Кайркелды Руспаев - Горький аромат фиалок. Роман. Том первый Страница 8

– Не забывай Заман, я прошел жизненную школу, – парировал этот выпад Владимир, – А это целые университеты, как сказал Горький.

– Короче, нахватался всего понемногу, – пренебрежительно отмахнулся Заманжол. Затем добавил:

– А твоя программа – чистая утопия!

Владимир рассердился.

– Чего заладили: утопия, утопист?! – обиженно вскричал он, – Теперь и ты! Ты мне друг, или кто?

Бекхан вновь остановил спорящих.

– Поразительно! – смеясь, воскликнул он, – Какую бы тему ни обсуждать, мы найдем о чем поспорить.

Затем произнес командным голосом:

– Все! Хорош! Давайте, допивайте, – и по домам.

Когда сели в машину, Бекхан поинтересовался, полуобернувшись назад:

– Ты помирился с Таней? Алена, поди, скучает по тебе?

Владимир ответил не сразу. Он добил сигарету, потом выбросил окурок, приспустив окошко.

– Татьяна подыскала для Алены другого папу, – невесело пошутил он.

Установилось тягостное молчание. Бекхан откинулся на спинку сиденья и вздохнул.

– Да-а. Как бы и Майра не собрала мне чемодан.

– Типун тебе на язык! – встревожено воскликнул Заманжол, – Не доводи дела до скандала. Может, пока не стоит говорить ей? Хотя бы пока не подыщешь другую работу.

– А зачем? Говори, как есть, – подал голос Владимир и заверил, – А прогонит – поселишься у меня. В тесноте – да не в обиде!

– Да нет, спасибо, – отказался Бекхан, – Я уж лучше у себя… как-нибудь.

Когда Владимир сошел возле своей общаги, Заманжол сказал, покачав головой:

– Ну же чертяка! Несет околесицу. И ведь сам понимает, что чушь, а упрямится, спорит…

– Что? – Бекхан думал о скором уже объяснении с женой.

– Да Володя, говорю, – порет ерунду, о партии, парламенте…

– Но что ему остается? Ему не позавидуешь. Татьяна лишила его последней надежды. А с другой стороны – кому сейчас легко? И у тебя не все гладко, а уж что касается меня…

– Мы-то с тобой живем с женами, со своими семьями.

– Пока. Чувствую, если что-нибудь не придумаю, то точно окажусь у Володи в общаге. Вот еду и не знаю, как скажу Майре, что вылетел с работы. Ты же знаешь ее – без истерики не обойдется.

– Ты ей скажи, пусть не переживает. Я поговорю с нашим завхозом, может, возьмет тебя в котельную. Он набирает новых кочегаров, – прошлогодние-то все спились.

Бекхан усмехнулся.

– Да нет, не надо. А то ненароком и я сопьюсь. И я не смыслю ничего в этих котельных. А учиться уже поздно…

– Не поздно! – бодрясь, возразил Заманжол, – Нужно приспосабливаться к изменяющимся условиям. Только тогда можно выжить.

– Из своей биологии цитируешь? – невесело улыбнулся Бекхан, – Теория эволюции, борьба за существование? Закон джунглей – выживает сильнейший?

– Неправильно, – возразил Заманжол, – Выживает не сильнейший, а более приспособленный.

Он остановил машину возле приземистого домика на окраине. Бекхан вышел, и перед тем, как попрощаться, заметил:

– В твоей теории что-то есть. Нужно подумать…

Заманжол моргнул ободряюще. Бекхан захлопнул дверцу, и машина отъехала

6

Бывает так, что человек зацикливается на том, что, казалось бы, не имеет к нему никакого отношения. Он думает об этом дни и ночи, вместо того, чтобы решать свои неотложные дела. Через два дня начинались занятия в школе; дел там было невпроворот, а мысли Заманжола вновь и вновь возвращались к беспомощной пациентке доктора Парфенова.

– Алтынай, вылитая Алтынай, – шептал он то и дело, – Как бывают похожими люди! «А может, это все же она? – посещала вдруг шальная мысль, но он тут же урезонивал себя, – Нет-нет, ты что! Алтынай мертва. Ведь ты сам был на похоронах, ведь сам, своими глазами видел, как ее опускали в могилу, как засыпали землей. Нет, это просто другая девушка. Просто поразительно на нее похожая девушка».

А затем вновь одолевали сомнения. «Может, она не умерла, – думал он, – Бывало же, что хоронили людей, впавших в летаргический сон. Но, могила… ведь ее могила была цела, когда ты на следующий год посетил ее. И в последующие тоже».

Заманжол мог долго так разговаривать с собой.

«И возраст у этой девушки не тот, – продолжал он размышлять, – Если бы Алтынай каким-то чудом осталась в живых, то, сколько было бы ей сейчас лет? То-то!»

