Карен Бликсен - Современная датская новелла Страница 50

Он сел на постели и молча посмотрел на жену, которая причесывалась перед туалетным столиком в одной комбинации, нисколько не стесняясь своего вида, словно они прожили вместе уже двадцать пять лет. Она встретилась с ним взглядом в зеркале и осторожно и виновато улыбнулась — старалась подладиться под его манеру держаться, но это только разозлило его.

— Ты, конечно, не можешь одеться нормально перед тем, как сесть причесываться? — брюзгливо бросил он.

Не ответив, она поднялась и ушла к ребенку.

— Доброе утро, крошка, — сказала она так, словно тот все еще был младенцем. Она портила мальчишку. Своим материнским сюсюканьем она высасывала из него все соки самостоятельности. Но ничего, он им обоим еще покажет! — что именно он им «покажет», он и сам не знал. Взглянув на часы, он прыжком соскочил на пол и, потянувшись за одеждой, чихнул раз пять или шесть подряд. По утрам его всегда одолевал насморк. Насморк не имел с обыкновенной простудой ничего общего. Врач сказал, что это нервное. До женитьбы он не болел ничем.

Он пошел в ванную комнату, оттуда было слышно, как жена суетится на кухне. Вот она пустила струю воды в чайник. Он осторожно провел бритвой по кадыку. Мальчишку почему-то не было слышно. Не лег ли он обратно в постель? По утрам он обычно бегал за матерью, без умолку о чем-то болтая. Вообще, интересно слушать, о чем говорят дети, когда думают, что их не слышат. С недоумением он вдруг понял, что ему не хватает этой болтовни. Привычка — вторая натура…

Когда он вошел в столовую, жена накладывала мальчику овсяную кашу. Она быстро взглянула на мужа:

— Пойду принесу кофе.

Он кивнул, расположился за столом напротив сына и пристально посмотрел на него. Ребенок отвел глаза и нервно заерзал на стуле.

Наверняка что-то натворил…

И тут, как удар молнии, сверкнула мысль, подозрение. Его лицо исказилось, словно он попробовал что-то горькое.

— Ты можешь показать папе свой кинжал? — тихо спросил он.

Ребенок получил его в подарок на рождество. С тех пор отец регулярно просил показывать ему этот кинжал. Мальчишка не следил за своими вещами. Когда он терял игрушки, мамаша, чтобы избежать семейной сцены, заменяла их, если получалось, похожими новыми. Недальновидная, эгоистическая политика! И к тому же бессмысленная, потому что, как правило, ее уловка разоблачалась. Если не считать немногих сомнительных случаев с ковбойским револьвером, с индейским головным убором из перьев и с пластмассовой игрушкой-головоломкой — ему всегда со стопроцентной надежностью удавалось поймать ее на обмане. Да и не нужно иметь большую голову, чтобы отличить старую игрушку от только что купленной. В тех-то трех случаях он не стал поднимать шума. Обостренное чувство справедливости говорило ему, что лучше рискнуть и поверить, чем обвинять людей в грехах, которые они не совершали.

Но с кинжалом дело обстояло иначе. Он сам получил его в подарок от своего отца, когда ему было шесть лет, и в тот вечер, под рождество, вручая сыну подарок деда, он постарался внушить ему, что обладание кинжалом налагает определенные обязательства. В отличие от всех остальных его игрушек, эта вещь была незаменимой. Когда он показывал им кинжал, и он сам, и эти двое рассматривали клинок с чеканкой и залоснившиеся от времени ножны с должным благоговением. Все понимали, что с этим кинжалом связано множество дорогих ему воспоминаний. Он рассказывал им, как в детстве всегда носил его на своем бойскаутском поясе и как это поднимало его в глазах других мальчишек, у которых такого кинжала не было. И жена и сын должны были знать, что из всех подарков — а их было у него не очень много, детей в те времена не баловали — этот ему дорог особенно. Теперь он, в свою очередь, передавал этот кинжал сыну, ему ведь только что исполнилось пять лет, для него он и берег его всю свою жизнь. Так, по крайней мере, ему казалось в тот момент.

Лицо мальчика покраснело, он испуганно взглянул на отца. Круглые детские глаза наполнились страхом.

— Ножик… ножик у меня потерялся, — прошептал он и сжал ложку так; сильно, что суставы на его маленьких пальцах почти побелели.

Жена налила кофе в чашку. Ее рука дрожала.

— Мы его найдем, — поспешно сказала она.

Он неторопливо положил в кофе сахар и сливки, размешал, а она все время стояла рядом, нервно теребя пальцами ткань фартука. Тонко поджав губы, он взглянул на нее:

— Ты, значит, обо всем знала? И долго ты думала это от меня скрывать?

Сердце у него в груди билось звонко и гневно. Всякому терпению приходит конец!

Жена села рядом с мальчиком, который по-прежнему стискивал ложку в руке, так и не притронувшись к каше.

— Кинжал потерялся только вчера, — сказала она, глядя вниз на скатерть. — Я думала, мы найдем его, такое ведь и раньше случалось. Ешь кашку, мой дорогой! — и она погладила ребенка по голове.

Он вышел в прихожую, чтобы надеть пальто.

— Советую вам найти его до вечера!

Он ушел из дома, не попрощавшись.

