Надя Де Анджелис - Чувство капучино Страница 6

Мне хочется выпить кофе, но по просьбе Бруно мы откладываем это до первой итальянской заправки: по его словам, во Франции кофе дрянной. Я скептически улыбаюсь, но не хочется начинать семейную жизнь со скандала. Хотя я неприятно удивлена патриотизмом мужа – это же надо, бурду на заправке предпочитает нормальному эспрессо во французском кафе.

– Что ты будешь?

– Капучино, – говорю я не задумываясь.

– В три часа дня?! – Бруно делает большие глаза, но тут же исправляется: – Конечно! Почему бы и нет?

В самом деле, почему бы нет? Что тут странного?

Он приносит два совершенно одинаковых на вид капучино с густой белой пеной, только один – в большой чашке, а другой – в маленькой. Но его кофе называется по-другому: эспрессо ун по лунго, кон скьюма. Начинаем разбираться: эспрессо – это мне понятно, чуть-чуть очень крепкого кофе, который готовится со скоростью поезда-экспресса, отсюда и название. Ун по лунго – «немного долгий»: это значит, что кофе слегка разбавили горячей водой и поэтому его можно пить дольше, чем просто эспрессо. Кон скьюма означает «с пеной», молочной разумеется.

А самое интересное заключается в том, что капучино – напиток сугубо утренний. Окружающие, наверное, думают, что я только что поднялась с постели.

– И чем мы, спрашивается, занимались все утро? – с энтузиазмом спрашивает Бруно. – Представляешь, как нам все сейчас завидуют!

Заправочный кофе действительно великолепный. Мне кажется, что это добрый знак. Кофе – это важно. Мы пьем его на террасе, с которой открывается вид на море. Как всякий городской житель, я могу смотреть на волны бесконечно.

– Кстати, почему ты не купил домик на море? Слишком дорого?

– Не только. Главное – в горах спокойнее.

Это мне не совсем понятно, так как панорама перед нами – просто воплощение спокойствия. Внизу – лазурь моря. Над ней – синее-синее небо. Между нами и морем – фруктовый сад: графически-черные деревья, усыпанные чем-то оранжевым.

– Это апельсины или мандарины?

– Нет, это каки.

Название настолько интригующее, что мне приходится открыть чемодан и достать словарь. Каки – всего лишь хурма.

Сворачиваем с береговой линии и останавливаемся, чтобы купить еды в супермаркете. Первым делом я направляюсь в молочный отдел, ведь самое главное, кроме кофе, – это нормальный человеческий завтрак. Но увы: тут нет ни кефира, ни простокваши, ни творога со сметаной. Зато несколько полок по соседству занимает консервированный тунец. Кто бы мог подумать, что на свете существуют десятки разновидностей консервированного тунца? В оливковом масле, с зеленым горошком, мелкими кусочками, с красным перцем, с кукурузой…

– Я тебе скажу одну вещь, но только ты не обижайся! – говорит Бруно. – Тунец, которого я ел в Москве, – это худший тунец в моей жизни! Совершенно не нежный.

Захотел нежности от консервы! Вот еще глупости.

Несмотря на вкусный кофе, я зеваю, и меня тут же передразнивает продавец из рыбного отдела. А у самого оба глаза смотрят на нос! Чувствую, веселые люди здесь живут.

Кроме еды, мы еще покупаем металлическую копилку в виде коровы. Я буду с ней по утрам делать гимнастику – вместо гантели. И по мере того, как корова будет наполняться монетками, я буду становиться все сильнее и сильнее. Как тот древнегреческий атлет, который носил на плечах теленка.

Покончив с покупками, мы сворачиваем на горную дорогу. Бруно разгоняется и тут же резко тормозит: крутой поворот. Опять разгоняется – и новый поворот. И мотор ревет, и меня начинает тошнить. Осталось вроде бы недолго – вот уже какие-то домики. Но не наши. Мы останавливаемся, и Бруно показывает куда-то вверх. Но мой взгляд упирается в отвесную оранжевую скалу, будто срезанную гигантским ножом. Присмотревшись, различаю на ней темные прожилки и выступающие валуны. Кое-где растут причудливо изогнутые кустики и даже деревья. И на самой вершине – скопление желтых и красных точек. Это Триальда.

– Нашего дома отсюда не видно. Но он там, наверху.

Да тут вертолет нужен, а не машина! Как же мы туда попадем?

Очень просто: другая сторона скалы более пологая, и по ней проложены петли дороги. Все тот же ритм: разгон – тормоз – поворот, разгон – тормоз – поворот, повторить несколько десятков раз.