Но сомнения не отпускали его. Наоборот, с каждым днем все эти мысли прокручивались в голове все навязчивей, мучая своей неразрешимостью. Заманжол не знал, что и делать. Он стал рассеянным, часто на него находила непонятная задумчивость, удивлявшая коллег; ведь он всегда был таким внимательным и собранным.

Заманжол не пропускал теперь выпуски новостей, надеясь узнать что-нибудь новое о той, что так взволновала его, взбаламутила устоявшуюся душу, вынеся на поверхность давно осевшую на дно историю его далекой юности.

История та произошла в пионерском лагере, куда его, студента пединститута, направили воспитателем. Живописное место, мягкий климат, небольшая, но быстрая река, а за ней горы в три яруса; короче, после суетного, смрадного города Заманжолу показалось, что он попал в рай.

Коллектив педагогов, практикантов-студентов, вожатых подобрался очень душевный, и Заманжол сразу почувствовал себя, как у себя дома. И дети, вверенные под его начало, оказались дружными и веселыми, и с первого дня между ним и ими установились отличные отношения. Заманжол подошел к ним с открытой душой, стараясь держаться не учителем, не начальником, а товарищем, хоть и старшим, но товарищем, равным среди равных. Все девчонки и мальчишки оценили этот подход и безоговорочно приняли Заманжола в свою среду, доверяя ему свои тайны и маленькие секреты.

Летели дни и ночи в играх и забавах, на выдумку которых горазды дети на природе. Иногда забавы эти бывали не совсем безобидными, но ни разу Заманжол не выдал начальству ребят, хотя ему здорово доставалось, если что-либо всплывало, и разражался скандал. В общем, все шло нормально.

Но с некоторых пор Заманжол стал замечать в глазах одной девчонки, восьмиклассницы Алтынай, необычный свет. Он вспыхивал каждый раз, когда Заманжол обращался к ней, особенно в те редкие минуты, когда они оставались наедине. В такие минуты Алтынай начинала волноваться без причины и порывалась что-то сказать, но когда Заманжол спрашивал, что ей нужно, молча качала головой, краснела и отворачивалась.

Заманжол невольно любовался хорошенькой девочкой, почти девушкой, на которую уже начинали заглядываться мальчишки. Он ловил себя на том, что думает нескромно о Алтынай, и старательно отгонял эти мысли – ведь он был воспитателем, а она школьницей. Восхитительной была ее гибкая фигура с выразительной тонкой талией, ее стройные ноги и грациозная шея, ее небольшие груди – пиалки. Заманжола все время тянуло любоваться ее лицом, словно светившимся изнутри. Все на этом лице было соразмерным и красивым. А ее глаза! Они горели неизбывным огнем, вселяя в каждого, у кого есть душа, почти суеверный трепет, покоряя с первого взгляда. Украдкой любуясь ею, Заманжол думал: «Как должна быть счастливой обладательница такой красоты…»

Но с каждым днем Алтынай становилась все грустней, все печальней. Она стала отказываться от игр и походов в горы или на речку; жалуясь на недомогание и головную боль, уходила в спальный корпус. Однажды Заманжол обнаружил ее там, плачущую навзрыд, уткнувшись в подушку. Он присел к ней на кровать и тронул за плечо, и она резко обернулась. На его вопрос, мол, что случилось, она неожиданно прильнула к его груди и начала сбивчиво говорить о своей любви.

Прекрасная девушка открыла ему свою чистую, девственную душу, предлагая свою первую, чистую любовь, и нужно было обладать титанической волей, чтобы устоять. Заманжол устоял! Невероятно, но он оторвал эту прелесть, эту мечту, оттолкнул от себя и в смятении ушел прочь.

Как жестоко обходимся мы иногда с теми, с кем обрели бы свое счастье! И все из-за каких-то нелепых догм и установлений. Заманжол считал себя педагогом, не имеющим права на интимные отношения со своей подопечной. И не смог перешагнуть через этот губительный стереотип, хотя видел, как мучается девчонка, бессильная совладать со своей первой любовью. Вновь и вновь пыталась Алтынай достучаться до него, пробиться к его сердцу, но он неизменно отвечал ей, объяснял, что им нельзя любить друг друга, потому что она ученица, а он воспитатель, что ей еще рано думать о таких вещах, что она должна сначала окончить школу, потом поступить в вуз… и так далее и тому подобное.

Алтынай после таких «бесед» становилась такой несчастной, что сердце Заманжола сжималось от жестокой боли; ему хотелось прижать ее к груди, успокоить, утешить ее страдающую душу. Но он так и не решился на такой простой и необходимый шаг.

Заманжол страшился сплетен. Он представлял, как усмехаются детские глаза, как на их губах играет презрительная улыбка. Не мог рисковать их доверием, поэтому решительно отверг любовь Алтынай.