Весь день он думал о потерянном кинжале. Он снова был маленьким мальчиком, снова шел по заросшей тропинке в лесу, за домом родителей. Кинжал мелькал перед глазами, клинок его сверкал на солнце. Он рубил кинжалом ивовые ветви. Опьяненный оказавшейся в его руках властью, он сам решал, какие из них пощадит и какие падут под ударами его кинжала. Легче поддавались тонкие и высохшие ветви, он убеждался: только сила и стойкость имеют право на жизнь. Ветви были врагами из разгромленного им войска. Он разил их направо и налево. Он гордо показал свое сокровище — свой кинжал — другому маленькому мальчику, даже позволил взвесить нож в руке. Но мальчик взглянул ему в лицо так, словно не заметил в ножике ничего особенного, и молча отдал его обратно. Небо заволакивали тяжелые тучи. Другие не понимали, что судьбой ему уготовано нечто великое и блестящее. Он ощущал бедром приятную тяжесть кинжала, был сильным и одиноким героем пустыни. Кинжал привез ему отец из Финляндии, куда часто ездил по делам. Другого такого не было во всей Дании. Он играл в «ножички» со своими товарищами, с яростью бросая кинжал в землю, как в грудь злейшего врага. Нож отвесно вонзался в нее и вибрировал в воздухе, распространяя едва различимый певучий звук. Вот он очертил вокруг своих ног линию. «Того, кто заступит за эту черту, я убью!» — выкрикнул он. Но никто не пытался заступить за черту. Мальчишки мирно болтали неподалеку, оставив его одного в его круге размахивать кинжалом. Ему не нравились их игры, а они не понимали его игры. Так, еще до того, как он пошел в школу, он вкусил сладость одиночества и понемногу привык к нему. Одиночество воспринималось как некий знак: он не такой, как другие, перст судьбы выделял его — этот человек пойдет далеко! По дороге в школу, когда рядом не оказывалось никого, он вслух разговаривал сам с собой, представляя себя в роли вождя или полководца. Он командовал армиями и вел переговоры с главами враждебных государств. Речи, заимствованные из романов Карит Этлар[13] и Ингемана[14], он строил хитро и злокозненно. Его любимым предметом стала история, а героем — на довольно долгое время — Наполеон. Позже он решил стать, когда вырастет, похожим на отца — человека замкнутого и строгого, с весьма прихотливым и потому загадочным характером. А мать… мать болтала много и бессвязно. Иногда, взглянув на отца, она тотчас умолкала. Родители не ссорились. И все же между ними что-то происходило. Иногда он чувствовал — в какой-то темной, непонятной ему области они были противниками, и неизменно держал сторону отца. По вечерам он часто усаживался между родителями, рассматривая свой кинжал. О, это была не просто игрушка, а настоящее оружие, созданное для действия, когда тому наступит срок. Финские моряки всегда носили при себе такие кинжалы.

В этот день он работал как всегда, привычно отдавая своим конторщицам точные указания. Но им владело странное угрюмое воодушевление. Наступил час, когда он должен был вмешаться — решительно, радикально! Она не испортит его сына! На мгновение он увидел перед собой маленькое испуганное лицо и испытал чувство, близкое к жалости, которой не хотел знать. Кинжал прорубил и срезал неясную эмоциональную пелену, отбросил все излишнее и вредное — его слабость. Ему следовало быть силой, воспитывающей в мальчике мужественность, серьезность, сознание ответственности. Но мальчишка всегда убегал от него и прятался в юбках матери. Если так пойдет и дальше, плохо ему придется в жизни. В чертах у него уже просматривается та же вялость, что и у матери.

Он скорбно поджал губы, нахмурился. Он предупредил их, он терпел достаточно! День продолжался, время шло, и в течение всего этого дня он все больше и больше ощущал, как расправляется что-то у него в груди: он освобождался наконец от чего-то, что слишком долго собиралось в тугой узел, невыносимой тяжестью сдавливавший ему сердце. Жена и сын — они создали для себя свой собственный мирок, оставив его одного, хотя жили исключительно его милостью. Они сторонились его и боялись. Но вечером он им покажет, на чьей стороне правота! На стороне того, кто способен защитить своего сына, какая бы опасность ему ни угрожала! То, что они потеряли кинжал, была, конечно, мелочь — последняя капля, переполнившая чашу его терпения. Тут он смутно подумал: а не рассчитывал ли он сам на такой исход, когда делал сыну подарок? Ведь мальчишка терял решительно все на свете! Он ничего не умел ценить. А кто зарабатывал им деньги на все эти игрушки? И ему вдруг представился туманный образ будущего: он сам — стареющий отец с беспринципным и слабым неудачником-сыном, чье распутство и долги он должен оплачивать. Жена по-прежнему порхает вокруг своего дитяти, защищает его, пытается скрывать его проступки и чувствует себя бесконечно виноватой перед мужем, но находится от него далеко-далеко; вся в своем материнстве, она не видит вокруг ничего, кроме своего драгоценного ребенка. Нет, этому не бывать! Он сильный и разумный человек, он не отдаст свою судьбу на волю случая. Наоборот, это он подчинит его себе и воспользуется всеми подвернувшимися шансами на успех, завяжет нужные знакомства и беззастенчиво обойдет других по службе, пусть они и работают гораздо дольше него. Но человек, стремящийся пробиться, должен иметь безупречную семейную жизнь, это — точно!