– Вот и наша переполненная парковка! Бруно так шутит. Мне не смешно, а страшно. На площадке перед церковью нет ни одной машины, ни одного человека, только ласточки с раздвоенными хвостами носятся вокруг. Триальда ничем не похожа на российскую деревню. Здесь нет ни широких полей, ни косогоров, ни двориков с сиренью и палисадниками. Все дома каменные и лепятся друг к другу вертикально, повторяя рельеф горы. Вокруг – такие же темно-зеленые горы с такими же желто-красными деревушками, а еще дальше – величественные снежные вершины. Если повернуться лицом туда, откуда мы приехали, то горы уменьшаются и на горизонте серебрится полоска моря. И да, Бруно был прав – тут промозгло. Я заворачиваюсь в шарф.

– Ты только не пугайся, но в кухне тебе покажется холоднее, чем на улице. Так уж устроены эти лигурийские кухни – гигантские холодильники. Через час будет тепло, а ты пока посиди в садике.

Действительно, в полутемной кухне – как в склепе: сыро и веет могилой. Может быть, завести тут винный погреб? Но теперь таких запасов, как раньше, никто не делает, ведь все можно купить в супермаркете. К тому же наша долина – несчастливая в плане вина: чуть западнее его производят, и чуть восточнее, а у нас подходящий виноград почему-то не растет, – объясняет мне Бруно.

В потолок вмонтированы металлические кольца, но не для того, чтобы я могла повеситься. Раньше к ним подцепляли ветчину и сыры – по стенам мыши карабкаться умеют, а вот по потолку нет. Бруно тут же вспоминает про моих московских мышей и торопливо поправляется: я могу быть совершенно спокойна, в Триальде уже давно нет никаких грызунов. Это раньше, когда десять тысяч местных жителей выращивали тонны зерна, мышам было чем поживиться. А сейчас тут, если верить Википедии, проживает четыреста восемь человек, и, как только мы победим бюрократические препоны, я стану четыреста девятой триальдкой.

Но зерно – это ведь бескрайние поля, где же они прячутся?

Оказывается, никаких полей тут нет, все земледелие в Лигурии – террасное. Если приглядеться, то гора напротив вся покрыта горизонтальными полосками – это и есть террасы, то есть широкие ступени. Труда в них вложено немало – ведь надо было срыть наклонную поверхность горы до горизонтальной, укрепить ее камнями, а цемента тысячу лет тому назад не было, поэтому камни клали «всухую», и вот пожалуйста: веками стоят стены, стоят террасы, только никому они уже не нужны.

Чтобы попасть в садик, нужно подняться на четвертый этаж – это еще одна особенность горной географии.

Начинаю понимать, что же имел в виду Иосиф Бродский («горы есть форма поверхности, поставленная на попа, и кажущаяся горизонтальной вьющаяся тропа в сущности вертикальна. Лежа в горах – стоишь, стоя – лежишь, доказывая, что, лишь падая, ты независим»). Мы идем наверх, и теперь мой новый дом представляется мне бесконечной башней, поломавшейся в пространствах и измерениях. Вот одна лестница, загибающаяся направо, с какой-то странной полочкой сбоку – и мы оказываемся в комнате без дверей, или это гигантская лестничная площадка? Воздух тут ходит слоями. Теплее, теплее, холоднее, опять теплее… я приближаюсь к камину. Он пышет жаром за стеклом. Как Бруно и обещал, перед ним стоит кресло, соединенное со стеной паутиной, которая красиво поблескивает в отсветах огня.

– Я тебе клянусь, что утром ее еще не было!

Борясь с паутиной, он показывает мне еще одного жителя нашего дома: маленького черного червячка. Какое счастье, что я не боюсь ни пауков, ни червяков!

– Самое главное, – говорит Бруно шепотом, – его не напугать, потому что тогда он начнет вонять, как перепревшая кожа.

Снова лестница, только совсем другая, прямая и черная, – и мы на третьем этаже. Тут наша спальня и еще одна маленькая комнатка, которая будет моим кабинетом, а также чудесная маленькая пещера, выдолбленная в скале, – это ванная. Ах, как красиво и необычно! У меня дух захватывает от мысли, как я буду принимать тут ванну при свечах, бросающих на скалу причудливые тени. Но тут же выясняется, что ванна – крошечная, сидячая. В полумраке Бруно не видит моего разочарования и жизнерадостно объясняет, что места достаточно и для нормальной ванной, но какой смысл – горячей воды все равно не хватит.

Меня охватывает паника. Тут ее что, греют в кастрюльке? И носят из кухни? На третий этаж? Нет, не так страшно: просто воду греет электрический бак, он довольно большой, но душ дольше пятнадцати минут не попринимаешь, горячая вода кончится. Зато ее никто никогда не может отключить.

В ванной пока ничего нет, даже зеркала. Только старомодный фен, большой и угловатый – такой был у моей бабушки в семидесятых годах. Бруно этим фактом удивлен: ведь он только вчера его купил в местном магазине, который называется не по-итальянски, а на местном диалекте – У мазагин. Неужели он там пролежал столько десятилетий? Может быть, дело в том, что «мазагином» заправляют три неженатых брата – Ромео, Клаудио и Марко, которые в женских штучках не очень-то и разбираются.