Анатолий Косоговский - Любить ненавидя Страница 7

– Слышь, Саня, а я тебя еще с экзаменов запомнил. Ходил, весь такой! А ты чего в форме на экзамены заявился? Чтоб не сильно руки выкручивали, да?

Гавриленко усмехнулся:

– А то. За два года в армии все из головы муштрой выбили. Хотя, знаешь, и так поступил бы. Видел, на филфаке пацанов раз-два и обчелся. Девчонки одни.

– Так ты на филологический поступил?

– Ну да.

– А в какой группе учиться будешь?

– В четырнадцатой.

– Да ты что! В четырнадцатой? Вот здорово! – вдруг воскликнул Ленька. – Так в этой же группе моя девчонка учится, Ирка Короленко. Знаешь?

Саша не ответил сразу, видимо, вспоминал.

– Может, в лицо и знаю, а вот фамилию от тебя первый раз слышу, – наконец ответил он.

Леня, увлеченный новой и, безусловно, приятной ему темой, не обратил внимания на ответ Гавриленко, он взбодрился, опер голову на согнутую в локте руку и восторженно продолжил:

– Мы ж с ней одноклассники, с шестого класса дружим. И поступать в один институт вместе решили, только она на филфак, а я – на физмат. Мы вообще думали пожениться сразу же после школы, да «предки» тормознули. Не спешите, отучитесь сначала, профессию заимейте, заработок свой – вот тогда и семью заводите.

– Резонно, – согласился Гавриленко.

– Так и мы так решили! Слушай, Ирка, она классная. Вот честно. Вот сколько девчонок в школе было, и красивые, и талантливые, и все из себя. Разные. А такой, как она… Ну, понимаешь… Она особенная. Вот одно лишь совершенство, честно тебе говорю. Завтра обязательно вас познакомлю.

– Ладно, – согласился Саша, не выдав абсолютно никаких эмоций.

Но Ленька уже был на своей волне.

– Она, знаешь, такая, необычная, умная, красивая – просто загляденье. Вот у нее своя, уникальная красота. И вообще, мне с ней легко, понимаешь, словно мы одно целое, словно.. Ну как тебе сказать… Ну, не представляю я себя без нее и она себя – без меня. Сто процентов! Я же, знаешь, в нее еще пацаном как влюбился – и все… Вот увидел ее – и все. Других девчонок для меня больше просто не существовало. Да и зачем мне другие, правильно? Мы с ней всегда вместе.

– И что.. ну, в смысле… живете?

– Нет, ты что! – в голосе Фомина Саша услышал нотки недоумения. – Нет, я так не хочу. Это, знаешь, даже нечестно как-то. Ну там, целоваться, обниматься – это да! А все остальное после свадьбы. Я так решил! Я, знаешь, благодаря Ирке, даже стихи начал писать и ей посвящать. Хочешь послушать? Только ты не смейся, хорошо?

Не дожидаясь ответа, он сделал паузу и начал декламировать:

– Ну где ж вы, всемогущие амурчики?

Разбейте сердце той, в сапожках лаковых,

Чтобы она, томясь любовью, мучаясь,

К себе звала меня и горько плакала.

Неужто ваши стрелы, стрелы-молнии,

Так безнадежно раны наносившие,

Теперь беспомощны пред той девчонкой модною,

Перед мольбой моей, вас так просившего.

Ну что же вы, святые, кучерявые…

Я покажу вам дом с окошком на реку,

Ее окошком, где она, упрямая,

И день, и ночь на пианино стареньком

Наигрывает вальсики и полечки,

Сдувая челку, что на лоб спадает ей.

Девчонка эта не грустит нисколечко,

А я сейчас пропел бы ей «Страдания».

– Ну как?

Ленька, ожидая услышать, как минимум, слова одобрения, повернул к Саше голову.

– Угу…

Только сейчас Фомин понял, что Саша засыпает. Он замолчал, отвернулся в другую сторону, решив: пусть поспит, пока ему, Леньке, не спится, а потом они поменяются. Потом Саша будет бдеть их сон. Тема отношений с Ириной взволновала его. Перед глазами стояла его Ирка, его любимая девчонка, которую он готов был боготворить, всю жизнь носить на руках. «Ничего, студенческие годы пролетят быстро, – мечтал он, – поженимся. Будем работать, зарплату получать, тогда и будет настоящая семья. Не жить же на стипендию, как сейчас. Да стипендию еще и заработать нужно. Иринка, как же я ее люблю, родную, дорогую, мою».

Ленька начал вспоминать школьные вечера, танцы, вечерние свидания, поцелуи, выпускной вечер. Там он читал стихи, посвященные учителям, одноклассникам, юности, а посвящал их только одному человеку. И этим человек была Она. В самый разгар торжества они сбежали в парк, сидели при луне на лавочке и целовались, целовались. Мечтали о будущей счастливой жизни. А потом, возвратившись ко всем, долго успокаивали родителей, забивших тревогу о пропаже детей, не находивших себе места все то время, пока они отсутствовали. «Детвора, – улыбнулся Леонид. – Хотя, ничего себе дети! Дети, которые хоть сегодня с радостью пошли бы во дворец бракосочетания, чтобы обменяться обручальными кольцами и поклясться в вечной верности друг другу».

