Алексей Першин - Не измени себе Страница 13

— Я… я… не знал, что можно…

— Быть честным перед земляком и товарищем?

— Но я же не думал, тетечка… — забормотал Пашка.

— Паскудник ты, дорогой племянничек.

Тетка, разгневанная, величественная и в то же время едва сдерживавшая слезы на глазах, удалилась, громыхнув за собой дверью.

Уж лучше бы палку пустила в ход, чем такие слова. У обоих было чувство — хоть сквозь землю провалиться. И что обидней всего, тетка кругом права. Подлецы, настоящие подлецы они оба с дядей. Мелькнуло в голове и другое: даже и здесь, в ситуации нежданной-негаданной, Дрозд опять одержал победу. И хотя Борис ни в чем перед ним не провинился, чувство неприязни к нему стало снова овладевать Пашкой. Ну почему, почему Дрозд всегда прав?! Это же черт знает что! Во всем. Почему же ему, Пашке, так не везет?

Пашка покосился на дядю. Федор Николаевич стоял понурившись. Чувствовалось, он бы дорого дал, чтобы позорной этой сцены не было. У Пашки шевельнулось даже чувство жалости к дяде, но, как ни странно, раскаяния Зыков-младший не чувствовал. Он-то здесь при чем, если разобраться по справедливости? Разве он хозяин тут? Это все дядюшка…

А Федор Николаевич вдруг закряхтел, но как-то нелепо и потому смешно задвигался. Наконец сердито плюнул себе под ноги и так же сердито бросил племяннику:

— Что ж ты молчал, губошлеп?! Слово за слово, глядишь, я бы и образумился… Где теперь найду гордеца твоего?

— Да как же я мог остановить вас?! Вы сами посудите. А искать теперь!.. Это ведь не шуточки! Москва — эвон какая!

— Эка, Москва! Сам ты хорош, посмотрю на тебя… У меня, можно сказать, родимое пятно прошлого, а у тебя-то оно откудова? Ты об этом подумал, или совесть с балыком осетровым проел?

Пашка вспыхнул. Откуда дядя прослышал про того проклятого осетра? Неужто мать растрезвонила? Не может того быть.

— Дак я что ж… Сам на птичьих правах…

Три дня Федор Николаевич искал Бориса: но парень как в воду канул.

Сам Пашка дружка своего не искал; он был почему-то уверен, что рано или поздно они встретятся, только ему хотелось бы, чтобы не раньше того времени, когда он, Пашка, преодолеет все трудности. И уж если быть откровенным до конца, теперь он в глубине души был рад, что стал токарем, это в какой-то степени сравняет его с Дроздом. Они будут идти почти рядом, но не вместе. А будущее покажет, кто окажется впереди.

В этой мысли он еще более утвердился, когда на глаза ему попалась статья в газете: в ней рассказывалось о работе на заводах Северо-Американских Соединенных Штатов, приводились скорости резания металла. И, как выяснилось, увеличение скорости зависело прежде всего от резцов и способов их заточки. Назывались цифры, на первый взгляд неправдоподобные, — чуть ли не в десять раз можно увеличить скорости резания…

Пашка, правда, и раньше слышал, что скорости резания у них на заводе очень малы, тормозит система трансмиссии, но этой системе осталось не так уж долго жить. Завод богатеет, и будто бы уже заказаны через наркомат заграничные станки, которые в свое время будут доверены лучшим из лучших работников завода. Правда, не очень-то скоро все это произойдет, по такая затяжка, откровенно говоря, вполне устраивала Павла Зыкова — сейчас пока еще он не стал таким мастером, чтобы мечтать о заграничном станке…

А Борис Дроздов уже и перестал думать о предательстве Пашки — боль его и обида ушли куда-то вглубь и на той глубине будто растворились. Даже хотелось пойти, узнать, как он живет. Но работа на заводе становилась все напряженней и интересней; трудился Борис хорошо, ему доверяли, и прошлое отодвигалось, уступая место настоящему.

Однажды Разумнов попросил Бориса зайти к нему после смены. Удивленный и немного встревоженный этим вызовом, Борис не заставил себя долго ждать. Разумнов выглядел удрученным. Ответив на приветствие Бориса, он долго молчал и наконец спросил:

— Слушай, Дроздов, я могу на тебя положиться?

Удивленный вопросом, Борис лишь молча кивнул. И доверительное «ты», и непривычно хмурый вид кадровика его озадачили.

— Я хочу доверить тебе историю моего друга, Ивана Федосеевича Вальцова.

С этим, неведомым Борису Вальцовым, Разумнова связывала давняя дружба. Оба моряки, вместе были в Питере в октябре семнадцатого года, вместе громили Корнилова, потом Врангеля. У обоих были рабочие специальности: Разумнов — токарь, Вальцов — слесарь. Но в мирные дни пути их разошлись. Ивану Федосеевичу партия доверила руководящие посты, до недавнего времени он возглавлял в Москве мясокомбинат. Но примерно год назад вокруг Вальцова началась какая-то непонятная возня. На завод зачастили комиссии, правда, все они уходили, злоупотреблений не обнаружив.

