался. Ничего, ну ничего не получалось! «Сдавайте работы!», – прозвучал голос, и я понял, что небеса сейчас рухнут. И это после физики, после письменной и устной математики, из которой еле «выплыл». А что я Борису Моисеевичу скажу?… Сжал зубы, закрыл глаза и понеслось… «Проснулся – интересно! Встал – интересно! Пошёл на кухню – очень интересно!». А она уже идёт по рядам, работы собирает. Перебегаю за последнюю парту и продолжаю писать: «Посмотрел в окно – до умопомрачительности невероятно интересно! Вышел на балкон, а там не просто интересно, там сногшибательно интересно…». И в это время прямо из-под пера мой листок с недописанным «интере…» ложиться в стопку работ других абитуриентов. Страница получилась! Я писал увеличенным в пять раз по высоте и ширине букв почерком. Вышел на улицу профессора Попова, купил в ларьке сразу два больших пива и тяжело вздохнул. Видели бы Вы меня сейчас, дорогой Анатолий Соломонович. Интересно, что бы Вы сказали? Наверное, что-то типа: «Владимир, Вы не оправдали ни моих надежд, ни Михаила Юрьевича! Вы чрезвычайно несолидны!». Живу с этим чувством стыда перед ними обоими уже почти сорок семь лет! Утром следующего дня подхожу к доске со списками. Моя фамилия есть. Вместо «да» или «нет» (за сочинение оценку не ставили) – приписочка: «Зайдите в приёмную коммиссию». С дрожью захожу и обясняю суть проблемы, а они хохотать. «Посмотреть на тебя хотели, а так – ДА!».

Всю жизнь я мечтал писать и даже пробовал, но тут же это безобразие прекращал, в очередной раз давая себе слово, что больше никогда! Получалось коряво и косноязычно, хотя и без ошибок. То сочинение про вождя на броневике в апреле в девятом классе было, наверное, тоже корявым – там идею отметили грамотой! Сорок семь лет меня мучил писательский «запор». И только один человек «болел», верил и просил: «Попробуй ещё – у тебя получится!». Моя жена! Всё, что мне удасться написать за тот срок, что мне остался, я буду посвящать ей! А ещё – Анатолию Соломоновичу и Борису Моисеевичу!

Коста Рика, 22.11.14.

Солнце, море, ракушки

Как же давно это было! Даже страшно подумать. Мне было семнадцать, а сейчас почти шестьдесят четыре! По паспорту! Хотя в душе ну никак не больше двадцатипяти. И помню всё, как будто это было вчера. Как странно всё-таки устроена голова человека. Что сказала жена пять минут назад, хоть убей, пытай – не помню! А сорок семь лет назад – помню до мелочей! (Идея: на войну в разведку и в партизаны надо брать здоровых и сильных, но не моложе шестидесятипяти, а для надёжности – шестидесятивосьми. На особо важные задания – от семидесяти и старше! В плен взяли, допрашивают… А ты напрягайся – не напрягайся ни хрена не помнишь! А им тогда какой смысл даже пытаться тебя пытать? Всё равно ни хрена… Только время потеряли. Иди, говорят, дедуля, и больше не балуй!).

Не знаю, как в ВУЗах это сейчас делается. Но в моё юноё время, если ты хороший спортсмен, то пожалуйста – специальный спортивный набор! На месяц раньше – для мускулистых и только потом – для умных и отличников. А я и мускулистый гимнаст-перворазрядник, и умный, и почти отличник. Только пение, география и физкультура подкачали. С физкультурой и пением – две отдельные истории. Короче, хоть и с приключениями, а со мной иначе и не бывает, но поступил достаточно легко! День этот хорошо помню – 7 июля 1968 года! Они, дохлые, очкастые отличники ещё только готовиться начинают. Все хотят в институт поступить. А я уже там и завтра в Алупку на Чёрное море отдыхать, потому что устал! Мама (как же я её любил!) выполнила обещанное и двести рублей мне выдала за поступление. А у меня ещё и личные накопления сто. Итого триста! По тем временам совсем неплохо – три зарплаты инженера! Родная тётя жила в Венгрии, и одет я был по тем временам даже для Ленинграда очень неплохо, а уж для Алупки вообще круто! И я улетел в Крым. Один и с тремястами рублями. Почему в Алупку? Да потому что у мамы была астма, и мы последние три года всегда туда ездили. Там маме дышалось! А у меня в Алупке были друзья.

Симферополь. Жара, курортников – море! Троллейбус на Ялту переполнен, и как минимум три ближайших будут переполнены. Перспектива не соответствует моему настрою. Тут подходит дядька и предлагает скинуться на такси втроём-четвером. Получается только чуть-чуть дороже троллейбуса. Немедленно соглашаюсь. Вообще первую треть своей жизни я как правило сначала делал, потом думал. Вот и сейчас тоже. Поехали, но не на такси, а на частнике. Да какая разница! Пятнадцать минут едем – полёт нормальный, двадцать пять минут – нормально. Полчаса едем, и дядька предлагает убить время в дурачка на просто так. Идёт, играем… А потом в какую-то другую игру, но по копеечке. Играем… Сюжет известен. Ещё немного, и меня без единой копейки дядьки высаживают на полдороги в Ялту. И как они, суки, узнали, что у меня было триста рублей?! Дальше на перекладных кое-как добрался до Алупки. Сарайчик мне хозяйка сдала без вопросов – не первый год знакомы. Но поесть с дороги не предложила. А так хотелось! И я пошёл к друзьям на студенческую базу Ленинградской Академии Художеств. Как же мы друг другу обрадовались! Они думали, раз я только что приехал, значит сейчас будет много всякой закуски, пива, вина или даже водки. Правильно думали. Так в общем-то и планировалось, но обстоятельства помешали. Я же рассчитывал, что у них хоть что-то после вчерашнего осталось. НИ-ЧЕ-ГО! Продать часы в этот день не удалось. Спать я лёг голодный. А уже завтра жизнь опять сделала крутой поворот.