Постепенно картины и воспоминания, поочередно возникавшие в воображении Лени, стали уходить все дальше и дальше вглубь его сознания, становились все туманнее, расплывчатее. Он и не заметил, как заснул.

И все-таки спал Ленька тревожно. Сон состоял из какого-то кошмара. Да и не сон это был, а тягучий, истошный бред, разогнавший все радостные воспоминания, так удивительно, сладко убаюкавшие его. Бред, оставивший смятение в его душе, когда он наконец проснулся от грохота кастрюль, упавших на пол в находившейся через стенку норе-кухоньке. Он резко открыл глаза, и никак не мог сообразить, действительно ли они вскакивали среди ночи, долго наощупь искали выключатель, потом, уже при свете, сметали с простыни полчища черных точек-клопов; потом ворочались, вглядываясь в темноту комнаты, туда, где за занавеской спала хозяйка квартиры. Или же это все-таки было только бессознательным гадким видением, кошмарным сном, перепутавшим в его сознании явь и галлюцинации.

Утром студенты собирались впопыхах. Умылись над местами поржавевшим, ставшим темно-коричневым от ржавчины умывальником, поливая друг другу на руки воду из алюминиевой кружки. Вытерлись своими же носовыми платками, брезгуя прикоснуться к заботливо протянутому им Марией Ивановной не первой свежести вафельному полотенцу. Отказались от приготовленного хозяйкой чая и, положив перед ней на стол два рубля и обещая вернуться вечером с вещами, стремительно выскочили из квартиры.

ГЛАВА 3

В каких лишь передрягах ни бывал,

А вот за жизнью все ж не успевал.

Шум в коридоре все нарастал, и это окончательно отвлекло начальника райотдела полковника милиции Василия Петровича Троцюка от изучения отчета о результатах работы за прошлый месяц. Он недовольно поморщился, отложил в сторону ручку и, широко расставив руки, с удовольствием потянулся. Сняв очки и небрежно бросив их на стол, Василий Петрович начал усердно растирать пальцами переносицу, на которой грубой красной полосой отпечатался след от оправы.

Начальник райотдела был старым, закоренелым милицейским волком. Еще бы. Считай, вся сознательная жизнь прожита в погонах. Да и не получалось тогда, в молодости, иначе. Он, простой сельский парень, вырос в довольно крепкой, дружной, работящей семье. Отец сутками, особенно в посевную да во время сбора урожая, пропадал в поле, мать – на ферме. Когда Василий перешел в седьмой класс, отец начал брать сына с собой в качестве своего помощника, помощника комбайнера. Эти чудные годы Василий Петрович всегда вспоминал с благодарностью. Романтика! Весь день, а иногда и целые сутки в кабине комбайна. Тяжело, трудно, но в то же время как-то радостно на душе.

Днем солнце в июле палит нещадно, пыль за комбайном разлетается легкими, едкими облаками. Ночью на небе мигают звезды, словно посылают приветы из далеких галактик, а ты метр за метром, гектар за гектаром меряешь бескрайнее поле, собираешь урожай. Вершишь трудовые подвиги. Отдыхать некогда – собрать пшеницу нужно вовремя.

Руки комбайнеров загорелые, лица в пыли, а на лицах – улыбки. Василий, возможно, больше никогда в жизни столько не смеялся, столько не радовался, как тогда, сутками трудясь в поле рядом с отцом.

А днем самое прекрасное время – время обеда. Горячую, вкуснейшую, с пылу с жару еду привозят прямо в поле. Женщины снимают с повозки кастрюли, раскладывают тарелки, ложки-вилки. Мужчины степенно, кряхтя, рассаживаются за длинными столами, о чем-то переговариваются, спорят, что-то доказывают друг другу. Молоко на столе свежее, прямо с фермы. А как же здорово просто губами приложиться к бидончику, ощущая, как холодные струйки стекают по подбородку. Картошка ароматная, над ней расходится пар. Огурцы, помидоры, охапки лука – только-только с грядок. Не бывает ничего вкуснее этой, на первый взгляд, простой еды. И пусть тебе лишь четырнадцать, но чувствуешь себя здесь взрослым, закаленным, этаким мужичком, готовым не то что сутки трудиться, горы свернуть.

А еще вспоминается, как с отцом в лес отправлялись на мотоцикле с коляской. И вел мотоцикл не отец, а Василий. То-то радости было – сам за рулем по лесной дороге. И лишь ветер в ушах свистит. И лишь сосны по сторонам мелькают, разбегаются в стороны, раскрывают перед ним свои объятия. А воздух пропитан сосновым ароматом.