Но тут странный случай. Жена Вальцова, Наталья, не так давно заявила, что терпение ее лопнуло и она не допустит, чтобы ее муж превратился в тощую дворнягу, она сама будет носить ему обед на комбинат, будет кормить домашней едой, чтобы поддержать его силы.

— Чем тебя не устраивает стройный джигит? — рассмеялся в ответ Иван.

— Джигиты те, видно, трехжильные, а тебя ветер вот-вот с ног сшибет. Вспомни, когда мы в последний раз были мужем и женой, товарищ директор.

Смешался Иван, он и в самом деле последнее время выматывался изрядно, на завод поступало новое оборудование, а его надо было доводить до ума. Сам себя забывал, засыпал тотчас же, как только голова его опускалась на подушку. Убедившись, что муж понял ее правильно, Наталья отобрала у него старый портфель, а взамен преподнесла новый.

— Не носить же мне варево в новом, — пожала она плечами со странной усмешкой, которая не понравилась Вальцову.

Обеды, приносимые женой, были отменными, и Иван был рад теперь ее заботе. Особенно хорошо у нее получались бульоны из мозговых костей, сытные, ароматные. Тут явно чувствовалось кулинарное влияние матери Натальи. Ксения Николаевна, хотя она и не очень-то жаловала Вальцова, на сей раз снизошла к зятю, поделилась травами и снадобьями.

И вдруг будто снег на голову. Позвонил из проходной начальник охраны Прохоров и запросил срочного приема — у него ЧП.

— Конечно, заходи.

Начальник охраны, бывший боцман, знавший Вальцова еще по морской пехоте, с хмурым видом бросил на стол старый Иванов портфель.

— Что это? — тихо спросил Вальцов.

— Открой.

Вальцов щелкнул замком и отшатнулся — портфель был набит копченой колбасой. На комбинате это была самая дорогостоящая продукция, дефицит из дефицитов. Притом килограммов четыре-пять.

Вальцову отказал голос. Он уже обо всем догадался, но хотел подтверждения. Поднял тяжелый взгляд на Прохорова.

— Девицу новую принял. Наталью твою не знает. Цап за портфель. «Открывай». Та в ответ: «Я жена директора». — «Ничего не знаю. Приказ товарища Вальцова». А супруга твоя с гонором, грохнула портфелем: «На, гляди. Паек директорский». Девица бумагу требует. Слово за слово, охранница за свисток. Наталья твоя фыркнула и подалась до дому. Уже на моих глазах. Девка за ней вслед, но я ее за рукав — и вот к тебе сразу.

Прохоров не сел, упал на стул и шумно втянул в себя воздух.

— Какой, к чертям, паек! Липа одна…

— Само собой, — хрипло подтвердил Вальцов. — Понятия не имею, откуда взяла.

Оба примолкли. Дело могло круто обернуться. Действовала карточная система, мясных продуктов не хватало, а колбасные изделия такого сорта на граммы считали, потому и ввели военизированную охрану. Словом, скверная была история.

Вальцов запустил пятерню в свою дремучую шевелюру и со злостью дернул себя за чуб.

— Как бы ты поступил со всяким другим вором?

— Как поступил бы? Акт составил и передал бы куда следует.

— Вот и действуй по закону.

Прохоров только кхекнул. После секундного замешательства он сердито бросил:

— Рехнулся, поди? — и покрутил пальцем около виска. — Так вот и брошусь губить свово боевого командира. Чай, разобраться надо.

— Разбирайся. К этому я не имею никакого отношения, — и брезгливо отодвинул от себя портфель.

Домой ночевать он не пошел, три дня спал в кабинете на кожаном диване. За это время Прохоров выяснил, что колбасу Наталье выдали по звонку Георгия Семеновича Гриневича, заместителя Вальцова, в счет пайка. По словам Гриневича, он будто бы этот вопрос согласовал с инстанциями, а бумагу в тресте хотел взять в тот же вечер.

— Зачем тебе все это было нужно? — задал ему вопрос Вальцов.

— Ну… Первомай приближается. И юбилей у тебя.

— Какой такой юбилей?!

— Ну как же! Тридцать пять лет от роду, пятнадцать лет в партии.

Иван внутренне ахнул, он ушам своим не верил. Возраст действительно сходился, а в партии он считался с шестнадцатого года, всего лишь четырнадцать лет. Но кто же справлял подобного рода юбилей?! Все это дурно пахло, казалось подозрительным. Однако вмешательство Гриневича сбило остроту ответственности Вальцова за ЧП. Колбасу сдали на склад, историю упорством Прохорова замяли. Может быть, все бы и забылось, не начнись в скором времени кампания партчистки. В комиссию на имя заместителя председателя Наума Григорьевича Юзовского поступило анонимное письмо, в котором Вальцова обвиняли в беспринципности и склонностях к махинациям. На комиссии Гриневич от своей причастности к этой истории отказался — он ничего не знает и знать не желает. А Наталья заявила, что попросила заведующего складом отпустить ей колбасы в счет их пайка, исходя из общей стоимости полагающихся продуктов.